Бродяги

До ХХ века все западно-европейские законодательства признавали бродяжничество преступлением, существенными признаками которого считались бесцельное скитание из одного месса в другое, отсутствие средств к жизни, не имение постоянных занятий. По германскому уголовному кодексу оно каралось тюремным заключением с последующим привлечением к общественным работам. Английское делило бродяжничество на три разряда по степени опасности для общества, назначая даже наказание плетьми. В России те, кто не желал указать своего имени и звания, будучи задержан за бродяжничество, направлялся в исправительные арестантские роты на четыре года или (для некоторых категорий) в ссылку на о. Сахалин. Исключение делалось для так называемых «бродячих инородцев», которые не имели никакой оседлости. Для кочевания им отводились особые полосы земли. Общие государственные налоги на них не распространялись, будучи заменены неким «ясаком».

ХХ век внес свои коррективы в социальную политику. Для обеспечения мобильности рынка труда рабочая сила должна свободно перетекать туда, где она нужна, оттуда, где ее больше не надо. Ради этого государство согласно терпеть некоторые издержки, когда движение (как всякое движение в социуме) увлекает за собой социально малоценный элемент, бродяжничающий безо всякой пользы обществу, а то и прямо ему во вред. Какое-то время в СССР действовал закон, карающий за тунеядство (209 ст. Уголовного кодекса РСФСР), но жизнь заставила считаться с современными реалиями и его пришлось отменить. Так что на сегодняшний день общество, поняв, что оно не в состоянии искоренить бродяжничество как таковое, делает ставку на сосуществование с лицами без определенного места жительства и занятий.

Вся когорта «шатающихся меж дворов» может быть подразделена на три группы: а) те, кто обязан жить дома (в учреждении) и совершает побег, чтобы стать бродягой; б) мигранты, оставляющие жилье в поисках работы (международное право берет их под вою защиту, а государство обеспечивает административную поддержку); в) оставившие жилье добровольно или под влиянием личных обстоятельств и не желающие трудиться (бомжи). Второй вариант мы не будем рассматривать, хотя проблем, связанных с психологией у таких людей предостаточно, но причина отчуждения не связана с темой наших лекций (экономическая или политическая), а остановимся на первом и втором.

Детский вариант

В прошлом (до первой трети ХХ века) бездомность и беспризорность детей однозначно связывали с нищетой и эксплуатацией ребенка низами общества. В своей книге «Малолетние нищие и бродяги в Москве» (1913 г.) С. Б. Бахрушин подчеркивает, что «уличные дети» – непременные жители «социального дна» и их количество зависит от обстановки в обществе. А о литературных образах «детей подземелья» можно и не упоминать. Их яркие портреты буквально заполонили художественное творчество века ХIХ. После пролетарской революции и гражданской войны в России на улицах осталось множество детей. Ценой серьезных усилий Министерства просвещения и ОГПУ-НКВД проблему удалось решить лишь к середине З0-х годов, а затем, в полном соответствии с советской демагогией, тех, кто захотел убегать от «счастливого детства», объявили дефективными. «Синдромом дромомании» (навязчивое влечение к бродяжничеству) объясняли любое побуждение к побегу из дома. (См. например работу Е. А. Коссовой «Динамика синдрома дромомании у детей» 1969 г.»). Естественно, как и бывает, когда предмет исследования упрощают за счет ложного истолкования причины, детские психиатры скоро зашли в тупик, так как кроме диагноза ничего по сути предложить не могли. Однако привычка во всем искать один, но главный корень, присущая нашей психолого-педагогической ментальности, не исчезла. Теперь во всем стали винить родителей, не особо заботясь об аргументации (бежит-то ребенок из дома, так что тем просто нечем крыть). И лишь с началом перестройки, когда непродолжительный, но очень плодотворный период народовластия обратил внимание людей на самих себя, «социальным сиротством» занялись более или менее серьезно. Так что в своих лекциях нам придется не столько подводить итоги научного опыта других исследователей, сколько полагаться на собственный.

До 7-летнего возраста дети самовольно из дома не уходят. Если они и оказываются без надзора, то это означает, что они попросту заблудились, Чаще всего это отстающие в развитии мальчики и девочки, которые плохо различают своих и чужих.

В возрасте от 7 до 9 лет уход из дома начинает встречаться, но еще очень редко. При этом педагоги, правоохранительные органы и общественность совместно обрушиваются на несчастных родителей, вся вина которых состоит в педагогической и психологической некомпетентности. Они не чувствуют и не понимают, в чем особенности психического склада их ребенка, наивно полагаясь на стандартные рецепты воспитания (педагоги, как правило, тоже мало что понимают, но с них за это не спрашивают). Кстати сказать, запущенные дети в этом возрасте вполне удовлетворяются имеющейся свободой и редко стремятся вообще уйти из дома.

Юные бродяжки отличаются повышенной коммуникативностью и недостаточностью чувства социальной дистанции (чувства социального риска). Не ощущая тревоги, которую обычные дети испытывают, оказавшись среди чужих людей, они без особых затруднений перемещаются в социальном пространстве. Им бывает нетрудно обратиться за помощью к взрослым (а сердобольных дураков среди тех хватает), которые вместо того, чтобы пойти искать родителей, занимаются совершенно неуместной в данном случае благотворительностью (накормить, переночевать и отпустить). Это приучает лгать и попрошайничать. Дальнейшее развитие детей, столь рано начинающих убегать из дома, как правило, бывает осложнено и другими отклонениями. У них замедляется умственное и психофизическое развитие, возникает психологический барьер во взаимодействии с учителями, хитрость заменяет интеллект. Вероятность того, что они останутся «вечно пятнадцатилетними» и получат диагноз «психопатия» достаточно вероятен.

В возрасте 10–13 лет стремление к побегу из дома встречается наиболее часто. Сейчас особенно важно удержать за собой достойные социальные позиции, что не каждому по плечу. Особенно в школе. И поддержка семьи особенно важна. Нередко, оценивая со стороны обстановку в чужой семье, мы склонны обращать внимание прежде всего на внешние признаки. Считается, что дети должны хуже чувствовать себя там. Где о них мало заботятся, наказывают по пустякам, часто бранят. Конечно, это не хорошо, но не следует забывать, что сейчас гораздо важнее для ребенка духовный климат и социальный авторитет. Стыд за недостойных родителей, которых все критикуют, а те только поддакивают, может стать причиной сильнейших переживаний и глубоких разочарований. Нередко ребенок отроческого возраста убегает из дома не потому, что там с ним дурно обращаются, а потому, что его тяготит принадлежность к социально неблагополучной семье. Своим уходом он как бы заявляет, что отныне выступает перед лицом общества от собственного имени, а с родителями начинает держаться на равных и даже свысока.

Чаще всего, такому поступку (побеги редко ограничиваются одним эпизодом) предшествует более или менее длительный период школьной дезадаптации. Отставание в учебе, скептическая оценка педагогами способностей, пренебрежительное отношение товарищей по классу, которые стоят на стороне учителя, нескрываемое разочарование тем, что ребенок все еще член коллектива, формируют стойкое чувство социального отчуждения. Уход в экологическую нишу крайне нежелателен, но когда он – единственно доступный вариант снять внешне незаметное, но очень тягостное напряжение, поражают жертвы, на которые идут дети.

С учетом нашего климата и того факта, что побеги из дома гораздо чаще бывают зимой (в каникулы летом дети убегают много реже) просто выжить бывает далеко не просто. Достаточно положить на одну чашу весов реальные страдания, а на другую – всю «мелочь» разных неудач, в которые взрослые зачастую просто не хотят вникать, чтобы почувствовать, сколько они весят для детской психологии. Для примера я привожу диалог с 12-летним парнишкой из нашей книги «Побег из дома и бродяжничество» 1988 г.

– Где ты проводишь время?

– Играю во дворе, катаемся с горки, иногда захожу к кому-нибудь поиграть.

– А когда ребята расходятся по домам?

– Остаюсь один.

– В какое время?

– Часов в 10-11 вечера.

– И что же делаешь?

– Иду в подъезд, там возле батареи на верхних этажах сижу и жду.

– Чего ждешь?

– Когда ходить перестанут и можно будет уснуть, А если дверь хлопнет, я встану, будто руки грею, и отвернусь.

– Когда же двери перестают хлопать?

– Около двух часов ночи.

– А когда снова начинают?

– Около шести утра.

– Не страшно одному?

– Страшно.

– Почему же домой не идешь?

– Собирался … на днях.

Побег из дома во многом зависит от обстановки, которая складывается в среде неформального общения. Для того, чтобы ребенок пошел на разрыв с семьей, ему нужно хотя бы на первых порах на кого-то ориентироваться. Поэтому в микрорайонах, где нет бродяжничающих детей, даже серьезные конфликты не ведут к побегу, тогда как при наличии соответствующих уличных традиций даже мелкие недоразумения могут его инспирировать, Проводя в совместных играх свой досуг, юные бродяжки осваивают уголки территории, пригодные для жизни. Между ними укрепляется взаимовыручка. Те, кто остается дома, поддерживают тех, кто в бегах. Внутри этого сообщества возникают нравы и традиции, присмотревшись к которым легко понять, что ищут дети в своей «нише», от чего убегают. Во-первых, все они видят друг у друга схожую судьбу. Настоящие бегуны из дома не любят тех, кто присоединился к ним из любопытства или желания отомстить родителям. Они ценят хороших взрослых и не приветствуют капризничающих баловней. Во-вторых, им присуща высокая демократичность общения. Выделяться, как это свойственно их благополучным сверстникам, здесь не принято. Конечно, стычки и столкновения бывают, но они не окрашены стремлением повелевать. В-третьих, они легко идут на контакт друг с другом, приходят на выручку незнакомцу, которого безошибочно распознают как своего, готовы принять в свою компанию чужака из отдаленной территории. Здесь каждый из них – приветствуемый. В разном качестве, но это уже зависит от личных возможностей, а не от оценки взрослых.

Обычно отрицательные последствия бродяжничества в этом возрасте видятся в двух планах: приобретение опыта делинквентного поведения и изменение отношения к воспитанию и воспитателям. Первое выглядит более опасным. Вне надзора со стороны взрослых, а тем более – под из разлагающих влиянием появляются привычки красть, попрошайничать, лгать, унижать и терпеть унижения. Не исключено приобщение к сексуальным отношениям в их цинично обнаженной форме. Напрашивается вывод, что все это должно привести к моральной деградации, но жизнь показывает другое. Пока не проснулось самосознание, самые неблаговидные поступки не дают основания считать ребенка конченным человеком. Отрок сейчас живет как бы наблюдая себя со стороны. Дома он один, а в побеге другой. Вернувшись в нормальную среду, он без особого труда переходит на обычную систему ожиданий и вдет себя как все. Гораздо чаще «уличные» манеры демонстрируют в школе не сами бродяжничающие дети, а их друзья, которым хотелось бы приобщиться к популярности, «независимых», да характера недостает. А если все пойдет дальше хорошо, воспоминания о событиях, связанных с пребыванием «на дне жизни» уходят в прошлое без последствий и не мешают человеку вспоминать «глупости юных лет» со спокойной совестью. Менее заметно, но гораздо более опасно для развития личности изменение отношения к воспитанию. Преодолев психологический барьер, удерживаемый стремлением к отождествлению, ребенок разрушает некую «защитную оболочку» души, которая создается доверием к взрослым и спасает от ответственности за собственные решения. Теперь жизненный опыт начинает приобретаться «в огне губительной свободы» и своей необходимостью выживать оттесняет социальную игру, в процессе которой приобретаются навыки ценить мнение коллектива, сохранять преданность близким, жертвовать своими интересами ради общей цели. Освоив науку выживания, где мягкость это слабость, а доброта просто глупость, они делают открытие, что без коллектива и семьи жить можно. Следующий шаг к мироощущению, присущему уголовной субкультуре становится весьма вероятным.

К сожалению, утрата социального статуса, которая и у взрослых людей вызывает сомнения в себе самом, усугубляет роль воображения, где стираются отличия между реальной жизнью и сказкой. Токсикомания (когда для ухода в мир фантазии и галлюцинаций нужно сначала задохнуться) становится нередко причиной настоящей смерти, а ослабленное чувство риска ведет к тому, что бродяжничающие дети забираются на высоту, лезут к электричеству, экспериментируют с транспортом. Случайная гибель по зряшному поводу в этой среде – банальное явление.

Побеги из дома и бродяжничество издревле считались прерогативой мальчиков, но к концу ХХ века все чаще стали убегать из дома и девочки. А. Е. Личко приводит данные, согласно которым в Америке к 1978 г. число девочек-бродяг даже превысило количество мальчиков. В нашей стране статистика пока что в пользу девочек.

В возрасте 7–9 лет явного отличия по полу среди бродяжек не видно. И это понятно, так здесь ведущую роль играет измененная почва, а не воспитательная ситуация. В отроческом возрасте ситуация меняется. Для девочек школьные неудачи не играют такой роли, как для мальчиков. Во-первых, они к ним более резистентны, а во-вторых, как было неоднократно отмечено разными авторами, пороки у них не выступают наружу, как у мальчиков, так что при весьма серьезных отклонениях в мотивации поведения, внешние манеры остаются более или менее приличными. Обычным же каждодневным окружением девочки и источником ее жизненного опыта является семья. Когда семейные нравы допускают жестокое обращение и компрометируют ребенка, уход из дома означает протест (по типу исключения третьего). Обычно, убежав из дома, девочки держаться группой подруг, переходя из одного пристанища (у бабушки в деревне, в садовом домике, у тетки в другом районе и т.п.). Свою среду, как мальчики, они не формируют и к бродяжничающим мальчикам не примыкают.

Естественно, среди бродяжничающих детей отроческого возраста гораздо больше ребят с ограниченными психическими возможностями, чем в популяции. Отстающие в умственном развитии, будучи, как правило, не очень активными и привязанными к семье больше других, если они попадают в компанию бегунов из дома, нередко «вязнут» в ней, так как вернуться в школу им гораздо труднее, чем своим более сообразительным приятелям. Сделать первый шаг в этом направлении их чаще всего вынуждает педагогическая депривация, когда неумные и нечувствительные родители решительно встают на сторону твердолобого педагога. Дети с минимальной мозговой дисфункцией, чья «бестормозность» может подтолкнуть к самым разным проступкам, когда статус «выставляемого за дверь» принимается ими за правило, легко идут на контакт с бродяжничающими детьми, но для того, чтобы втянуться в их образ жизни, требуется все-таки более серьезная конфликтная ситуация. Чаще всего она связана с обстановкой в семье, когда родители заняты собой (пьянствуют, бездельничают, побираются), оставляя детей школе и обществу. Замкнутые неудачники, иначе воспринимающие себя и окружающих, тоже встречаются среди бродяжничающих из числа запущенных в воспитательном отношении детей. Там их привлекает своеобразная коллективная защищенность и возможность избежать постоянного ожидания экспансии со стороны школы.

В подростковом возрасте уход из дома не нарушает правовые нормы (паспорт дается в 14 лет), но заботит и заставляет волноваться родных и близких. Да и перестройка взглядов, обесценивающая значимость конфликта со взрослыми, которые символизируют систему и семью, лишает побег (если он так истолковывается) протестной или защитной мотивации. Чаще других из дома уходят юноши небольшого ума, чье воспитание отличается излишним контролем либо со стороны системы, либо со стороны семьи. Это больше напоминает путешествие (предварительная подготовка, выбор маршрута и т.п.). Воспитанные в обстановке запущенности, чей опыт выживания выдвигает их в подростковой группе на заметные роли, используют свободу передвижения чаще всего для обеспечения безнаказанности за предосудительное поведение (где никто не знает). Когда из дома уходят в бродяжничающую среду девушки, это чаще всего означает, что они несут туда впитанные в неблагополучной семье пороки для их использования по назначению.

По окончании подросткового периода бродяжничество обретает новые черты. Это скитание людей, имеющих средства к существованию, но желающих пожить в среде вне устоявшихся традиций (хиппи плывет по океану жизни в своей скорлупке, не интересуясь теми, кто рядом). Это вариант социального отчуждения не будет обсуждаться подробно, хотя, может быть, и заслуживает этого. Но здесь не требуется социальная поддержка, так как свободный выбор манеры жить (на средства родителей) не входит в предмет наших лекций.

Взрослый вариант

Бродяжничество взрослых в России возрождается, но контуры и признаки этого феномена пока довольно расплывчаты. А аналогии с прошлым сомнительны. Когда народ (как любят говорить публицисты) бывает отброшен в своем развитии назад (тезис по нашему мнению безосновательный, но его часто озвучивают историки и политологи, осмысляющие результаты социалистического строительства в нашей стране), новый опыт он набирает не на старой дороге («новым птицам на старые гнезда не садиться»). Тем не менее, о прошлом нужно составить известное представление.

Издревле уклад российского общества был ориентирован на земледелие, землевладение и землепользование. Наш человек был привязан к земле (в поземельной общине жило большинство народа). Для сравнения, в конце ХIХ века из 95 миллионов квадратных десятин на общинное владение приходилось 80%. В восточных и северо-восточных районах 93-98%, великорусская и южная степь 77-88%, западные и юго-западные губернии 13-39%, прибалтийские губернии и Литва – 0%. При этом сама земля выделялась крестьянину на определенное время и лишь небольшим наделом по решению общего собрания (схода), который руководствовался пропорционально-уравнительным началом. Доля расходов на государственные нужды распределялась на основании подушевого налога и коллективной ответственности (круговой поруки по уплате налогов).

Естественно, ни государство, ни община не могли позволить людям самовольно оставлять землю, этому способствовала и соборная организация самоуправления, при которой община и церковный приход действовали заодно (священник вел запись актов гражданского состояния). На этой почве кормилось «служилое сословие», имея в крепости какое-то количество общин. В таких обстоятельствах бродягой мог быть только беглый крестьянин, на долю которого оставалось заниматься разбоем или бежать на казачьи окраины. Те, кто не был привязан к земле, например, купцы, мастеровые, паломники, уличные артисты из числа народностей, имеющих право вести кочевой образ жизни (цыган-поводырь с медведем), могли уклоняться от своих прямых функций и просто «шататься меж дворов», расширяя кругозор населения и живя подаянием. К ним отношение властей было более лояльным.

После реформы Петра III, отменившей служебную повинность (Указ о дворянской вольности), привилегированное сословие начало стремительно мельчать в имущественном отношении. Мелкопоместные владельцы (многочисленные наследники прежних имений) растаскивали общину, заменяя сложившиеся традиции неким внешним управлением (как правило, бездарным). Какое-то время крепостное право удерживало общество от распада, вызванного этим противостоянием, но к середине ХIХ века его возможности были исчерпаны. Общину начали растаскивать состоятельные крестьяне (кулаки), овладевшие навыками обращения с частной собственностью. Остальные могли идти, куда им заблагорассудится. Безземельные крестьяне пополнили ряды люмпен-пролетариата, которому «собраться – только подпоясаться». Свободная миграция рабочей силы помогла быстро построить дороги, заводы, порты, концентрируя ресурсы в нужном месте на необходимое время, после чего «босоногая чугунка» оставалась не у дел и должна была искать себе новое занятие. По дороге «золотая рота» превращалась в бродяг. Тактика государства состояла в том, чтобы сгладить возможные крайности на путях их миграции. Приюты, ночлежки, странно-приемные дома в большом количестве открывались по всей стране, помогая пережить зиму и передохнуть в поисках новой работы. Психологический портрет бродяги того времени выглядел как неудачливый, легкомысленный, ненадежный «очарованный странник» или умственно недоразвитый человек, оставшийся без поддержки со стороны семьи. Попытка П. Столыпина вернуть крестьян на землю не удалась (община своё отжила, а частная собственность была еще непривычной). Художественные образы, созданные пером М. Горького, В. Короленко, Н. Лескова, создают и ныне полную картину социального отчуждения периода раннего капитализма.

Советская власть, заменившая общинную психологию коллективистической (с неимоверными жертвами), успеха достигла. Народ двинулся вперед (в личностном развитии) к навыкам личной ответственности за свою судьбу. Пока еще не перед самим собой и своей семьей, а коллективом и системой. В таких обстоятельствах бродяжничество выглядело как недопустимый и предосудительный индивидуализм. Его попросту запретили и фактически искоренили с помощью обязательной прописки по месту жительства как условии признания за человеком гражданских прав вообще, и когда настало время освобождаться от тугих пеленок коллективистического уклада жизни, образ бродяги приобрел специфические черты отщепенца, претендующего на личную независимость ценой отказа от социальных гарантий со стороны государства. Само название – «бич» (бывший интеллигентный человек), данное народом, говорило за себя. Спившийся интеллигент («где привозные кирпичи, / по холодку, в дырявых кедах / бегом к продмагу рвут бичи») на какое-то время определял представления о бродяге. Таланты, работающие кочегарами, придавали этому образу свою российскую неповторимость.

В борьбе с нарастающим нонконформизмом государство опустилось до использования психиатрии в целях контроля за «лицами, нарушающими правила социалистического общежития», но ход истории остановить не удалось. Этап коллективистического народовластия в рамках авторитарной системы (очень затратный) должен был привести к истощению ресурсов. Что и произошло. Перенацеливание лозунгов с коммунистических на капиталистические («обеспечить дорогу успешным», «раздать собственность тем, кто может ей управлять», «школа воспитывать не обязана» и т.п.) привело к появлению очень пестрой когорты «оставшихся без места жительства и определенных занятий». На смену термину «бич» пришло слово «бомж». Обозначить принадлежность к этой группе населения по формальным показателям оказалось невозможно. Отсутствие прописки (заявительной) вовсе не означало социальной неустроенности (человек прекрасно себя чувствует, не будучи домовладельце или ответственным квартиросъемщиком). Без работы (что вовсе не означает отсутствие занятий) обходятся очень многие. Ездить по стране каждый может когда угодно и куда угодно. Поначалу милиция по привычке била дубинкой тех, кому нравилось жить в теплотрассах, но вскоре появились судебные решения, подтверждающие право жить там, где не запрещено. По сути, бродяжничество приобрело заявительный характер в качестве основания для получения социальной помощи (место в приюте, обед в бесплатной столовой, консультация в центре социальной поддержки и т.п.). Теперь действует не обвинительный закон (ты должен доказать, что не бродяга), а гражданский (докажи, что ты бродяга, иначе ничего не получишь). Административные санкции применяются разве что по основанию «внешний вид, унижающий человеческое достоинство» или в порядке санитарного контроля при наличии оснований полагать наличие заразной болезни.

Психологический портрет современного российского бродяги обрисовать очень трудно. Слишком он многолик. И здесь нужно было бы опираться на многие исследования разных людей, но в том и состояла особенность перестройки, что социально неприспособленные люди власть не интересовали. Средств на научную разработку темы бродяжничества не отпускали. Имеющиеся в литературе данные получены, главным образом, за счет собственной инициативы авторов, где, как обычно, доминируют мнения, описания, суждения и гораздо меньше фактов. Так что и нам в дальнейшем изложении придется ограничиться лишь тем, чем мы на сегодня располагаем: некоторыми сведениями из литературы и собственными опытом работы, который по нашему мнению позволяет делать более или менее обоснованные выводы.

Когда миновали времена бродяг: беглых от крепости, попрошаек с артистическим или пророческим уклоном, люмпен-пролетариев, нонконформистов, настало время социально неприспособленных людей. Они и стали определять некий совокупный портрет современного бомжа. Как правило, ему (бомжу) не приходится нищенствовать (бродяжничество и попрошайничество до последнего времени употреблялись в совокупности для обозначения тунеядства), так как на обочине цивилизации скапливается много отходов, годных к употреблению небрезгливым человеком. Да и уходить далеко от насиженного места нет особой необходимости. Так что эта прослойка населения как бы просачивается в социальное пространство вроде мицелия плесени в живом теле. И структурно их сообщество так же бесконтурно как эта примитивная форма жизни. Бродяги – паразиты не объединяются в сообщества (как во времена В. Гюго и Ч. Диккенса), чтобы выжить, им не грозит смерть от голода, гораздо опаснее мороз и болезни, но от них в коллективе не спасешься, только в одиночку или мелкой группой. В нору много не влезет.

По своей психологической специфике современный бомж отличается от предков склонностью к аутизму. По своим установкам бомжи гораздо более отщепенцы, нежели аутсайдеры и изгои. Их не интересует общественная жизнь как таковая и они не ищут субкультуры людей схожей судьбы. Даже если они собираются вместе (зимой в коллекторах магистральных теплотрасс, где много места), их сообщество совершенно аномично (бесструктурная «студенистая» масса). При знакомстве с их образом жизни бросается в глаза сходство с психиатрической больницей, где несколько санитаров легко управляют поведением сотни больных, закрытых в довольно тесном пространстве лечебного отделения. Каждый погружен в свой мир воображения и ему не интересны чувства и мнения других. Даже сильные эмоции («бился бедный параноик / как ведьмак на шабаше») не заражают остальных. Любое возмущение среды остается локальным (как при броуновском движении). Недаром ресоциализация бомжей – очень трудная задача. Любые попытки вовлечь их в общественную жизнь и коллективную деятельность чаще всего заканчиваются ничем, так как люди, собранные под кров соответствующих центров, неизбежно расползаются по своим ужасным норам. Любое усилие воли, направленное на отождествление с окружающей социальной средой, быстро выдыхается. Отсутствие аффилиативных потребностей и интересов лишает общение с бомжами того момента сопереживания, без которого совместные усилия не получаются. Если что-то и получается у социальных работников, то лишь в тех случаях, когда пребывание в организованном коллективе допускает отшельничество в той или иной форме.

Такая редукция энергетического потенциала по своей феноменологии стоит гораздо ближе к патогенезу, чем к социогенезу. Скорее всего, нужно иметь в виду три варианта: а) шизоидная акцентуация или вялотекущая шизофрения, когда люди умом способны понимать необходимость следить за собой и отвечать за близких, но сделать над собой усилие так не хочется, что лучше ничего не замечать и ни за что не отвечать; б) легкая форма олигофрении, когда самосознание, отсутствуя или находясь в зачаточном состоянии, не побуждает к работе над собой, а любое усилие, не поддержанное инстинктивными интересами, кажется просто бессмысленным («для кого счастье это сытый желудок, а любовь лишь раздражение нервных окончаний в определенных местах»); в) сочетание шизоидного характера и примитивного ума, когда для определенного диагноза нет оснований, но в совокупности они могут настолько оторвать интересы человека от реальности, что он не просто уйдет в мистику, а захочет и реального социального отчуждения. Естественно, само по себе наличие этих индивидуальных особенностей само по себе человека бомжем не делает. В обычной жизни подобных человеческих типов великое множество. С ними обращаются психологически грамотно, и они вполне уживаются и с семьей, и с системой. Проблемы начинаются, когда ответственность за свои действия приходится брать самому. Тогда приходится наблюдать три этапа социальной деградации (три шага вниз): а) по какой-то причине ослаб контроль за укладом жизни со стороны близких (умерли, уехали расторгли брак и т.п.), что вызвало ощущение социальной незащищенности; б) аддиктивный способ отодвинуть решение насущных вопросов; в) отчуждение имущества и жилья расточительством или утрата его под влиянием мошенников. Дальше собственной силы конструктивно выйти из ситуации недостает.

Одним из ключевых показателей и индикатором справедливости нашего мнения является тот факт, что среди бомжей много женщин (патогенез не имеет полоролевых отличий). Раньше, когда отчуждение для бродяжничества требовало личностной позиции, женщины избегали этой среды (разве что в роли сезонной рабочей). Они оттягивали мужчин в семью, в чем и видели свое предназначение. Нынешние бомжи женского пола разделяют с мужчинами отшельнический образ жизни, рассматривая половую жизнь как некий спутник своей социальной роли, от которого невозможно уклониться.

Рекомендуемая литература

Антонян Ю. М. Психологическое отчуждение личности и преспупное поведение. Ереван, 1987.

Бехтель Э. Я. Донозологческие формы злоупотребления алкоголем. М., 1995.

Геринг М. Криминальная психология. М., 1923.

Гоголева А. В. Аддиктивное поведение. Ижевск, 2001.

Долгова Т. П., Клейберг Ю. А. Молодежная субкультура и наркотики. Учебное пособие. Тверь, 1997.

Кропоткин П. А. Этика. М., 1991.

Ковалевский Л. Психология преступника по русской литературе. СПб., 1900.

Ли Д. А. Преступность как социальное явление. М., 2005.

Лисицин А. Е., Копыт Н. Я. Алкоголизм. М., 1983.

Леви А. Воровской закон. М., 1995.

Надеждин А. В. и др. Социальные и психопатологические предпосылки формирования нарко- и токсикоманий у несовершеннолетних в современных условиях. М., 1998.

Познышев С. В. Основы пенитенциарной науки. М., 1924.

Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999.

Чалидзе В. Уголовная Россия. М., 1988.

Яковлев А. М. Преступность и социальная психология. М., 1971.

Лекция 6
Психология социального отчуждения
в маргинальном варианте

Мы требуем неприкосновенного правового положения для всякого негодного существа не потому, что оно негодно, а постольку, поскольку порочность его остается в пределах его образа мыслей, для которого не существует не трибунала, не кодекса

К. Маркс и Ф. Энгельс