Д. Благой

«Евгений Онегин»

План.

Часть первая. Предисловие.

I песнь. Хандра

II» Поэт

III» Барышня
Часть вторая

IV песнь. Деревня

V» Именины

VI» Поединок
Часть третья

VII песнь. Москва

VIII » Странствие

IX» Большой свет

Мы уже знаем, как ценил Пушкин «единый план» «Бо­жественной комедии» Данте, построенный по принципу тройственного членения. Принципу тройственного членения следует, как видим, Пушкин в основном и в компози­ции «Евгения Онегина». Весь роман делится на три части, каждая из которых складывается, в свою очередь, из трех «песен» — глав.

Продуманно и стройно располагается фабульно-сюжет­ный материал и в каждой из трех частей. Первая часть представляет собой своего рода экспозицию: в каждой из трех глав — «песен», составляющих первую часть, дается развернутый образ-характеристика каждого из трех глав­ных героев романа — Онегина, Ленского, Татьяны.

Первая глава почти полностью посвящена Онегину. Центральное место во второй главе отдано Ленскому (де­вятнадцать строф из сорока посвящено непосредственно ему; описание семьи Лариных дается также по связи с Ленским, причем уже и здесь больше всего строф отведено Татьяне — шесть строф; Ольге — три; Лариной-матери — четыре). Это подчеркивается и пушкинским названием главы в плане: «Поэт». Вполне соответствует содержанию третьей главы пушкинское название: «Барышня». Как первая глава — Онегину, третья глава почти целиком от­дана Татьяне, образ которой в описании ее влюбленности в Онегина, в ночном разговоре с няней, в письме к Онегину и т. д. раскрывается с такой же полнотой, как в первой главе образ Онегина. Как видим, не посвящено специальной главы Ольге, и это совершенно закономерно, поскольку в романе она играет второстепенную роль.

Основные образы романа при всей индивидуальной жизненности каждого из них носят столь обобщенный, типизированный характер, что это позволяетПушкину построить фабулу своего произведения, воссоздающего широ­чайшую картину пушкинской современности, на отноше­ниях между собою всего лишь четырех лиц — двух молодых людей и двух юных девушек. Остальные лица, входящие в роман в качестве не бытового фона, а его — в той или иной степени — участников (их тоже очень не­много: мать и няня Татьяны, Зарецкий, генерал — муж Та­тьяны), имеют чисто эпизодическое значение.

Оба молодых героя не только подчеркнуто контрастны, но и прямо противоположны друг другу: «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой». Обе молодые героини также противоположны друг другу и по наружности и по характеру.

И так она звалась Татьяной.

Ни красотой сестры своей,

Ни свежестью ее румяной

Не привлекла б она очей.

Дика, печальна, молчалива,

Как лань лесная, боязлива,

Она в семье своей родной

Казалась девочкой чужой.

В противоположность простодушию, резвости и веселости Ольга—

Задумчивость, ее подруга

От самых колыбельных дней,

Теченье сельского досуга

Мечтами украшала ей...— и т. д.

Столь же симметрично (обратной симметрией) постро­ены взаимоотношения между четырьмя основными персо­нажами. Татьяна глубоко полюбила Онегина, который остался к ней равнодушен; Ленский глубоко полюбил Оль­гу, которая, хотя и является его невестой, по существу относится к нему не слишком глубоко, а, как выясняется из дальнейшего, прямо легкомысленно, да и достаточно равнодушно.

Эта симметричная фабульная схема могла бы выглядеть в качестве таковой просто как не слишком хитрый литературный прием. Но у Пушкина — и в этом смысл ее — она наполняется большим жизненным содержанием. Пылкий, восторженный романтик и охлажденный, просве­щенный и разочарованный скептик-байронист — именно эти два типа отношения к действительности были характерны для передовой молодежи того времени — периода подготовки восстания декабристов. Вспомним таких совре­менников Пушкина, как один из вероятных прототипов Ленского, Кюхельбекер, или Дмитрий Веневитинов, кото­рого Герцен прямо назвал «другим Ленским» ', и таких, как Чаадаев или «демон» — Александр Раевский, которые, каждый по-своему, несомненно, дали Пушкину материал для создания образа Онегина. Столь же характерен для общественно-исторической действительности, воссозданной в романе Пушкина, образ Татьяны. Финальная формула, которая определяет ее жизненный путь — быть «век вер­ной» своему супружескому долгу, — несомненно, руково­дила и женами декабристов, последовавшими за своими мужьями па каторгу в Сибирь. Более всеобщий характер носит образ заурядной во всех отношениях Ольги. Вклю­чение в роман этого образа, несомненно, продиктовано но только стремлением к указанной фабульной симметрии. Образ Ольги оттеняет собой, делает более рельефным кон­трастный ей образ ее старшей сестры — Татьяны. Мало того, образ Ольги является одним из ключей и к пониманиюобраза Ленского. Ведь то, что Ленский полюбил, возвел у в свой романтический идеал пустое ничтожество — Ольгу, не заметив действительно глубоко поэтической, подлинно романтической натуры Татьяны, что, кста­ти, сразу же понял Онегин («Неужто ты влюблен в мень­шую?» // — А что? — «Я выбрал бы другую, // Когда б я был как ты — поэт»), лучше всего характеризует оторван­ность от реальной действительности, беспочвенность этого романтика с его «геттингенской душой» (в явном контра­сте с этим дальше упоминается Пушкиным о «русской душе» Татьяны). Однако, если образ посредственной, во всех отношениях заурядной Ольги оказался в силу только что сказанного существенно нужным поэту, то именно вследствие этой своей заурядности он и не был компози­ционно выделен, не получил, подобно Онегину, Ленскому, Татьяне, своей особой главы.

Итак, в первой части романа (в первых трех главах) читателю даны образы всех главных героев и показаны те взаимоотношения, которые между ними устанавливаются: дружба между Онегиным и Ленским, влюбленность Лен­ского в Ольгу, Татьяны — в Онегина.

Если первая часть дает экспозицию и в основном отно­сительно статична, вторая часть романа (следующие три главы — с четвертой по шестую) живописует те столкно­вения, конфликты, которые возникают между главными героями в соответствии с их развитыми в первой части характерами и установившимися там же взаимоотноше­ниями. Эта вторая — центральная — часть, в которой почти равномерно участвуют все три главных героя, наиболее динамична, наиболее драматична (и в смысле насыщенно­сти действием, и в смысле его характера) из всех трех: «проповедь» Онегина Татьяне в ответ на ее страстное любовное письмо-признание; «пророческий» и также насы­щенный динамикой «простонародный» сои Татьяны; ссора по ничтожному поводу (мелкая досада Онегина на Лен­ского, самолюбивое легкомыслие Ольги) менаду двумя дру­зьями, принявшая в романтическом воображении Ленского совершенно несоответственные гиперболические размеры; в результате: дуэль и кровавая развязка — убийство Ленского Онегиным.

В конце шестой главы поэт устами одной из своих читательниц — мечтательной молодой горожанки, посетив­шей могилу Ленского, — ставит ряд вопросов:

...что-то с Ольгой стало?

В ней сердце долго ли страдало,

Иль скоро слез прошла пора?

И где теперь ее сестра?

И где ж беглец людей и света,

Красавиц модных модный враг,

Где этот пасмурный чудак,

Убийца юного поэта?

Последовательным ответом на все эти вопросы и явля­ется третья, заключительная, часть романа, три последние главы: седьмая — девятая.

Эта третья часть в смысле своего построения носит как бы синтетический характер — в ней совмещены и экспо­зиция и конфликт. Ленского не стало; в начале седьмой главы из романа уходит и Ольга, которая очень скоро забыла Ленского, вышла замуж за офицера-улана и вместе с ним уехала в полк. В романе остаются только два самых главных ге­роя: Онегин — Татьяна. Соответственно этому и строится третья часть. Седьмая и восьмая главы носят характер как бы новой экспозиции. Как первая глава посвящена, в сущ­ности, только Онегину, седьмая посвящена одной Татьяне, Онегина в ней нет. В главе показано, как под влиянием знакомства с кругом чтения Онегина, расширяется интеллектуальный кругозор Татьяны, развивается дальше ее характер. «Посещения дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской де­вочки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина», — правильно замечает Белинский. Восьмая глава, наоборот, полностью посвящена Онегину; Татьяны в ней нет. К сожалению, глава эта, как известно, дошла до нас только частично, но, судя по всему, назначение ее было совершенно аналогично: показать, как под влия­нием убийства Ленского и в особенности впечатлений от «странствий» по Руси и, самое главное, знакомства с об­щественно-политической действительностью, картинами произвола, угнетения и насилий (уничтоженные поэтом вследствие их резкой антиправительственной направлен­ности строфы о военных поселениях) развивается, в свою очередь, характер Онегина, появляется возможность его душевного возрождения и даже — в потенции — выхода из узкого круга частной жизни на политическую арену — сближения с декабристами. В последней, девятой главе, изменившиеся — каждый на свой лад — герой и героиня снова сталкиваются друг с другом, и происходит финаль­ная развязка их так и не состоявшегося романа.

Попутно хочется еще на одном примере отметить ис­ключительную точность и мастерство композиционных приемов Пушкина. Я уже сказал, что в седьмой главе есть Татьяна, но нет Онегина; в восьмой, наоборот, есть Онегин, но нет Татьяны. Однако нет их, так сказать, по-раз­ному.

После убийства Ленского Онегин уехал неизвестно куда; в деревне его нет. Но образ Онегина мучительно жи­вет в памяти и в сердце влюбленной в него Татьяны. И Пушкин в высшей степени своеобразно реализует этот внутренний образ. Тоскующая Татьяна заходит в опустелый «господский дом» Онегина, где еще так живо ощутимо его недавнее присутствие, где о нем напоминает каждая мелочь — и за­бытый на бильярде кий, и манежный хлыстик на смятом канапе, и стол с потухшей светильней, и груда книг, и «кровать, покрытая ковром», «и лорда Байрона портрет», и чугунная статуэтка Наполеона. Из знакомства же Татьяны с библиотекой Онегина, с пометками, делавшимися им на любимых книгах, перед ней и перед читателями полно­стью раскрывается его внутренний мир.

Так Пушкину удается разрешить, казалось бы, нераз­решимую задачу: Онегина в главе нет, и в то же время он — причем не субъективно, в мыслях и переживаниях влюбленной в него Татьяны, а объективно, так сказать, V материально, в самом воздухе его «модной кельи», в об­становке, в книгах — здесь присутствует.

Наоборот, поскольку Онегин отнесся к любви Татьяны достаточно равнодушно и, конечно, вскоре забыл о ней, в восьмой главе, посвященной описанию «странствий» Оне­гина, Татьяна никак не упоминается, полностью отсут­ствует.

Анализ оглавления-плана «Евгения Онегина» показы­вает, как недальновидны были те критики, которые не сумели заметить органической целостности и единства 'стихотворного романа Пушкина. Такой анализ наглядно обнаруживает, как стройно и крепко в композиционном отношении был задуман, слажен и осуществлен Пушки­ным его основной многолетний литературный труд.

Правда, по обстоятельствам, от поэта не зависевшим, он не смог в полной мере реализовать в том окончательном виде, который он придал роману, математически точную композиционную структуру, фиксированную в рассмотрен­ном нами плане-оглавлении.

Из главы о «странствиях» Онегина (восьмая глава) Пушкин, готовя роман к печати, был вынужден изъять слишком резкие в политическом отношении места и даже, как уже сказано, вовсе уничтожить их.

Это не только ослабляло главу, но и лишало ее постав­ленной перед ней автором цели — политически воспитать героя. Между тем мы знаем, что, при величайшем внима­нии Пушкина к художественной форме, первенствующее значение для него всегда сохраняла идея, мысль, содер­жание. Поэтому поэт предпочел лучше пойти на наруше­ние композиционной стройности произведения, чем сохра­нить в его составе идейно обедненный, обесцвеченный ку­сок главы. И восьмая глава была им вовсе изъята; девятая тем самым стала восьмой, и весь роман складывался те­перь уже не из девяти, как это было в тексте, законченном поэтом в 1830 году, а только из восьми глав. Так как при этом нарушалось последовательно проведенное через весь роман тройственное членение каждой из частей (в последней части оказывалось вместо трех всего две главы), то Пушкин вообще снял намеченное в плане-оглавлении деление произведения на части. В то же время поэт довел об этом до сведения читателей, рассказав в специальном предисловии, предпосланном отдельному изданию послед­ней, первоначально девятой, главы (при отдельном изда­нии всего романа это предисловие было дано в приложении к основному тексту), о существовании главы «Странствий», первоначально восьмой, и приведя из нее ряд отрывков.

Наряду с этим поэт постарался, как дальше увидим, до известной степени компенсировать себя и в композицион­ном отношении.

Мы уже хорошо знаем, что одним из основных, руково­дящих композиционных приемов Пушкина было гармони­ческое соответствие конца произведения его началу.

В последней главе «Евгения Онегина» заключается как бы два слитых воедино конца: конец всего произведе­ния и конец романа Евгения и Татьяны, начавшегося в третьей главе — встречей с Татьяной Онегина, прочитав­шего ее любовное послание.

И вот последняя глава гармонически соответствует как началу всего произведения, так и началу романа между Онегиным и Татьяной. «Роман в стихах» кончается там же, где он начался, — в Петербурге, в «большом свете». Но в начале романа — в первой главе — Онегин покидает «свет», в последней главе он в него снова возвращается:

Но это кто в толпе избранной

Стоит безмолвный и туманный?

Для всех он кажется чужим.

Мелькают лица перед ним,

Как ряд докучных привидений.

Что, сплин иль страждущая спесь

В его лице? Зачем он здесь?

И в самом деле — «зачем он здесь?». Почему в послед­ней главе романа автор снова приводит Онегина в столич­ное великосветское общество, в первой главе им оставлен­ное? Конечно, отнюдь не только для того, чтобы осуществить композиционную схему замкнутой кривой, свести, «стянуть» между собой конец и начало. События, описанные в романе (в особенности убийство друга), на­ложили на образ пресыщенного и угрюмого Онегина, ка­ким он является в первой главе, некоторые новые краски, превратили владевшую им поначалу «скуку», «хандру» в нечто более глубокое, в мучительную «тоску» (именно это слово — рефрен, сопровождающий в восьмой главе онегин­ские «странствия без цели»).

Однако, снова появившись в свете, Онегин в основном остался тем же, чем был, когда ушел из него. И в начале и в конце романа (до того, как Онегин влюбился в Татья­ну) он все так же томится бездельем и пустотой — бес­цельностью своего существования (ср. почти совпадающие строки первой и последней глав: «Преданный безделью, томясь душевной пустотой» — и «Дожив без цели, без тру­дов» до двадцати шести годов, томясь в бездействии досу­га»). Не изменилась и даже еще больше усилилась и отчужденность Онегина от «света», от светской толпы (см. только что приведенное описание нового появления его в свете).

Но проклятье всей жизни Онегина в том и заключает­ся, что, хотя он головой выше светского общества, он на­столько им же испорчен, что навсегда расстаться с ним, зажить другой, более достойной и осмысленной жизнью он не в состоянии. Именно это-то и делает Онегина типом «лишнего человека».

В этом поэт наглядно убеждает нас всем ходом своего романа. Однако с особой рельефностью и тонкой художественной выразительностью это показано на истории отно­шений Онегина к Татьяне.

Внезапно вспыхнувшая при неожиданной новой встре­че с Татьяной на светском рауте любовь к ней Онегина оказала на его душу живительное действие.

О герое «Кавказского пленника», являвшегося первым опытом создания того типического характера «героя вре­мени», который с наибольшей полнотой был позднее во­площен в образе Онегина, Пушкин писал: «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века» '. Описа­ние равнодушия Онегина к жизни и ее наслаждениям, преждевременной старости его души и составляет основ­ное содержание первой главы романа. Наоборот, любовь Онегина к Татьяне возвращает ему его утраченную моло­дость, свежесть чувств («Евгений в Татьяну как дитя влюблен»), вызывает новый прилив жизненной энергия, ' жизненных интересов.

Это композиционно подсказывается рядом текстовых параллелей между последней и первой главой: с Онегиным во многом повторяется то, о чем рассказывалось в первой главе. В последней главе, после нового появления Онегина в свете, он снова — но теперь уже не от охлаждения и скуки, а вследствие сжигающего его пламени любви к Та­тьяне — уединяется в своем кабинете. Параллельность л/ситуации Пушкиным прямо подчеркивается:

От света вновь отрекся он.

И в молчаливом кабинете

Ему припомнилась пора,

Когда жестокая хандра

За ним гналася в шумном свете,

Поймала, за ворот взяла

И в темный угол заперла.

Онегин снова жадно набрасывается на чтение, на кни­ги, в чем (в первой главе) он, казалось бы, так беспово­ротно разочаровался:

Как женщин, он оставил книги, И полку, с пыльной их семьей, Задернул траурной тафтой.

Теперь он отдернул траурную тафту: «Стал вновь чи­тать он без разбора».

В первой главе упоминалось об его попытке заняться литературой:

Онегин дома заперся,

Зевая, за перо взялся,

Хотел писать — но труд упорный

Ему был тошен; ничего

Не вышло из пера его.

В последней он — антипод Ленского, олицетворение «прозы» — сам «чуть... не сделался поэтом»:

Как походил он на поэта,

Когда в углу сидел один.

И перед ним пылал камин,

И он мурлыкал: Benedetta Иль Idol mio и ронял

В огонь то туфлю, то журнал.

О непритворности, серьезности вспыхнувшей в Онегине страсти к Татьяне свидетельствует даже резко изменившийся внешний его облик

Бледнеть Онегин начинает...

Онегин сохнет, и едва ль

Уж не чахоткою страдает.

Все шлют Онегина к врачам,

То хором шлют его к водам.

К Татьяне он входит «на мертвеца похожий». В иск­ренности страсти Онегина, в истинности его страданий не сомневается и сама Татьяна:

В тоске безумных сожалений

К ее ногам упал Евгений;

Она вздрогнула и молчит;

И на Онегина глядит

Без удивления, без гнева...

Его больной, угасший взор,

Молящий вид, немой укор.

Ей внятно все. Простая дева,

С мечтами, сердцем прежних дней

Теперь опять воскресла в ней.

Но, несмотря на то, что Татьяна верна своему первому чувству, продолжает любить Онегина и снова, как в своем девичьем письме, открыто говорит ему об этом, несмотря на то, что она льет рекой слезы над его письмом, она не только отвергает его любовные «преследования», но и об­ращает к нему слова, полные законной горечи и обиды:

Тогда — не правда ли? — в пустыне,

Вдали от суетной молвы,

Я вам не правилась... Что ж ныне

Меня преследуете вы?

Зачем у вас я на примете?

Не потому ль, что в высшем свете

Теперь являться я должна;

Что я богата и знатна,

Что муж в сраженьях изувечен,

Что пас за то ласкает двор?

Не потому ль, что мой позор

Теперь бы всеми был замечен

И мог бы в обществе принесть

Вам соблазнительпую честь?..

Татьяна явно и, по-видимому, даже намеренно многое заостряет в этих своих упреках Онегину, желая пробудить в нем чувство самолюбия, личного достоинства и тем по­мочь ему побороть овладевшую им страсть.

Но в основном, в сути дела, Татьяна права.

Ведь когда Онегин встретил Татьяну в первый раз — в окружении чудесной сельской природы, овеянную атмосферой народных сказок, обычаев, поверий, «преданий простонародной старины» — словом, на той естественной народно-национальной почве, на которой выросла и окреп­ла ее «русская» душа, развилась вся ее высокая, чистая, глубоко поэтическая натура, он хотя и «живо тронут был» ее юным порывом, но был тронут им лишь «на минуту», а в общем отнесся к ней холодно и высокомерно. Для того чтобы полюбить Татьяну, Онегину понадобилось встретить ее «не этой девочкой несмелой, влюбленной, бедной и про­стой, но равнодушною княгиней, но неприступною богиней роскошной, царственной Невы». Если бы он снова увидел ее не в пышной, блистательной раме великосвет­ских салонов, в искусственной и ложной атмосфере светского блеска, и шума, и чада, которая так постыла самой Татьяне, которую она считает «ветошью маскара­да», а опять столкнулся с ней в прежней деревенской обстановке; если бы перед ним предстала не «величавая» и «небрежная» «законодательница зал», а вновь явился «бедный и простой» облик «девчонки нежной» — прежней Татьяны, можно с уверенностью сказать, что он снова бы равнодушно прошел мимо нее.

Отсюда и ироническое замечание Пушкина в связи с внезапно вспыхнувшей страстью Онегина к Татьяне — «неприступной богине» Невы:

О люди! все похожи вы

На прародительницу Эву:

Что вам дано, то не влечет;

Вас непрестанно змий зовет

К себе, к таинственному древу,

Запретный плод вам подавай,

А без того вам рай не рай.

Это прямо перекликается с последующими упреками со стороны самой Татьяны. И в тоне такой же иронии поэт на протяжении почти всей последней главы расска­зывает о любви Онегина.

Татьяна в своем девическом «посланье» Онегину до­верчиво и прямо отдавала ему себя на всю жизнь. А что он — теперь, в свою очередь, влюбленный — может пред­ложить ей? «Соблазнительную» тайную связъ, светский адюльтер? Какая это действительно «малость»! И не мел­ко ли в самом деле его чувство по сравнению с той хотя и затаенной, но глубокой любовью, которая все еще живет к нему в сердце Татьяны?

Все это показывает нам, как отнюдь не случайно, а, наоборот, органически связано со всей трактовкой образа заглавного героя то, что конец романа перекликается с на­чалом, что Онегин снова появляется в «свете» и что имен­но там он опять встречает Татьяну.

В необыкновенно стройные, симметричные почти до тождественности композиционные рамки оформляется по­этом и основная любовная фабула романа — отношения между Онегиным и Татьяной. Новая, вторая, встреча ме­жду ними строится на тех же основных опорных момен­тах— письмо и ответное объяснение — «урок». Письмом (после тридцать первой строфы третьей главы) и ответ­ным «уроком» (в начале четвертой главы) отношения ме­жду Онегиным и Татьяной начинаются; письмом (после тридцать второй строфы последней главы) и ответным «уроком» (в конце последней главы) эти отношения заканчиваются. Но, в соответствии с новой ситуацией, с развитием по ходу романа характеров героя и героини, они при новой встрече как бы меняются местами: теперь уже не Татьяна шлет влюбленное письмо к Онегину — «страстное посланье» шлет Онегин к Татья­не; уже не он ей, а, наоборот, она ему дает ответный «урок».

Причем параллельность этих, так сказать, «переверну­то», как в зеркальном отражении, совпадающих опорных моментов подчеркивается рядом композиционных приемов. Оба письма одинаково выделены из общей ткани романа своей астрофичностыо; оба «урока» не только облечены в монологическую форму (он говорит, она «без возражений» слушает и наоборот), но даже почти полностью уравно­вешены по своим размерам («урок» Онегина — пять четырнадцатистишных «онегинских строф» без двух сти­хов, то есть 68 стихов; «урок» Татьяны — пять с полови­ной строф — 77 стихов). Причем начинает Татьяна свое финальное объяснение прямым напоминанием Онегину, а значит, и читателям, о полученном ею в свое вре­мя от него «уроке»:

Довольно; встаньте. Я должна

Вам объясниться откровенно.

Онегин, помните ль тот час,

Когда в саду, в аллее нас

Судьба свела, и так смиренно

Урок ваш выслушала я?

Сегодня очередь моя.

Зеркально-перевернутая симметрия двух писем и двух «уроков» усиливается и намеренными текстуальными со­впадениями.

Письмо Татьяны начинается:

Я к вам пишу — чего же боле?

Что я могу еще сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать.

Письмо Онегина начинается:

Предвижу все: вас оскорбит

Печальной тайны объясненье.

Какое горькое презренье

Ваш гордый взгляд изобразит!

Письмо Татьяны кончается:

Кончаю! Страшно перечесть...

Стыдом и страхом замираю...

Но мне порукой ваша честь,

В смело ей себя вверяю...

Письмо Онегина кончается:

Но так и быть: я сам себе

Противиться не в силах боле;

Все решено: я в вашей воле,

И предаюсь моей судьбе.

Причем в обоих случаях эти четверостишия-концовки подчеркнуто выделены — отбиты от предыдущего.

Несомненные и сознательные переклички легко обнару­жить и между двумя «уроками». «Учитесь властвовать со­бой», — проповедовал Татьяне Евгений. Теперь она воз­вращает ему и этот «урок»:

Как с вашим сердцем и умом

Быть чувства мелкого рабом?

Вся эта соразмерность частей, все эти параллели и пе­реклички не только сообщают архитектурную точность композиционному рисунку романа; они выполняют собой и совершенно определенную художественно-выразитель­ную функцию: с особенной четкостью, наглядно ощутимо показывая те коренные перемены, которые произошли в положении героя и героини по отношению друг к другу, они вместе с тем дают наиболее верный ключ к понима­нию существа их характеров и их судеб.

Подводя итоги наблюдений над композицией «Евгения Онегина», мы имеем все основания утверждать, что его композиционное оформление — столь характерное для Пушкина и так полно и четко проведенное гармоническое соответствие начала и конца — безусловно свидетельст­вует: независимо от того, хотел или не хотел, мог или не мог продолжить Пушкин свой роман, последний и в на­стоящем своем виде представляет собой произведение, полностью художественно законченное.

В заключение одна дополнительная и весьма характер­ная, показательная для композиционного мастерства Пуш­кина деталь. Сперва, в том виде, в каком роман был за­вершен Пушкиным в 1830 году, и как это отражено в оглавлении-плане, письма Онегина к Татьяне в нем не было. Оно было добавлено Пушкиным лишь тогда, когда под давлением цензурно-политических условий поэт вы­нужден был нарушить замечательную архитектурную стройность целого, начать перестраивать роман из девяти глав в восемь (письмо Онегина написано в самом конце этой работы — 5 октября 1831 г.). Введение письма Оне-гина, что устанавливало полную симметрию в отношении разработки основной любовной фабулы романа, несомнен­но, в какой-то мере компенсировало это вынужденное на­рушение.