Парящие на грани

Он не сказал ни слова в первой половине того дня. А затем, когда мы усаживались в спортивный планер, плотно пристегивались с помощью хитросплетения привязных и парашютных ремней, проверяли исправность средств управления полетом и воздушных тормозов и убеждались в том, что буксирный трос сбрасывается нормально, он сказал:

— Это напоминает подготовку младенца к родам. Наверное, он чувствует себя точно так же, когда пристегивается к своему новому телу.

Начинается. Лучше бы он этого не говорил.

— Это не тело, — сказал я жестко, но не грубо. — Видишь? Вот здесь написана дата выпуска. На заводской табличке указано: Швейцер 1–26, одноместный планер. Все другие планеры, которые готовятся к взлету, тоже Швейцеры, и мы с тобой находимся на соревнованиях. Мы поднимается в воздух, чтобы победить, и, пожалуйста, не забывай об этом. Давай заниматься одним делом, если ты, конечно, не против.

Он не ответил. Он только попытался наклониться, натянув при этом стропы, легко и быстро пробежав пальцами по контрольным кнопкам, как пианист суетливо шевелит пальцами в последний момент перед началом концерта.

Буксирный самолет Супер Каб подсоединился к тросу длиной несколько сотен футов, который, натянувшись, потащил нас на взлет.

— Беспомощность. Нет ничего более беспомощного, чем планер на земле.

— Да, — сказал я. — Ты готов?

— Пошли.

Я выпустил интерцепторы, чтобы подать знак пилоту буксирного самолета. Каб медленно пополз вперед, трос натянулся, и наш неуклюжий симпатичный Xвейцер легко подался вперед. Буксир перешел на полный газ и мы устремились… через несколько секунд заработали элероны, затем руль направления и, наконец, руль высоты. Я немного отвел ручку управления назад, и планер легко оторвался от взлетной полосы. Мы полетели на высоте всего лишь несколько футов, чтобы облегчить взлет Кабу. И вот мы уже летим, вокруг нас натужно свистит ветер, и все средства управления работают.

— Мы родились, — сказал он тихо. — Вот что значит родиться.

Без предупреждения он взял рычаги в свои руки, сделал несколько неуклюжих движений большими длинными крыльями, покачавшись из стороны в сторону, как дельфин, а затем снова настроился на нормальный полет за буксирным самолетом. Ему это неплохо удавалось — не блестяще, но не так уж и плохо. Он был обычным пилотом, я бы сказал. Обычным рядовым пилотом.

Холм Хэррис уходил все дальше вниз. Каб повернул над ним и продолжал набирать высоту. Хотя мы уже были на достаточной высоте и могли отсоединиться от буксира уже через минуту после взлета, но покорно продолжали лететь за ним, считая разумным использовать эту дополнительную помощь, пока она имеется в нашем распоряжении.

— Ты замечал когда-нибудь, — сказал он, — как сильно полет на буксире напоминает взросление подрастающего ребенка? Пока ты привыкаешь жить, матушка-буксир летит впереди тебя, защищая тебя от нисходящих потоков и поднимая повыше. Полет на планере во многом напоминает нашу жизнь, не так ли?

Я вздохнул. Он говорил совершенно не о том и совсем не уделял внимания соревнованию. Мы можем подлететь ближе к цели, если натянем трос влево, давая тем самым знак Кабу. Мы можем удержать его от столь быстрого подъема, если будем тянуть вниз. Подобные уловки могут прибавить лишние несколько сотен ярдов по направлению к цели, они могут оказаться в конечном счете решающими. Но он не обращал внимания на все, что я знал, он продолжал о своем.

— Ребенок может не задумываться об этом, если на него не оказывают давления, не заставляют принимать решение. Он бороздит небо жизни на буксире. Ему не нужно беспокоиться, что он может уйти вниз или что следует самостоятельно искать возможность подняться вверх. Находясь на буксире, он находится, как бы ты сказал, в безопасности.

— Если ты сейчас возьмешь чуть-чуть влево… — сказал я.

— Но до тех пор, пока он находится на буксире, он не свободен — вот что следует учитывать.

Мне не терпелось сказать свое слово. Я хотел убедить его, что следует дать понять буксиру о необходимости немножко подтянуть нас в нужном направлении. Это не нарушение правил. Любой пилот сделал бы так же.

— Я бы поскорее освободился, — сказал он.

Прежде чем я смог остановить его, он потянул рычаг освобождения троса БАЦ! — и мы свободно парим в небе. Шум высокоскоростного полета на буксире сменился тихим скольжением планера.

— Не самый лучший вариант, — сказал я. — Ты мог бы набрать еще двести футов, летя на буксире, если бы следовал за ним…

— Я хотел свободы, — сказал он, будто это могло быть оправданием.

К его чести, однако, он действительно повернул прямо к цели, повернувшись носом туда, где на расстоянии сорока миль она находилась. Задача была нелегкой. Нужно было лететь против ветра на 1–26-ом.

Ситуация осложнялась тем, что между нами и первым кучевым облаком по ту сторону долины — большая голубая зона неподвижного воздуха.

Это будет нелегкий долгий полет, и может быть, нам не хватит высоты или мы не попадем в восходящий поток. Он направил нос по курсу и увеличил скорость, чтобы поскорее пройти через нисходящий поток воздуха. Большинство других планеров, как я заметил, задержались после освобождения от буксира возле холма, чтобы воспользоваться его восходящим потоком; они поднимаются на безопасную высоту, чтобы перелететь через долину. Они представляли собой унылую панораму, кружась и паря в тишине под солнцем. Mо все это время, пока они описывают круги, я знал, что они будут наблюдать за нами, чтобы увидеть, увенчается ли успехом наша попытка пересечь долину сразу. А если увенчается, то они тоже последуют за нами.

Я не знал точно, что бы я сделал, если бы летел сам. Это, конечно, очень романтично и смело, если сразу после отделения от буксира планер устремляется прямо к цели, но если он не долетит до нее, если он уйдет вниз в нисходящем потоке, он потерпит неудачу, он выйдет из игры. Планер, конечно, потерпит неудачу и в том случае, когда весь день провисит над холмом Хэррис. Задача состоит в том, чтобы достичь цели, а для этого нужно обладать как раз нужной пропорцией смелости и осмотрительности. Другие сделали ставку на осмотрительность; мой друг избрал смелость. Мы летели прочь от холма, теряя по триста футов в минуту.

— Ты прав, — сказал он, прочитав мои мысли. — Еще минута в этом нисходящем потоке, и мы вообще не сможем вернуться назад к холму. Но разве ты не согласен со мной? Разве человек рано или поздно не должен отказаться от безопасности буксира, комфорта восходящих потоков и пуститься в путь, полагаясь лишь на свои силы, независимо от того, что ожидает его впереди?

— Наверное, так.

Но может быть, если бы мы подождали, над долиной тоже заварился бы какой-нибудь восходящий поток. Но все шло к тому, что мы пробудем в воздухе еще минут пять, а затем будем вынуждены подыскать хорошее место для приземления. С некоторой грустью я начал высматривать подходящее поле, думая, что нам следовало подождать, как это делают все остальные. Я люблю парить в небе. Я предпочитаю не отказываться от возможности покружить в воздухе два или три часа ради того, чтобы за семь минут достичь земли, только потому, что этот парень хочет блеснуть своей решительностью. Мы опускаемся со скоростью четыреста футов в минуту.

— Мы, по крайней мере, сделали все, что было в наших силах, — сказал он.

— Я бы справился с задачей лучше тебя. В следующий раз я буду управлять планером. Хорошо?

— Нет. — Он всегда хотел лететь сам. Он управлял планером каждый раз, когда мы были вместе, за исключением редких одной или двух минут. Иногда он допускал очень серьезные ошибки, но на его счету, следует признать, были и весьма удачные полеты. Допускал ли он ошибки, или полет удавался, он никогда не давал мне управлять планером.

Скорость снижения — триста футов в минуту, до земли — девятьсот футов.

— Вот мы и прилетели, — сказал я. — Подтяни свои ремни перед посадкой.

Он не ответил, направляя планер в сторону асфальтовой дорожки, которая была слишком короткой для посадки. Он решил разбить аэроплан и рассеять обломки вокруг. Но другого места нет: везде заборы, деревья, дороги. Двести футов в минуту, осталось еще семьсот футов.

— Да, парень, на этот раз ты влип!

Это едва ли лучше, чем обычное падение на землю. Он не сможет посадить 1–26-ой здесь — на крохотном клочке асфальта и при этом его не покорежить его. Такой пилот как А. Дж. Смит, может быть, и справился бы с этим, но у этого парня с учетом того, что он летал на 1–26-ом лишь несколько раз, нет никаких шансов. Я потуже затянул ремни. Это будет катастрофа. Если бы я управлял планером, мы бы сейчас безопасно кружились в восходящем потоке над холмом. Но верх взяла его романтическая бравада, и вот теперь всего лишь минута отделяет нас от катастрофы.

— Вот. Как тебе это нравится? — спросил он. — Восходящий поток! Подъем со скоростью двести пятьдесят, нет, триста футов в минуту?

Он сделал резкий поворот влево, кружа Швейцера в узком сильном восходящем потоке над стоянкой автомобилей. Пока он набирал высоту, царило безмолвие.

— Заметь, — сказал он в конце концов, — мы поднимаемся со скоростью шестьсот футов в минуту, и теперь мы уже на высоте двадцать пять сотен футов!

— Да-а. Иногда тебе везет! Фантастика!

— Ты думаешь, мне повезло? Возможно. А может быть и нет. Верь в то, что восходящий поток непременно отыщется, никогда не переставай искать его, и, клянусь, ты окажешься более везучим, чем тот, кто падает духом на высоте тысячи футов. Парень не имеет никаких шансов добиться успеха, если он не научится сам находить свои восходящие потоки. Или я не прав?

Мы поднялись в потоке на высоту четырех с половиной тысяч футов, а затем он снова направил планер в сторону цели.

— Этот маленький восходящий поток спас наши души, — сказал я, — и ты покидаешь его, поворачиваешься к нему спиной, даже не сказав ему до свидания.

Я шутил над ним, насмехаясь над его задумчивостью.

— Все в порядке. Никаких до свидания. Какой смысл оставаться в нем после того, как мы уже не можем пониматься выше? Только вечно сомневающийся пилот никак не может расстаться со старым потоком. Это повторяется снова и снова. Единственная безопасность для планериста состоит в знании, что в небе есть другие потоки, они не видны, но ждут его впереди. Речь идет о том, чтобы научиться находить то, что уже существует.

— Гм, — сказал я. На высоте четырех с половиной тысяч футов это звучало довольно убедительно, но его философия беспокоила меня, когда я вспоминал о тех мгновениях, которые предшествовали нашему вхождению в поток над автостоянкой.

Некоторое время мы летели без потери высоты, но потом вышли из зоны потока и снова начали снижаться. Мы достигли первых кучевых облаков на другой стороне долины, это правда, но здесь вообще не было потоков. Здесь должен был быть поток, но его не было. Мне вдруг стало жарко. Внизу под нами простирался большой сосновый лес, скалистое плоскогорье — нам обязательно нужно было найти восходящий поток.

— Мы снижаемся со скоростью двести футов в минуту, — сказал я. — Что ты намерен предпринять?

— Думаю, что будет лучше не отклоняться от курса. Мне кажется, что это разумнее всего, независимо от того, снижаемся мы или нет.

Он говорит, что это разумнее всего. Теряя высоту над пересеченной местностью, всегда очень трудно поступать разумно. В восходящем воздухе, например, нужно замедлить полет — и это как раз в тот момент, когда тебе хочется поскорее устремиться к цели, уйдя носом вниз для увеличения скорости полета. В нисходящем воздухе, когда тебе хочется поднять нос повыше, нужно опускать его вниз, чтобы увеличить скорость и поскорее выйти из зоны снижения. Нужно отдать ему должное, он устремился носом вниз и начал быстро терять высоту, невзирая на то, что мы летели над холмами, которые угрожали нам деревьями, как шипами, на высоте двух с половиной тысяч футов, не находя в поле зрения ни одной полянки для посадки. Он летел так, будто изучил все учебники по планеризму. Более того, он летел так, будто считал, что все эти учебники никогда не ошибаются.

— Бывают такие минуты, — как-то сказал он мне, — когда ты должен верить людям, которые уже сделали то, что предстоит совершить тебе. Ты должен доверять тому, что они говорят тебе и действовать соответственно, если твой личный опыт не убеждает тебя в противоположном.

Мне не нужно было ничего спрашивать; он делал все в точности так, как было сказано в книгах, он следовал против ветра в том направлении, где над холмами должны были быть восходящие потоки.

Мы теряли высоту.

— Кажется, вон то облачко должно соседствовать с каким-то потоком. Видишь, вон то, по правому крылу на расстоянии двух миль? — сказал я.

— Возможно.

Некоторое время мы молчали.

— Почему же мы в таком случае не направимся прямо туда, пока у нас хватает высоты, чтобы долететь до него? — Я чувствовал себя как учитель начальных классов, работающий с отстающим учеником.

— Да. Это так. Но посмотри влево тоже. В той низинке на расстоянии десять миль отсюда явно есть большой восходящий поток. Но он нам не по пути. Если бы мы туда дотянули, мы бы, конечно, смогли набрать высоту, но мы бы отклонились от курса на десять миль, и потеряли бы всю приобретенную высоту по дороге обратно. Зачем же, в таком случае, отклоняться? В итоге мы только потеряем время и ничуть не приблизимся к цели. Так было со многими хорошими пилотами. Но со мной этого не случится, если мне предоставятся другие возможности.

— Поднимайся вверх и сохраняй высоту, — процитировал я ему. Но он даже глазом не моргнул.

Какой неприятный день! Мы были на высоте пятнадцати сотен футов, среди нескольких нисходящих потоков и не имели под собой другого места для посадки, кроме лесных зарослей. Воздух был тяжелым и душным, как горячая гранитная скала. Я чувствовал себя хуже, чем когда-либо. На автостоянке по крайней мере были люди, которые помогли бы нам собрать обломки планера. А здесь в лесу не было даже сторожевой вышки. Мы попадем в катастрофу, и никто об этом не узнает.

— Что ты там себе представляешь? — спросил он, сильно повернув планер вправо.

— Что? Где? Что ты делаешь?

— Смотри. Вон планер.

Ослепительно белый 1–26-ой кружил в восходящем потоке не дальше чем в полумиле от нас. А я-то думал, что мы здесь одни, когда мы начинали пересекать долину, но оказывается, все это время кто-то летел впереди и первым обнаружил этот поток.

— Спасибо тебе, парень, кто бы ты ни был, — сказали мы, наверное, в один голос.

Мы проскользнули в поток под другим Швейцером, и сразу же высотомер показал, что мы поднимаемся со скоростью двести футов в минуту. Когда об этом читаешь, подъем с такой скоростью не кажется чем-то примечательным, но если вокруг сосновый лес до самого горизонта, невольно относишься к нему совсем по-другому. Мы терпеливо и внимательно поднялись на максимальную высоту, и, когда покидали его, на нашем счету снова было четыре тысячи футов высоты. Другой планер давно уже улетел вперед.

— С его стороны было очень любезно указать нам восходящий поток, сказал я.

— О чем ты? — Его голос звучал раздраженно. — Он вовсе не указывал его нам. Он нашел этот поток для себя и воспользовался им для собственного подъема. Ты думаешь, он сделал это специально для нас? Он бы не смог помочь нам ни на дюйм, если бы мы не оказались готовыми воспользоваться его помощью. Если бы мы не заметили его далеко в стороне, или если бы заметили его, но не поверили, что можем воспользоваться этим найденным им потоком, мы бы сейчас, возможно, сидели на сосновой ветке.

Покидая поток, мы взглянули вниз и увидели другой планер, который кружился далеко внизу, у его основания. Он тоже нашел поток и решил воспользоваться им для подъема.

— Видишь? — спросил он. — Тот парень внизу, наверное, благодарит нас за то, что мы указали ему поток, но мы даже не знали до этого момента, что его планер существует. Забавно, не правда ли? Мы поднимаемся сами и тем самым оказываем услугу кому-то другому.

К концу дня горы уступили место равнине. Я летел вперед, задумавшись, как вдруг он сказал мне:

— Смотри.

Возле дороги было широкое зеленое поле, а в центре поля стоял приземлившийся планер.

— Не повезло, — сказал он каким-то непривычно грустным голосом.

Я очень удивился, когда услышал это.

— Не повезло? Что ты хочешь этим сказать?

— Несчастный парень пролетел весь этот путь, а теперь выбыл из игры и сидит там на поле.

— Должно быть, ты устал, — сказал я. — Он не выбыл из игры. Расстояние, которое он пролетел, зачтется ему, и эти очки прибавятся к тем, которые он завоевал себе вчера и завоюет завтра. Как бы то ни было, это не такое уж и плохое положение — приземлиться наконец-то, перестать думать о соревновании и отдохнуть, лежа на траве и мечтая о том, что скоро снова будешь летать.

Пока мы наблюдали за ним, голубой фургон спасательной службы медленно подкатил по дороге к полю, волоча за собой длинный узкий прицеп для планера. Впереди у пилота «приятное» время. Наземная команда начнет упрекать его за то, что он не смог улететь дальше, до тех пор, пока он не воспроизведет перед ними все подробности полета и не докажет, что каждую минуту делал все от него зависящее. Он чему-то, вероятно, научился, и в следующий раз он будет летать немножко лучше. А завтра этот же пилот снова будет участвовать в соревновании и подниматься ввысь, следуя на своем планере за буксирным самолетом.

— Ты прав, — сказал он. — Прости меня. Ему даже немного повезло. Несомненно, ты прав. Прости, что я такой недальновидный.

— Все в порядке. — Я не мог сказать, испытывает он меня или нет. Иногда он поступает со мной так.

Мы пытались дотянуть до нашей конечной цели, но вечером нисходящие потоки очень сильны, и мы не долетели. Приземлились мы в сумерках на одиноком пастбище, не долетев до цели только одной мили, но мы сделали все, что было в наших силах, и не сожалели ни о чем. Даже я в конце ни о чем не сожалел.

Вокруг царила такая тишина, что, казалось, мы умерли. Наш планер неподвижно стоял в траве, а легким ветерок в крыльях дохнул и улетел прочь.

Мы открыли фонарь и вдвоем свободно покинули тело планера, летая на котором, мы пережили в этот день столько приключений. Один из нас — практик, другой — романтик, но мы обитали в одном теле пилота.

Воздух казался легким и свежим. Мы могли слышать пение луговых птиц. Завтра, конечно, мы снова полетим, но сейчас было очень приятно полежать некоторое время, растянувшись на траве, и подумать о том, что мы живы.