Один коп, одна рука, один сын

Каждый раз, кормя грудью малышку Бэлль, Фрэнси приходили в голову две мысли.

1. Черт, как меня распирает от гордости!

2. В глубине души все люди до конца жизни остаются младенцами, потому что не могут наесться и всегда хотят больше.

— Люди такие ненасытные, — говорила она. — Все потому, что беспокоятся: вдруг что-то случится, и они лишатся всего. Даже миллиардер может сидеть и пересчитывать гроши, потому что опасается какой-нибудь катастрофы. И только на смертном одре можно быть уверенным в том, что прожил жизнь и все, что необходимо для этой жизни, у тебя под рукой. Человек никогда не бывает доволен, но именно это и ставит нас над животными. Если бы мы вели себя как кошки, которые целыми днями греются, лежа на солнышке, и при этом совершенно счастливы, то на этой планете не было бы никакого развития. Не было бы, например, никаких нелегальных притонов, вот скука?

— Да, так-то оно так, но… — вторил ей Юханссон, развалившись в кресле напротив Фрэнси и пытаясь изобразить то блаженство, то беспокойство. Блаженство — потому что вид очаровательной Бэлль навевал ему мечты о продолжении рода, а беспокойство — потому что он волновался, что скажет Фрэнси по поводу его все возраставшего долга.

— Что «но»? — спросила Фрэнси.

— Я знаю много таких, кто вполне доволен.

— Копни поглубже — и увидишь. Я могу по пальцам сосчитать тех, кого мне не удалось подкупить. Остальные очень быстро откладывали в сторонку все свои нравственные принципы, как только я заводила речь о деньгах. Например, ты.

— Но я не забываю о нравственности!

— Тогда тебе не было бы так трудно прекратить проигрывать деньги. К тому же мои. Скажи, разве нравственно проигрывать чужие деньги?

Юханссон ничего не сказал. Только потрогал пачку купюр, которую она ему вручила. Не было сомнения в том, что очень скоро от еженедельного пособия останется пшик. Как-то надо будет все же вернуть долг. «Еще один раз, — взмолился он раньше. — Я чувствую, что мне начинает везти».

— Нет, конечно… — пробормотал он и засунул деньги во внутренний карман пиджака.

Сидел, завязав ноги узлом. Похоже, ему хотелось по малой нужде. Он был похож на нашкодившего мальчишку, маленького и беззащитного. Но внешность обманчива. Юханссон был настоящей сволочью. Он, не задумавшись, проиграл бы и пенсию своей матери. Довольно тощий, возраст — около пятидесяти или… Трудно сказать. Всегда в пиджаке, который ему великоват, на ногах кроссовки, совершенно не в тему. Густые курчавые волосы с проседью, на крючковатом носу — засаленные очки для чтения. Пивной животик плохо сочетается с худощавой фигурой. В общем, не бог весть какой красавец, но Фрэнси общалась с ним по другим причинам.

Она устало вздохнула и приложила Бэлль к другой груди. Никак не могла решить, какую тактику ей избрать: мягкость и всепрощение или запугивание. Принять решение не получалось, потому что голова работала не так хорошо, как до родов. Фрэнси чувствовала, что в ней какая-то каша. Пожалуй, что-то вроде рисовой размазни.

Ее мысли путались в белом липком месиве, и она пыталась их вытащить на свет, чтобы они стали хоть немного понятными.

Фрэнси оглядела свой похожий на оранжерею кабинет. Цветы, повсюду цветы с открытками от всяких идиотов, а также от родни и друзей. Явились с поздравлениями и двоюродные братья-сестры, чтобы заодно попросить пособия на ремонты, частные школы для детей и все такое. Она выбросила им несколько сотен тысяч на расходы в надежде, что они теперь долго не появятся. Несколько раз приходили ее родители.

Сестра Кристина навестить не удосужилась, прислала только красные розы, хотя прекрасно знала, что Фрэнси любит желтые. Кроме того, поступила целая гора подарков, прямо как на Рождество.

Один из придурков, киллер по имени Исаак, прислал чудесный светло-розовый костюмчик с мигающим красным сердцем на животе. Фрэнси пришлось как-то раз к нему обратиться, когда Крошка Мари лежала с гриппом и головы не могла поднять. К сожалению, Исаак убил не того, кого надо, и утверждал, что это из-за косоглазия. Насколько ей было известно, он теперь поменял работу и трудился вышибалой в каком-то баре на Сёдермальме.

— У тебя что-нибудь есть для меня? — спросила она Юханссона.

— Да, вот тут… — Он так нервничал, что был вынужден прибегнуть к шпаргалке, которую достал из кармана выцветшего пиджака. — Отдел по борьбе с наркотиками пронюхал об одной из твоих квартир.

— О какой?

— На улице Сюрбрюннсгатан.

— Черт! И когда облава?

— Они ждут следующей поставки.

Фрэнси всучила Бэлль Юханссону и быстро подошла к письменному столу, чтобы открыть ежедневник.

— Так, во вторник, — уточнила она.

И сразу же позвонила Крошке Мари, чтобы распорядиться об эвакуации людей и товара.

— Мы в расчете? — поинтересовался Юханссон, когда она опять села.

Только сейчас она обнаружила, что даже не прикрыла грудь.

Ей стало так неловко, что она сообщила ему о небольшом уменьшении его долга, не решаясь поднять глаза. Но, учитывая ту невероятно огромную сумму, которую он ей задолжал, она знала, что Юханссон по-прежнему был по уши в долгах.

— И что мне теперь делать? — спросил полицейский, уже чуть не плача.

При этом Бэлль по-прежнему была у него на руках, и, похоже, ей это нравилось.

— Я что-нибудь придумаю, — ответила Фрэнси несколько смягчившимся голосом. — Не волнуйся. Как-нибудь договоримся. Просто будь на стрёме.

Юханссон кивнул и пообещал. Выбора у него все равно не было. Но настроение у него не особенно улучшилось, потому что он понимал, что время поджимает. Конечно, Фрэнси никогда прямо ему не угрожала, но он прекрасно знал, что, если он не сумеет каким-то образом с ней расплатиться, его навестят Крошка Мари или близнецы.

— На тебя похожа, — сказал он, передавая Бэлль Фрэнси.

— Знаю, — улыбнулась Фрэнси.

Они пожали друг руки.

— Жену свою не проиграй, — сказала она на прощание.

Чтобы навести полицию на ложный след, Крошка Мари отправила двух мелких торговцев с парой граммов каждого в разные стороны. Затем быстро прибрала все в квартире на Сюрбрюннсгатан и очень быстро оттуда смоталась. Мало того что она была вооружена до зубов, ей совсем не хотелось стычек с полицией, потому что она очень не любила стрелять в приличных людей. Это совсем не то что палить по таким, как она сама. И рисковать, что ее возьмут, она тоже не хотела. Отсидев уже два срока, оба раза за нанесение тяжких телесных повреждений, она считала, что с нее хватит. Страх опять сесть за решетку был даже сильнее, чем страх, возникший после нескольких изнасилований, которым она когда-то подверглась.

Нет ничего лучше свободы.

Уже оказавшись на приличном расстоянии от Сюрбрюннсгатан, она наконец-то перевела дух. Зашла в кафе и заказала кофе с пирожным. И тут обратила внимание, что две женщины за другим столом как-то странно на нее смотрят.

Да уж, выглядела она грубо. Нельзя сказать, что как мужик, но тонкокостной и женственной ее никак не назовешь. Застеснявшись, она вся сжалась. Не писаная красавица, но все же и не уродина. Глаза — светло-карие. Ресницы — длинные. Губы — тонкие. Круглые щеки. Нос широковат, похож на картошку. Летом там и сям выступали веснушки. Темно-русые волосы до плеч, которые она почти всегда собирала в хвост. На подбородке ямочка. Уши красивой формы издалека слышали крадущиеся шаги. Однажды она ходила к аудиологу проверять слух, и тот поразился его остроте. «Как у собаки! — воскликнул врач. — Просто фантастика!» От восторга он решил угостить ее и весь свой персонал тортом.

И наконец, что немаловажно, все тело Крошки Мари покрывали многочисленные шрамы. Один тянулся через всю грудь — где-то между верхними ребрами сидела пуля.

Ну, в остальном она выглядела как обычная женщина.

Однако эти дамочки по-прежнему на нее глазели, а потом начали презрительно перешептываться. Две карги. А не почикать ли их? Раз — и готово. Четыре шага вперед, каждой по молниеносному удару ножом в горло, затем быстро вон оттуда, не оглядываясь и ни с кем не встречаясь взглядом. А когда посетители опомнятся от шока, она будет уже далеко.

Ну уж нет. Она доела пирожное и быстро вышла, все еще сжавшись и сгорбившись от чувства неловкости.

Едва переступив порог дома, она переоделась в тренировочный костюм и спустилась в спортивный зал в подвале. И только через час почувствовала себя уверенно. Мокрая от пота Крошка Мари с удовольствием осмотрела свою коллекцию.

Рука с татуировкой дракона спокойно плавала в контейнере. Ее хотелось пожать и спросить, как дела. Хозяин руки был все еще жив. Чертов псих пытался облапать ее у киоска с хот-догами как-то поздним вечером. Как он выразился, ему нравились трансвеститы. Она заманила гада в общественный туалет, где заткнула ему рот перчаткой, а затем откромсала руку до плеча. До сих пор не понимала, почему вообще не убила. Хотя вряд ли он узнает ее при встрече — в те времена она была значительно худее. В любом случае, все это произошло, когда она была проездом в Гётеборге, так что вероятность вновь на него наткнуться слишком мала.

Крошка Мари еще немного посмотрела на руку, затем погасила свет и поднялась наверх.

Опять пошел снег. Или скорее мерзкая липкая каша из снега с дождем, заставлявшая ее вспоминать те бесконечные зимы, когда она шла в школу и обратно, слишком легко одетая, в вечно протекавших ботинках.

Избитая до синяков.

Каждый божий день.

Хотела убить родителей.

Каждый божий день.

Давно надо было это сделать. Почему она не решалась?

Каждый. Божий. День.

Вера, соседка, чью таксу она выгуливала, когда у хозяйки разыгрывался ревматизм, уже повесила на окно Вифлеемскую звезду и выставила рождественский подсвечник. Неужели скоро Рождество? Как быстро бежит время! Она все чаще стала находить у себя седые волосы. На лице появились морщинки. Все более заметными становились вены на руках. С годами потяжелела грудь. Оставить силикон или нет? Нельзя же будет ходить с такими шарами, когда ей будет восемьдесят. Если она, конечно, доживет.

Долго простояв под горячим душем, Крошка Мари, с тюрбаном из полотенца на голове и пакетом чипсов на коленях, наконец уселась перед телевизором. Стала переключать каналы и увлеклась шоу «Матери-одиночке требуется…». Крошка Мари болела за Ребекку, одну из мамаш, ей хотелось, чтобы та выбрала очаровашку Тобиаса, а не Янне, красивого, как манекенщик. Даже стала грызть ногти от волнения.

— У меня есть заказ из Гранд-отеля, — говорила по громкой связи Фрэнси, сидя у себя за столом и положив на него ноги; рядом в люльке лежала Бэлль. Одновременно она еще прижимала к уху мобильник, так как прослушивала сообщение от матери, предлагавшей пообедать вместе в пятницу. — Заказывают трех девочек на субботу, обязательно молоденьких.

— Насколько молоденьких? — уточнила Элизабет.

— В рамках закона, но не намного старше. Можешь организовать?

— Без проблем.

— Доставка ровно в двадцать три часа в номер триста тридцать один.

— Кто клиент?

— Пафф.

— Кто-кто?

— Джимми Пафф. Так его зовут.

— Хм…

— Слушай хоть иногда музыку, которую любят твои детки, тогда будешь знать. Новая звезда хип-хопа. Молодой похотливый козлик. Любит всякие странные штучки, насколько я слышала.

— Мои девочки все умеют.

— Знаю. В этом месяце можешь оставить себе побольше. Тебе еще что-нибудь надо?

— Да, знаешь, насчет дочки моей двоюродной сестры…

— Да, точно. Политехнический институт, правильно?

— Ну да, техническая физика…

— Баллов хватит, когда в следующий раз подаст документы.

— Спасибо.

— Что-нибудь еще? От Ронни Д. ничего не надо?

— Да, я жду несколько новых девочек. Иначе не справиться. Тесс беременна, а Рита с января пойдет учиться на медсестру. Думаю, Лена тоже скоро закончит, она нашла какого-то парня в Линчепинге.

— Любовь зла.

— Да уж. Но все равно ведь классно?

— Просто чудесно. Когда я могу забрать деньги?

— В любой момент.

Фрэнси порылась в ежедневнике, чтобы забронировать время, но прервалась, потому что в дверях стоял Адриан.

— Я перезвоню, — сказала Фрэнси и отключила телефон.

Повернулась к сыну, ожидая, что он объяснит, зачем пришел.

Он пришел, потому что соскучился.

— Я же учила тебя, что нужно стучать, — отчитала его Фрэнси. — Мне что, дверь запирать?

Он покачал головой. Ее запах. Хотелось его вдохнуть. Понюхать женщину, которая называла себя его мамой.

— Ну, иди сюда, — поманила его Фрэнси.

Он подошел и оказался в ее объятиях, несколько мгновений в целом мире они были только вдвоем.

3 Казино «Queen»

Крошка Мари стояла на краю детской площадки и наблюдала за беготней стайки сопливых, взмокших детишек, они были такими чудесными, что ей хотелось кричать о том, что она больше так не может.

Опять начался приступ тоски. Они повторялись теперь все чаще. Ей всего сорок два, но она уже начала бояться старости. Неужели придется сидеть одной в собственном доме, день за днем, и никто не позвонит и не придет навестить? Ни дети, ни внуки — никто. Может быть, дети Фрэнси? Нет, у них будет собственная жизнь, свои семьи. Зачем им приходить к старухе, о подвигах которой они наслушаются в детстве?

Сев на пустую скамейку, она стала смотреть на детей. Похоже, они играли в пиратов. Особенно ее внимание привлекла девчушка, которая совершенно бесстрашно налетала в игре на других детей, в том числе и на мальчишек постарше.

Крошка Мари улыбнулась. Увидела в этой малышке себя. Мини-Крошка Мари.

— Лучше вам отсюда уйти… — Она вдруг услышала рядом с собой женский голос.

Вздрогнув, Крошка Мари повернула голову. Рядом, глядя на нее с отвращением, стояла какая-то женщина.

— Простите? — удивилась Крошка Мари.

— Мне не нравится, как вы смотрите на мою дочь, — объяснила та.

— Что вы хотите этим сказать?

— Просто, будьте добры, уйдите!

Крошка Мари хотела сказать женщине что-нибудь ужасное или дать ей по морде, но вместо этого кивнула и быстро ушла. Как же ее унизили и оскорбили тем, что кто-то мог даже подумать, что она смотрит на ребенка как-то не так. С другой стороны, она прекрасно понимала эту мать. Дети — самое дорогое, что есть у родителей. За них можно отдать жизнь. Во всяком случае, это утверждали все родители, с которыми она сталкивалась. Кроме Фрэнси. Фрэнси считала, что, прежде всего, нужно любить себя, иначе не будешь хорошим родителем. Крошка Мари не могла определиться, какая стратегия более правильная. И в той, и в другой было рациональное зерно.

Прогулявшись, Крошка Мари села в какой-то автобус. Куда он шел, она не знала. Забралась на самое заднее сиденье. Это произошло само собой, хотелось уверенности, что никто не всадит нож в спину. Ехала где-то час, погруженная в свои мысли. Так она могла побыть в покое, который обычно ей только снился. Ведь быть в компании шофера и других пассажиров совсем не то что дома, одной. Наконец-то можно расслабиться. Она смотрела в окно. Вспоминала, как сама была маленькой девочкой.

Вовсе не сильной и крутой, как сейчас. И не такой, как та девчушка на детской площадке. Нет, приходилось терпеть постоянные тычки и затрещины, и она боялась даже уворачиваться от них. Она думала, что сама виновата в том, что ее бьют. Все из-за того, что она некрасивая и бестолковая, позор своих родителей. И не было ни брата, ни сестры, которые могли бы утешить.

Зато в школе у нее все-таки был один друг, которому можно было хоть что-то рассказать. Не все, но хоть чуть-чуть. Этот друг по имени Ион дотронулся до ее лица и сказал, что все пройдет, что в один прекрасный день она будет сильнее их.

Она ему поверила, и это помогло ей выжить.

Ион. Она понятия не имела, где он сейчас и чем занимается. А вдруг он по-прежнему живет в доме рядом со школой (они туда бегали почти на каждой обеденной перемене, прятались в его комнате, ели булочки вместо школьных обедов и болтали обо всем — от звездочек на тетрадках для домашних заданий до тайны происхождения Вселенной) и унаследовал обувную фабрику отца, как собирался?

Как ни странно, у нее никогда не возникало желания узнать, что с ним стало. Наверное, из-за страха разочароваться. Поэтому Крошка Мари решила оставить его таким, каким он жил в ее воспоминаниях. Прекраснейший друг в ее жизни, не считая, конечно, Фрэнси. Она никогда ей не рассказывала о Ионе. Хотела, чтобы он был только ее, так же, как и ее частный музей в подвале. У каждого человека должны быть секреты, иначе он нищ.

Пока Крошка Мари каталась на автобусе, Фрэнси с отцом пили кофе в нелегальном казино «Queen», самом сердце ее бизнеса. Казино находилось в со вкусом отремонтированном подвале многоквартирного дома на улице Русенлюндсгатан (большая часть квартиросъемщиков жила здесь нелегально, заключая неофициальные договоры аренды с другом Фрэнси, домовладельцем Отто Ларссоном). Основал его еще папа Юсеф в начале своей стокгольмской бандитской карьеры, и можно сказать, что Фрэнси здесь выросла. Каждый день из школы ее забирали компаньоны Юсефа, подвозили к казино, где она и узнала все об азартных играх, заключении пари, сдаче карт, шулерстве и передергивании. В общем, все, что касалось искусства нарушать закон, и того, как делать это незаметно. В полицейском досье на нее была одна-единственная галочка: штраф за превышение скорости при езде на велосипеде. Тогда она попалась только что выпустившемуся из академии педанту, который хотел выпендриться, поэтому засвистел и замахал палочкой, когда заметил несущуюся на всех парах Фрэнси, которая пересекала пешеходную дорожку.

Выписывая ей штраф, он вызвал у нее прямо-таки материнские чувства. Щенок без перспективы когда-нибудь превратиться в мужчину.

Юсеф за все эти годы тоже очень легко отделался, особенно если учесть его послужной список. Когда Фрэнси уже исполнилось двенадцать, он три недели просидел в изоляторе по подозрению в контрабанде оружия, но его отпустили за недостатком доказательств. На целый год после этого инцидента он затаился, и полиция наконец перестала вынюхивать, чем он занимается.

— Меня это ничуть не удивляет, — сказал Юсеф. — Он всегда был каким-то мутным. Никогда мне не нравился. Тебе уже давно пора было его убрать с дороги.

Говорили о Ренмане, с которым Юсеф в течение нескольких лет имел дело и которому, казалось, вполне доверял. Ренман был укрывателем краденого, специализировался на побрякушках, не брезговал покупать и продавать золотые зубы и прочие снятые с покойников вещички. А Фрэнси до сих пор не задумывалась о том, чем он занимается. Подступила тошнота. Надругательство над покойниками — это такая низость, ей стало за него стыдно.

— Повода не было, — сказала она.

— И все равно, нужно лучше контролировать своих врагов, — возразил Юсеф. — Нужно опережать их на шаг.

— Я стараюсь.

— Засылай шпионов и туда, где на первый взгляд нечего разведывать.

Он взял свой коктейль — водку со льдом, — который всегда пил, приходя в казино.

— Так и сделаю, — согласилась Фрэнси, хотя совершенно не собиралась делать, как он говорит.

— Могу сесть за стол и составить списки с именами тех, к кому имеет смысл применить профилактические меры.

— Это необязательно.

— А я бы с удовольствием.

— Не думаю, что это необходимо.

— Совершенно ясно, что это надо сделать.

— Но, папа, я не хочу.

— Послушай, Фрэнси, я только хочу тебе помочь. Не раздражайся ты так! Гормоны у тебя, что ли?

Фрэнси не ответила. Ей захотелось, чтобы он ушел. Немедленно. Хотелось, чтобы он перестал лезть в ее жизнь, и, прежде всего, в работу.

— Ладно, поеду домой к маме, — сказал отец и слез с барного стула. — Ты остаешься?

— Да, у меня тут есть кое-какая бумажная работа, — ответила Фрэнси.

— Вы сегодня открыты?

— Мы открыты каждый день.

— Ну да, конечно. Так и надо работать.

Отец попытался сгладить негативное впечатление от разговора, потому что знал, что обидел ее. Фрэнси только пожала плечами: пусть думает, что хочет.

— Так составить тебе список, о котором я говорил? — спросил Юсеф.

В его глазах — мольба, требование, любовь. Устоять невозможно. Ведь он хочет как лучше.

— Да, давай, — согласилась Фрэнси, — ты знаешь эту сферу лучше меня.

Ложь. Он знал эту сферу лучше ее. Теперь — это теперь. Тогда — это тогда. Но расстраивать его она была не в силах. Кроме того, стоит ли ей все время так задирать нос? У него был опыт, которым можно было воспользоваться бесплатно, и не стоило от этого отказываться только потому, что он — ее отец, с которым она не всегда находила общий язык.

— Маме привет, — на прощание сказала Фрэнси.

— Передам, — пообещал он и погладил ее по щеке, перед тем как уйти.

Фрэнси осталась сидеть с гнетущим чувством, что в глазах отца она никогда не была достаточно хороша. Сын бы делал все гораздо лучше. Да, она считала, что он так думает, несмотря на то что он время от времени ее хвалил и утверждал, что ею гордится.

Глотнув апельсинового сока, она фыркнула. Она уже никакой не ребенок, и ей не нужна его похвала, и необязательно, чтобы он ею гордился. И все же, будь у него выбор, он бы не остановился на ней. Поэтому она вынуждена пойти дальше, чем сын, если бы он у него был. Вынуждена принимать более сложные решения, желать большего, быть более жестокой, более смелой, более неудержимой. Вынуждена быть не тем, кто она есть на самом деле.

А кто она?

Та, кому должны позволить быть, хотя она уже и так есть. Да, наверно, все так просто, но она предпочитала не думать об этом, уж слишком это походило на клише. Она не была брошенным ребенком, ползающим за своими родителями, цепляющимся за их ноги, тянущим их за одежду, клянча и вымаливая для себя кусочек любви.

Вот уж нет. Она довольна жизнью. Самостоятельная на сегодняшний день, в багаже — счастливое детство. Только вот отец излишне требовательный, и это все.

Фрэнси допила сок, слезла с барного стула и зашла к себе в офис, где принялась за гору заявок на вступление в члены клуба, неоплаченных игорных долгов, разнообразных товарных чеков от закупок для бара, а также список в большей или меньшей степени подозрительных выигрышей.

Юханссон уже умудрился проиграть почти все, что она ему дала в их последнюю встречу. Бедняга, демоны игромании мучили его не на шутку. В принципе, его надо было бы выставить из казино, но тогда придется, во-первых, позаботиться о том, чтобы он держал рот на замке по поводу ее бизнеса, а во-вторых, ее как раз очень устраивало, что он был игроманом (не потому, что она зарабатывала на нем и было ясно, что ему никогда не расплатиться с долгами, а потому, что он снабжал ее жизненно необходимыми сводками с полицейского фронта, а это стоило гораздо дороже), и, в-третьих, он так или иначе нашел бы способ проигрывать деньги, так что пусть лучше делает это у нее в заведении.

Поработав пару часов, она попрощалась с барменшей Ингелой и ушла из казино через заднюю дверь, выходившую на огороженный двор, где стояли старые заржавевшие велосипеды и находилась заброшенная прачечная, эффективно защищавшая дверь от любопытных взглядов. Даже если кто-то из жильцов поблизости что-то и подозревал о подвальном бизнесе, то все они держали язык за зубами. Ведь жили они здесь нелегально, поэтому хватало с них и знания о том, что у них под ногами не кружок рукоделия.

Пройдясь немного пешком, Фрэнси подошла к своей машине, которую она оставила на улице Лэстмакаргатан, где у нее было выкуплено место. Уселась и уже собралась было ехать, как вдруг ее охватила чудовищная мгла и полностью перехватило дыхание.

Положив руки на руль, она сидела открыв рот. Молила о пощаде. Но пощады не было. Мир жесток, люди злы, в жизни нет смысла, все тяжело, невозможно, невыносимо. Куда ей ехать и зачем? Смерть подкарауливает за каждым углом, почему бы не выйти ей навстречу вместо того, чтобы пахать здесь, на земле, причем без всякой пользы! Да, без пользы! После смерти имя ее быстро забудут. Память о ней умрет. В конце концов, и камень с ее могилы выбросят, чтобы освободить место для следующей партии покойников. и однажды в будущем Солнце поглотит Землю, и все человечество погибнет.

«Так что, скажи мне, Фрэнси, — шептала мгла ей прямо в ухо, — какой же смысл во всем происходящем?»

«Никакого», — решила она, все еще хватая ртом воздух.

Лишь смерть и пустота.

Как часто в последнее время ее охватывало это чувство — что-то вроде мини-депрессии, которая вдруг накатывала изнутри с невиданной силой, потом вскоре отпускала и уходила прочь.

И хотя Фрэнси знала, что это скоро пройдет, она так и не могла успокоиться, не могла никому доверять, испытывала постоянный страх. Такое ощущение, что ее все глубже засасывает в черную липкую дыру, из которой невозможно выбраться.

Ну вот, немного отпустило, руки, побелевшие от того, что она с силой сжимала руль, сползли на колени. Фрэнси закашляла и облегченно расплакалась.

— Господи боже, — бормотала она, держась за голову. — Господи, господи…

Юсеф медленно шел по улицам и думал о Фрэнси. Да, он слишком вмешивается в ее жизнь и работу, но ведь все это по большей части ради нее самой. Разумеется, он хочет быть нужным, выполнять какую-то функцию, слегка контролируя основанный им бизнес. При мысли о дочери на него накатывали бурные приступы любви. Никогда не оставлявший его инстинкт защитника. Он помнил времена, когда учил ее быть, как он. Но она во многих отношениях пошла своей дорогой, ведя дела более хитро, элегантно и умно. Сам-то он в основном занимался запугиванием, шантажом, шулерством в казино, разбавлял наркотики, за которые брал невообразимо дорого, калечил и убивал людей. Ему нравилось, как дочь работает, и хотя он никогда не говорил ей об этом, считал, что Фрэнси справляется гораздо лучше, чем если бы у него был сын. И все же он дико беспокоился и обижался, когда она долго не объявлялась. Когда она не хотела, чтобы он знал больше о делах Фирмы. Когда он понимал, что у нее неудачный период, эти ее постоянные страхи, приступы паники и депрессии, которыми Фрэнси страдала с подросткового возраста. Они были заразными, он сам погружался в ужасные мрак и боль, с которыми никак не мог справиться. И виновата в этом Фрэнси, хотя что она могла сделать? Ведь она сама ужасно страдала.

Как несправедливо! Почему именно ей это выпало?

Изредка он молился Богу. Кричал, обращаясь к Нему. И проклинал, и плакал, и содрогался от боли, звал отца с матерью, хотел оказаться в их объятиях, но его родители уже лет десять как умерли. Поэтому, когда Юсеф превращался в маленького незащищенного мальчика, ему не к кому было прижаться. А как же Грейс? Ну уж нет, он не хотел, чтобы она видела его таким. Не хотел, чтобы она поняла, что ближе Фрэнси у него никого нет. Отец и дочь были словно связаны пуповиной, она плотно обвивала их души и сердца.

Отсюда эта невероятная хрупкость отношений. Достаточно небольшой размолвки, нескольких грубых слов, легкого непонимания — и мир обоих рушился… до тех пор, пока им не удавалось помириться.

Проходя мимо витрины с мужским нижним бельем, он остановился. Стал рассматривать идеальные тела манекенов. Когда-то и у него было точно такое же тело. Ежедневные тренировки приводили к заметным результатам, и Юсеф ощущал себя красавцем, непобедимым и бессмертным. Теперь все иначе. Несомненно, он и сейчас был широкоплеч и силен, но за последние пару лет сильно поправился, и седеющие волосы стали редеть. Углубились морщины на широком, слегка угловатом лице, губы стали тоньше. Появилась сутулость, и ушла та легкость, с которой он раньше бегал вверх по лестнице или в горку. Пару раз случались неприятные покалывания в сердце. Он обратился к врачу, и тот сказал, что, мол, все нормально, можешь продолжать в том же духе. Но все равно он не переставал теперь волноваться.

Глаза у него были синие с зеленоватыми крапинками. Точно такие же, как у Фрэнси. Та же, что и у нее, ямочка на подбородке и уши слегка заостренной формы. Худым телосложением Фрэнси пошла в мать, и она была красивой, еще очень молодой женщиной. Именно их с Кристиной молодости он завидовал. Если бы начать жизнь сначала, тогда он многое бы сделал по-другому. Было много такого, воспоминания о чем он бы с удовольствием стер из памяти. Сейчас он даже не мог понять, как совершил те или иные поступки.

«Но что сделано, то сделано», — с грустью думал он, разглядывая отражение своей стареющей фигуры. Затем зашел в магазин и купил упаковку черных трусов «Кельвин Кляйн», три штуки самого большого размера. И настроение сразу же улучшилось.

По пути домой Фрэнси заехала в пиццерию «У Петроса» неподалеку от площади Уденплан, чтобы забрать свою долю. Она редко сама заезжала за деньгами, но на этот раз, она была выбита из колеи разговором с отцом и последовавшим приступом депрессии. Ей было необходимо перестать чувствовать себя несчастным нытиком, то и дело впадающим в панику.

Петрос-сын, выпекавший пиццы в дровяной печи, побледнел при виде Фрэнси и поспешил удалиться в туалет.

Она зашла на кухню в некотором недоумении. Конечно, когда она или кто-то другой приезжал за деньгами, особой радости на лицах хозяев не читалось, однако никто и не прятался.

На всякий случай она сняла «магнум» с предохранителя и нащупала нож, венгерский стилет, подаренный Юсефом на ее двенадцатилетие.

Без сомнения, она — лучшая в Швеции женщина — стрелок из револьвера. Или просто лучший стрелок из револьвера. Отчасти благодаря таланту, но прежде всего потому, что с младых ногтей непрерывно тренировалась. В первый раз она получила в руки револьвер в три года. В четыре она уже ходила с Юсефом в частный стрелковый клуб в заповеднике Накка. В пять начала стрелять самостоятельно.

Кроме того, она освоила все способы владения оружием: от метания копья и стрельбы из лука до обращения со шпагой и всевозможными ножами. Юсеф составил для нее весьма амбициозную программу тренировок, которой она неукоснительно следовала. Она получила черный пояс по карате, а также освоила дзюдо, тхеквондо и кикбоксинг. И несмотря на то что в последнее время ей приходилось воздерживаться от тренировок из-за беременности, она ни минуты не сомневалась в том, что может защитить себя от кого угодно.

Несколько раз в пору взросления ее даже оставляли одну, без каких-либо средств защиты или теплой одежды — раз в незнакомом лесу, другой — в горах, — потому что Юсеф хотел, чтобы она научилась выживать в дикой природе и выносить холод, ветер и дождь. Однажды она отморозила себе правую ступню, в другой раз — средний палец на левой руке. Оба последствия этих лагерей выживания по-прежнему ныли, тем не менее оно того стоило, потому что, случись Фрэнси когда-нибудь оказаться в чрезвычайных обстоятельствах, у нее не было сомнений в том, что она выживет.

Петрос-старший сидел на кухне и ухмылялся, от него несло спиртным.

— А… ваше величество… ик… ваше вели-и-ичество почтили нас персональным визитом, — поприветствовал он и попытался поклониться, не вставая со стула. — Выпьете?

— Спасибо, нет, — отказалась Фрэнси и с отвращением оглядела его скотскую образину.

На столе стояло не меньше десяти пустых банок из-под крепкого пива. Что это на него нашло?

— Не хочу портить праздник, — холодно сказала Фрэнси. — Просто отдай деньги.

— Не-а! — проблеял Петрос.

— Прошу прощения?

— Нет, черт возьми!

Попытался встать, но плюхнулся обратно на стул, глупо хихикая. Фрэнси ужасно захотелось двинуть ему по роже, но она решила подождать.

— Деньги, — процедила она.

— У меня нет, ты что, не понимаешь?! — заорал он. — Для тебя у меня нет больше денег. У меня семья, да и чертову халупу надо ремонтировать. И какой мне от тебя толк, а? Крыша?! Мне не нужна никакая крыша!

Она ударила его рукояткой пистолета. Петрос упал и начал отползать подальше от Фрэнси. Она догнала его, наступила ногой на толстый зад, вдавив в него каблук, и, взведя курок, приставила дуло к затылку.

— Деньги, — повторила она.

— У меня нет никаких денег! — завопил он. — Денег нет, ты, дура, не понимаешь?!

— Что ты сказал?

— Дура!

Фрэнси дернула его вверх, схватив за волосы, и дотащила обратно до стула.

— По-моему, я тебе объясняла, что будет, если ты не станешь платить мне, сколько мы договаривались, — сказала она, приставив пистолет уже ко лбу.

В глазах Петроса читался дикий страх, пьяный, он готов был потерять сознание, изо рта стекала слюна.

— Отпусти его, — сказал кто-то сзади. — У нас больше нет денег.

Фрэнси обернулась. Там стоял сын Петроса, направляя на нее пистолет.

Руки у него сильно дрожали.

— Если ты выстрелишь в меня, я пристрелю твоего папашу, — пригрозила Фрэнси. — Брось пистолет.

Парень замотал головой. С него ручьем катил пот.

— А после того, как ты в меня выстрелишь, к тебе приедет Крошка Мари, — сказала Фрэнси. — И к твоей матери тоже. И к братьям-сестрам, и к твоей девушке. Она такая милашка, Анна, да? Живет здесь неподалеку, если не ошибаюсь. Улица Фрейгатан, тридцать, третий подъезд. Милая двухкомнатная квартирка с балконом и прочее. Но дом-то старый, может и сгореть.

Фрэнси замолчала. Ждала. Услышала, что пистолет лег на пол.

— Отдадите мне все деньги, что есть, — приказала Фрэнси. — А в следующий раз, когда приду я или кто-то из моих, чтобы ничего подобного не было. Ясно?

— Но…

Фрэнси обернулась.

— Тебе ясно?! — заорала она.

Парень отступил на шаг. Кивнул. И убежал из кухни. Фрэнси начала обходить кухню и лупить по стенам и шкафам. Она была в ярости. Она еще могла вытерпеть, когда они вовремя не отдавали деньги, хотя это ее бесило, но от неуважительного отношения к ней ей просто сносило башню. Еще эта пьяная в хлам образина что-то блеет, называя ее дурой. Этого она снести не могла.

— Ты — жалкая падаль, ты знаешь об этом?! — произнесла она, встав напротив Петроса.

После чего дала ему не меньше десяти пощечин и плюнула прямо в лицо. Он завыл от боли, но ей было наплевать. И что это еще за разговоры о том, что ему не нужна ее крыша? Минимум три раза за прошлый год он звонил и умолял помочь выкинуть из заведения толпы хулиганов, отказывавшихся платить за обслуживание. Сидел, спрятавшись у себя на кухне, как испуганный заяц, и ждал, пока приедут ее люди. Неблагодарная куча навоза — вот он кто.

Петрос-сын вернулся с довольно скромной суммой, остальное пошло на ремонт и другие расходы.

Фрэнси сунула деньги в карман и в раздражении ушла оттуда. Ну, и поганый выдался денек! И грудь еще так раздуло, что уже больно. Но домой было ехать неохота, поэтому она нырнула в туалет в каком-то кафе и сцедила молоко прямо в раковину, после чего заказала большую чашку чая и здоровый кусок яблочного пирога с ванильным соусом. Сегодня наплевать на калории. Фрэнси доела пирог, и все ее тело заныло от тоски по Бэлль. Это совершенно новое для нее ощущение возникало теперь периодически. И приводило ее в недоумение. Она и так очень любила свою дочь, и даже не подозревала, что это чувство будет таким бурным и всеобъемлющим. С Адрианом, насколько она помнила, такого не было.

Посмотрела в окно. Шел дождь. Капли стучали по стеклу. Люди раскрыли зонты. Вот они идут, вжимая головы в плечи, такие беззащитные перед лицом неба. Большинство даже не подозревает, что поблизости живут такие, как она. Сколько раз они стояли в вагоне метро рядом с наемным убийцей? Сколько раз сидели на одном киносеансе с сутенером? Как часто ужинали в одном ресторане с наркодилером? И могли ли они даже представить себе, кому улыбаются у стойки бара, пытаясь с кем-то познакомиться?

Она не сомневалась, что большинство людей, узнай они ненароком о том, чем она занимается, решили ли бы, что она — чудовище. И правда, она временами думала о том, какое право имеет делать то, что делает, но сомнения такого рода всегда быстро улетучивались. Она считала, что то, что она делает, правильно и справедливо. Людям нужны наркотики. Следовательно, кто-то должен удовлетворять спрос. Более того, большинство торчат добровольно. Те, кто считает, что это плохо, хотят сказать, что нужно отменить свободу воли. Естественно, возникает зависимость, но раз уж они решили попробовать эту дрянь, то пусть будут готовы и к последствиям. Нельзя спихивать вину на других. Безусловно, есть исключения, но если принимать во внимание все исключения, то вообще нельзя будет вести никакой бизнес.

Людям нужны проститутки, так было во все времена. Если бы шлюхам позволили заниматься своим делом в милом охраняемом борделе, это никому бы не помешало. Конечно, есть девчонки и парни, которые попали в беду и плохо кончили, но Фрэнси таким не занималась, особенно после того, как увидела, что сделали с Крошкой Мари. Те шлюхи, с которыми она работала, занимались ремеслом по доброй воле.

У людей всегда была потребность в азартных играх и разнообразных пари. Почему этим бизнесом может заниматься только горстка государственных казино?

Фрэнси вообще не любила государство, она бы предпочла, чтоб оно вообще исчезло, чтобы люди сами справлялись со своей жизнью. Смута и неразбериха в итоге бы окупились. Впоследствии люди бы стали сильнее — после того, как обнаружили, что могут со всем справиться сами, без вмешательства государства. Выросли бы морально и духовно. Стали бы проживать свои жизни на полную катушку, а не в вполсилы, и наконец осознавать, что сами творят свои судьбы.

Фрэнси допила чай, встала и вышла в дождь.