Жужжание и паранойя

Юсеф занимался своим проектом о серийных убийцах с того момента, как передал Фирму дочери. Сидя у себя в кабинете, он набрасывал рукописное повествование, которому еще не мог подобрать подходящего названия. Не детектив, не роман, не киносценарий и не пьеса. Скорее что-то вроде руководства к действию для того, кто пожелал бы войти в историю как самый хитрый шведский серийный убийца. Томас Квик^[11] и компания (если этот несчастный псих вообще был в чем-то виноват) по сравнению с тем, кого изобразил Юсеф, просто дилетанты. Совершение убийств, которые придумал Юсеф, требовало как большой смелости, так и недюжинного интеллекта. Да, он вел себя нагло, бил себя в грудь. Но ему-то как раз удалось в свое время создать одну из наиболее успешных мафиозных структур в этой стране, поэтому доказательства его компетентности в этом вопросе налицо.

Грейс ничего не знала о проекте мужа. Он и сам пока не знал, что со всем этим делать, и рассказывать о нем никому не собирался. Он прятал рукопись в сейф каждый раз после того, как дописывал еще кусок, делая при этом вид, что не замечает немого вопроса в глазах Грейс. У нее ведь тоже есть секреты, вроде ночных прогулок, о которых, она думала, он ничего не знает.

Он послал проследить за ней — и получил отчет о том, что она необычно долго гуляет по ночам и ведет дружеские беседы с бездомными. Самые теплые отношения у нее с одним молодым наркоманом, торгующим своим телом.

Она водит его в «Макдоналдс» и все в таком роде.

Играет в святую.

В отличие от Фрэнси Юсеф не придавал большого значения двойной морали Грейс. Что такого в том, что она жила в роскоши и буквально купалась в деньгах и одновременно беспокоилась о судьбе тех, кто оказался на самом дне? Бездомным, нищим, наркоманам, алкашам, психбольным и проституткам не заживется лучше, если Грейс вдруг тоже станет бедной.

«Нет, пусть живет себе в изобилии, как жила, никому от этого никакого вреда», — думал Юсеф, пока сидел и от руки чернилами писал что-то невероятно длинное и полное разнообразных подробностей.

Он часами мог сидеть и размышлять о том, сколько часов должно пройти, прежде чем жертва умрет, много времени посвящал чтению медицинских справочников, где говорилось о «прочности» различных внутренних органов и наиболее уязвимых составляющих человеческого организма. У него вызывало колоссальный интерес знакомство с разными частями тела, и пару раз возникало желание даже открыть собственную практику, наподобие той, что была у мадам Гастон, где он мог бы принимать больных вроде себя.

Он занимался этой рукописью просто-напросто потому, что получал от нее удовольствие и наполнял чем-то дни, которые стали слишком длинными после того, как он вышел на пенсию. Гольф, путешествия, званые ужины и участие в различных мероприятиях — все это не могло заполнить образовавшуюся пустоту.

Ему перестало нравиться собственное отражение в зеркале. Он видел в нем старика, которому в прошлом году перевалило за семьдесят, седого, с лицом, не излучающим былой самоуверенности. По-прежнему физически сильный и накачанный для своего возраста, он больше этому не радовался и постоянно сравнивал себя с тем, каким был в молодости.

Иногда в женских журналах, которые выписывала Грейс (и которые он тайком читал, когда долго сидел в туалете), печатались интервью с разными знаменитостями об их отношении к «зрелому» возрасту, которого они достигли. Все как один утверждали, что очень довольны жизнью, все их устраивает, говорили, что в пятьдесят жизнь только начинается, — в общем, теперь-то и наступил их золотой век.

Какая чушь. Золотой век — это между тридцатью и сорока. К тому моменту человек, как правило, успевает «найти себя», как принято говорить, и у него еще есть время воплотить свои мечты.

В дверь позвонили. Он неохотно оставил свою рукопись на столе и пошел открывать. Грейс ушла попить кофе с подругой — так она сказала.

Он-то знал, что она будет бродить одна, купит что-нибудь для Армии спасения, зайдет в какое-нибудь кафе, посидит там, переваривая ссору с Фрэнси, и вернется домой еще в большем раздражении, чем уходила.

Он попытался обсудить с ней то, что произошло накануне вечером, но она не захотела его слушать. Он даже позвонил дочери домой, но та не сняла трубку.

Посмотрев в глазок и засунув за пояс пистолет, он открыл. На пороге стоял мальчишка-курьер в спортивных штанах и велосипедных тапочках.

— У меня пакет для Грейс Бьёрнссон, — сказал парень, держа в руках большую коробку.

— Могу принять я, — сказал Юсеф, расписался и взял посылку, весившую, как минимум, килограммов пять.

Он запер дверь, пошел в гостиную и уселся на диван, поставив посылку на журнальный столик перед собой. На листке отправителя значилось: «Фарфоровая фабрика» — и адрес абонентского ящика. Постучав по коробке, он услышал только глухой отзвук.

— Что она там еще заказала? — побормотал он недовольно, потому что чертов Интернет за пару щелчков мышью мог кого угодно довести до банкротства.

Немного поборовшись с искушением, он все же не смог устоять и, разорвав бумагу, открыл коробку. Там лежало нечто напоминавшее мяч, завернутый в толстый изоляционный материал. Что бы это могло быть? Очевидно что-то хрупкое. Лишь бы не очередная ненужная хрустальная ваза.

Он продолжил распаковывать и вроде как добрался до самого предмета. И тут же пожалел, потому что услышал жужжание, но было поздно. В коробке оказалось полное осиное гнездо. Он завопил как умалишенный, когда они облепили его с головы до ног, и бросился в ванную. Захлопнув дверь, он запрыгнул в ванну, включил душ и начал поливать врага водой. Под конец осы сдались и посыпались на пол, так как летать уже не могли.

— Сдохните! — заорал он и стал давить подмочивших крылья солдат бутылкой с шампунем. — Сдохните!

Они сдохли, а за дверью ванной затихло жужжание. Рой был рассеян. Юсеф выглянул наружу и, пригнувшись (как будто это могло помочь), вбежал в ближайшую комнату, где был телефон. Тут же был еще несколько раз ужален, но боль уже была такой сильной, что он даже не заметил еще пары укусов… и все же успел нажать на тревожную кнопку, перед тем как потерять сознание.

У его постели сидела Кристина. Она сразу рванула к нему, как только он позвонил. При этом ни Грейс, ни Фрэнси не снимали трубку. Кристина рассказала, что его нашли без сознания и почти без признаков жизни, и «скорая помощь» на бешеной скорости увезла его в больницу. Кристина же поведала о том, как пожарные выбили дверь, ворвались в квартиру и перебили всех ос. Кристина ничего не сообщила ни Грейс, ни Фрэнси.

— Ну, как ты? — спросила она.

Он кивнул. Ничего. Все тело страшно чесалось, болело и распухло, он выглядел ужасно, но на этот раз то, как он выглядит, его не беспокоило. От всех полученных лекарств клонило в сон. Врач констатировал анафилактический шок и вколол ему адреналин прямо в бедро. Ничего удивительного после такого нападения. Юсефу повезло, что он остался жив.

— Тебе придется остаться здесь на ночь, — сказала Кристина. — Они не решатся отпустить тебя домой. Ты был очень плох, когда поступил.

— Я хочу домой, — прошипел Юсеф. — Договорись с ними.

— Мне не переубедить врачей.

— Дай им денег. Это всегда действует.

— Не думаю…

— Твоя сестра бы это сделала.

Наступила тишина.

— Прости, — извинился Юсеф и потянулся за рукой Кристины.

Она позволила ему коснуться своей руки, но потом встала и подошла к окну.

Скучный больничный двор. Внизу стоят люди в белых халатах и курят. Не удивилась бы, если бы они оказались онкологами и реанимационными сестрами. Людей тянет к опасности, как бабочек к огню, она много раз с этим сталкивалась. Например, одна ее подруга влюбилась в интерна, которого потом осудили и за преднамеренное, и за непреднамеренное убийства. А подруга навещала его раз в неделю, и они даже обручились. Как только тот освободился, они сразу же поженились, он стал ее избивать, грозил убить и ее саму, и детей, если она хоть слово скажет полиции, а потом потребовал развод, забрал половину ее имущества и свалил. И теперь она — озлобившаяся, сидящая на антидепрессантах тетка, которая пытается убедить себя в том, что она — лесбиянка, потому что до смерти боится снова влюбиться. Кристина ей говорила, как бы между прочим, что у нее есть один «друг» (то есть Фрэнси), который может разыскать этого типа и «исправить все ошибки», но та говорила только: «Спасибо, нет. Спасибо, я лесбиянка, и мне теперь на это наплевать».

— Она с этим справится? — спросила Кристина.

— Ты имеешь в виду Фрэнси? — уточнил Юсеф.

— А кого еще?

— Да, конечно. Не знаю, Кристина, но я на это надеюсь.

— Надеешься?

Кристина повернулась к нему лицом, во взгляде читалось обвинение.

А я, папа? Я-то, черт возьми…

— То есть ты собираешься просто сидеть и смотреть, как у нее отберут все, что ты создал? — с издевкой в голосе поинтересовалась Кристина.

У нее были светлые, серовато-зеленые глаза, менявшие цвет, как и у матери. Волосы светлые, до плеч, как правило, заколотые на затылке. Круглое лицо она унаследовала от отца, в отличие от Фрэнси, чертами лица напоминавшей Грейс. Телосложение у Кристины тоже было гораздо более крепкое, чем у Фрэнси, но назвать ее толстой было никак нельзя.

Обычно она ходила в белой блузке и очень узкой черной юбке. Туфли на высоком каблуке, серебряные украшения, неброский макияж. И еще все время казалось, что она задержала дыхание.

Взрыв мог наступить в любой момент. Дочери Юсефа не были гармоничными людьми.

— Я дал ей старт, — возразил Юсеф, — а все остальное она сделала самостоятельно. Я не должен и не хочу вмешиваться.

— Господи! Папа, я-то думала, что тебя хоть немного волнует, что станет с семейной собственностью!

Юсеф медленно сел в постели и выпил несколько глотков воды из стакана, стоящего на столике рядом.

— Ты отлично знаешь, что Фирма — собственность твоей сестры, — отрезал он, — у тебя — рестораны. И ты должна быть довольна.

Кристина раздраженно пожала плечами и снова уставилась в окно. Ей страшно хотелось разбить голову о стекло, чтобы отомстить. Дело было не в том, кто чем владел или кто был шефом, а в том — кто был дочерью номер один. Кто был на свету, а кто — в тени.

Фрэнси сидела над аккуратно начерченной в блокноте таблицей и быстро и раздраженно заполняла колонки. Шариковая ручка начала мазать и течь, и настроение от этого отнюдь не улучшалось, однако Фрэнси не стала брать другую ручку. Она сидела у себя за письменным столом и даже не зажгла свет в кабинете. В окна сквозь густые деревья в саду просачивался слабый, рассеянный свет. За весь день она не высунула носа на улицу, не выпила даже кофе на крыльце, а только походила немного по дому и пропылесосила. Теперь, когда Наташи нет, повсюду летали клочья пыли. Уже завтра должна прийти рекомендованная Крошкой Мари женщина, чтобы убирать весь дом пару раз в неделю.

Фрэнси положила ноги на стол, откинулась на спинку кресла, чтобы обдумать выводы, к которым она пришла.