Апреля 1986 года 4 страница

отдал ему для переливания свой костный мозг. Пока мог говорить, он все время

повторял отцу и матери, что все делал правильно. Это его мучило до самой

кончины. Сказал также, что к персоналу своей смены претензий не имеет. Они

все выполнили свой долг.

Я была у мужа за день до смерти. Он уже не мог говорить. Но в глазах

была боль. Я знаю, он думал о той проклятой ночи, проигрывал все в себе

снова и снова и не мог признать себя виновным. Он получил дозу 1500 рентген,

а может быть, и больше и был обречен. Он все более чернел и в день смерти

лежал черный, как негр. Он весь обуглился. Умер с открытыми глазами..."

Свидетельствует В. А. Назаров, заместитель начальника ВПО

Союзатомэнерго:

" Я посещал Славу Бражника 4 мая 1986 года. Молодой парень тридцати лет.

Пытался расспросить его, что произошло. Ведь никто тогда в Москве толком

ничего не знал. Бражник лежал весь отекший, темно-бурый. Через силу сказал,

что все тело страшно болит, слабость.

Сказал, что вначале проломило кровлю и на нулевую отметку машзала упал

кусок железобетонной плиты, разбил маслопровод. Масло загорелось. Пока он

тушил и ставил пластырь, упал еще кусок и разбил задвижку на питательном

насосе. Отключили этот насос, отсекли петлю. В пролом крыши полетел черный

пепел... Ему было очень тяжко, и я не стал его больше расспрашивать. Все

просил пить. Я дал ему боржоми.

" Боль, все болит... Страшно болит..."

Я, говорит, не знал, что может быть такая страшная боль..."

Свидетельствует В. Г. Смагин:

" Я был у Проскурякова за два дня до его смерти. Он лежал на наклонной

койке. Чудовищно распухший рот. Лицо без кожи. Голый. Грудь в пластырях. Над

ним греющие лампы. Он все просил пить. У меня был с собой сок манго. Я

спросил, хочет ли он соку. Он сказал, что да, очень хочет. Надоела, говорит,

минеральная вода. На тумбочке у него стояла бутылка боржоми. Я напоил его

соком из стакана. Оставил банку с соком у него на тумбочке и попросил сестру

поить его. В Москве у него родственников не было. И к нему почему-то никто

не приехал...

Возле СИУРа Лени Топтунова дежурил его отец. Он же отдал сыну для

пересадки свой костный мозг. Но это не помогло. День и ночь проводил у

кровати сына, переворачивал его. Тот был весь загорелый до черноты. Только

спина светлая. Он везде был с Сашей Акимовым. Был его тенью. И сгорели они

одинаково и почти в одно время. Акимов умер 11 мая, а Топтунов- 14-го. Они

погибли первыми из операторов.

Многие, кто уже считался выздоравливающими, вдруг умирали. Так умер

внезапно на тридцать пятые сутки заместитель главного инженера по

эксплуатации первой очереди Анатолий Ситников. Ему дважды переливали костный

мозг, но была несовместимость, он отторгал его.

В курилке 6-й клиники собирались каждый день выздоравливающие, и всех

мучило одно: почему взрыв? Думали-гадали. Предполагали, что гремучка могла

собраться в сливном коллекторе охлаждающей воды СУЗ. Мог произойти хлопок, и

регулирующие стержни выстрелило из реактора. В результате - разгон на

мгновенных нейтронах. Думали также о " концевом" эффекте поглощающих

стержней. Если парообразование и " концевой" эффект совпали-тоже разгон и

взрыв. Где-то все постепенно сошлись на мысли о выбросе мощности. Но уверены

до конца, конечно, не были..."

Свидетельствует А. М. Ходаковский, заместитель генерального директора

производственного объединения Атомэнергоремонт:

" Я руководил по поручению руководства Минэнерго СССР похоронами

погибших от чернобыльской радиации. По состоянию на десятое июля 1986 года

схоронили двадцать восемь человек.

Многие трупы очень радиоактивны, Ни я ни работники морга вначале этого

не знали, потом случайно замерили - большая активность. Стали надевать

пропитанные свинцовыми солями костюмы.

Санэпидстанция, узнав, что трупы радиоактивны, потребовала делать на

дне могил бетонные подушки, как под атомным реактором, чтобы радиоактивные

соки из трупов не уходили в грунтовые воды.

Это было невозможно, кощунственно. Долго спорили с ними. Наконец

договорились, что сильно радиоактивные трупы будем запаивать в цинковые

гробы. Так и поступили.

В 6-й клинике через шестьдесят дней после взрыва долечивается по

состоянию на июль 1986 года еще девятнадцать человек. У одного вдруг на

шестидесятые сутки пошли на теле ожоговые пятна при общем неплохом

состоянии. Вот как у меня.- Ходаковский задрал рубаху и показал на животе

темно-коричневые пятна неопределенной формы.- Это тоже ожоговые пятна от

работы с радиоактивными трупами..."

Тут я хочу остановиться и привести выдержки из статьи американского

ученого-атомщика К. Моргана. Привел бы подобные слова академиков А. П.

Александрова или Е. П. Велихова, например, но они таких слов не произносили.

Так вот что сказал Морган:

" В настоящее время стало очевидным, что не существует такой малой

пороговой дозы ионизирующего излучения, которая была бы безопасной или риск

заболеть от которой (даже лейкозом) был бы равен нулю... Радиоактивные

благородные газы (РБГ) являются основным источником облучения населения при

нормальной эксплуатации АЭС. Особый вклад вносит криптон-85 с периодом

полураспада десять и семь десятых лет...

Я хотел бы выразить большое недовольство относительно распространенной

в атомной энергетике практики " сжигания" и " выжигания" временных ремонтных

рабочих. Под этим мы подразумеваем привлечение плохо проинструктированного и

неподготовленного персонала к временному выполнению горячих работ

(радиоактивных). Из-за отсутствия понимания риска хронического облучения

такой персонал с большой вероятностью может создать радиационные аварии, в

результате которых может быть причинен вред как ему, так и другим людям. Я

считаю практику " выжигания" персонала глубоко аморальной, и до тех пор, пока

в атомной энергетике не откажутся от подобной практики, я перестану быть

активным сторонником этой отрасли...

За последние десять-пятнадцать лет новые данные показали, что риск

раковых заболеваний людей под воздействием радиации в десять или более раз

выше, чем мы считали в 1960 году, и что не существует безопасной дозы..." 7

И еще одно суждение-выдающегося советского ученого, действительного

члена Академии медицинских наук СССР, крупнейшего специалиста по лечению

лейкозов Андрея Ивановича Воробьева:

" Думаю, что после этой аварии должно закончиться средневековое мышление

человечества.

Очень многое требует сегодня переоценки. И хотя количество жертв в

результате аварии ограниченно, а большинство пострадавших останется в живых

и выздоровеет, происшедшее в Чернобыле показало нам масштабы возможной

катастрофы. Это должно буквально переформировать наше мышление, в том числе

и мышление любого человека, кем бы он ни был - рабочим или ученым. Ведь ни

одна авария не бывает случайной. Значит, надо понимать, что атомный век

требует такой же точности, с какой рассчитываются траектории ракет. Атомный

век не может быть в чем-то только одном атомным. Очень важно понять, что

сегодня люди должны знать, например, что такое хромосомы, так же хорошо, как

знают они, что такое четырехтактный двигатель внутреннего сгорания. Без

этого нельзя жить. Хочешь жить в атомном веке-создавай новую культуру, новое

мышление.."

Свидетельствует В. Г. Смагин:

" В 6-й клинике лечился и главный инженер Чернобыльской АЭС Николай

Максимович Фомин. Пробыл с месяц. После выписки незадолго до его ареста

обедали с ним в кафе. Он был бледен, подавлен. Спросил меня: " Витя, как ты

думаешь, что мне делать? Повеситься? " " Зачем же, Максимыч? -сказал

я.-Наберись мужества, пройди все до конца..."

С Дятловым мы были в клинике в одно время. Перед выпиской он сказал:

" Меня будут судить. Это ясно. Но если мне дадут говорить и будут слушать, я

скажу, что все делал правильно".

Незадолго до ареста встретил Брюханова. Он сказал: " Никому не нужен,

жду ареста. Приехал вот к генеральному прокурору спросить, где мне

находиться и что делать..." " И что говорит прокурор? " " Ждите, говорит, вас

позовут"..."

Арестовали Брюханова, Дятлова и Фомина в августе 1986 года.

Брюханов был спокоен. Взял с собой в камеру учебники и тексты для

изучения английского языка. И сказал, что он теперь как Фрунзе,

приговоренный к смерти...

Дятлов тоже спокоен, выдержан.

Фомин потерял себя. Истерики. Сделал в камере попытку самоубийства.

Разбил очки и стеклом вскрыл себе вены. Вовремя заметили. Спасли. На 24

марта 1987 года был назначен суд, который отложили из-за невменяемости

Фомина.

Разыскал и встретился с заместителем начальника турбинного цеха блока

No 4 Разимом Ильгамовичем Давлетбаевым. Как я уже писал, он был на БЩУ-4 в

момент взрыва. За время аварии получил более 300 рентген. Вид очень больного

человека. Мучает лучевой гепатит. Сильно отечное лицо. Нездоровые, налитые

кровью глаза. Но держится молодцом. Подтянут, собран. Несмотря на

инвалидность, работает. Мужественный человек.

Попросил его рассказать, как было в ту ночь 26 апреля 1986 года. Он

сказал, что ему запретили говорить о технике. Только через первый отдел. Я

сказал, что о технике все знаю, даже больше, чем он. Нужны подробности о

людях. Но Разим Ильгамович был скуп: " Когда пожарники появились в машзале,

там все уже сделали эксплуатационники. За время аварийных работ в машзале я

несколько раз вбегал на блочный щит управления, докладывал начальнику смены.

Акимов был спокоен, четко отдавал распоряжения. Когда началось, все

встретили спокойно Ведь мы по роду своей профессии были готовы к подобному.

Не в такой, конечно степени, но все же..." Видно, что Давлетбаев старается

говорить в пределах разрешенного первым отделом. Я не перебиваю.

Характеризует Александра Акимова, своего вахтенного начальника: " Акимов

очень порядочный и добросовестный человек. Симпатичный, общительный. Член

Припятского горкома партии. Хороший товарищ..." Характеризовать Брюханова

отказался. Сказал: " Брюханова не знаю".

Высказал свое мнение о прессе, печатавшей репортажи из Чернобыля: " Она

представила нас, эксплуатационников, как неграмотных, почти злодеев. Поэтому

под воздействием прессы на Митинском кладбище, где похоронены наши ребята, с

могил сорвали все фотографии. Пожалели только фото Топтунова. Совсем еще

молодой. Как бы неопытный. Нас считают злодеями. А между тем десять лет

Чернобыльская АЭС выдавала электроэнергию. Хлеб нелегкий, вы знаете. Сами

работали..." " Когда вы покинули блок? " - спросил я. " В пять утра. Началась

острая рвота. Но мы все успели сделать: и погасили пожар внутри машзала, и

вытеснили водород из генератора, и заменили водой масло из маслобака

турбины. Мы не были чистыми исполнителями. Мы многое переосмысливали. Но

поезд тогда уже ушел, имею в виду

технологический процесс на момент приема смены. И остановить его было

уже невозможно. Но мы не были простыми исполнителями..."

Да, во многом можно согласиться с Давлетбаевьм. Атомные операторы не

просто исполнители. В процессе эксплуатации атомных станций им приходится

принимать массу самостоятельных и ответственных решений, зачастую очень

рискованных, чтобы спасти блок, с честью выйти из аварийной ситуации или

тяжелого переходного режима. Всего многообразия всевозможных сочетаний

режимов и неполадок никакими инструкциями и регламентами, к сожалению, не

предусмотришь. И тут важны опыт и профессионализм эксплуатационников. И

Давлетбаев прав, говоря, что после взрыва операторы показали чудеса героизма

и бесстрашия. Они достойны преклонения.

Но ведь это - уже после взрыва...