Правонарушители

Неудачников тянет вредничать обществу, но по-разному. Большинство ограничивается более или менее легкими проступками в рамках «общественно допускаемой делинквентности», но некоторые переступают грань, где начинается уголовная среда. С нее мы и хотим начать наше изложение.

Попасть в среду уголовных преступников можно разными путями: из жадности, поддавшись гневу, подражая дурному примеру, по неосторожности и т.д. И понести наказание, которое состоит из: а) отчуждение от свободы; б) расплату своим имуществом; в) моральное осуждение правопослушного общества. В известной мере к ним присоединяется и физическое страдание. При этом нормальный человек отбывает положенное с желанием вернуться к утраченной жизни с ее ценностями, манерами, привязанностями, когда можно будет забыть о сомнительном прошлом. Таких людей много. Но это лишь подошва горы, над которой возвышается уголовная субкультура, в отсутствие которой преступность приобретает необузданный характер. Она нас интересует гораздо больше, чем среда. по той простой причине, что объединяет и придает смысл существования людям, которые не просто оступились, а пришли к ней логично, всей девиантностью своего личностного развития, начиная с раннего возраста. Ее создают и поддерживают ее существование люди, равнодушные к традиционным ценностям семьи и системы. Они живут не только вне обычного правового поля (по своим «правильным» законам), но и не смешивая себя с той преступной средой, которую составляют люди, живущие обычными интересами, но достигающие успеха институционально запрещенными средствами (нравственные стремления с безнравственной реализацией) – инноваторы по Р. Мертону или фраера в блатной лексике. Их (приверженцев «настоящего закона») сообщество представляет собой социальную стихию, то есть среду как таковую, с присущими ей закономерностями межличностных отношений, в чистом виде, если на нее смотреть с позиций психологии. Некую примитивную общину, для которой система и семья не то, чтобы чужды, а просто неинтересны как некий этап развития, время которого еще не наступило. Как постоянный спутник цивилизации, уголовная субкультура появляется в одних и тех же формах там, где нет сложившихся традиций, и негде взять соответствующий пример для подражания. Ее нравы, будучи нигде не записаны и никак не зафиксированы, веками существуют без сколько-нибудь заметных изменений по ходу прогресса в культуре общества. Но это не значит, что люди – ее сторонники и апологеты – не знают, как устроено общество. Сосланные на острова преступники, где кроме них никого нет, без внешнего давления формируют обычные социальные институты и распределяют между собой роли как в том обществе, из которого они были изъяты. По сути, это некая экологическая ниша, и ее выбирают те, кто не обучен (рано вытеснен) или не имеет нужных задатков (предки называли их морально дефективными) для отождествления себя с системой и семьей.

Присущие уголовной субкультуре нравы лучше всего видны в местах лишения свободы, где люди не разобщены (как в пенитенциарных учреждениях), а имеют возможность сосуществовать, как им нравится, при более или менее заметной дистанции с администрацией учреждения. Основные правила для тех, кто хотел бы войти в круг своих (блатных), не сложны:

1. Если кто-то имел отношение к системе (служил или состоял в организациях), он не будет принят за своего, даже если криминальный авторитет его не подлежит сомнению. Кумир детективной хроники периода новой экономической политики советской власти Ленька Пантелеев не принадлежал к «блатным» несмотря на свои многочисленные «подвиги» на этой ниве.

Те же, кто принят в ряды, не имеют право сотрудничать с системой ни в какой форме. Даже из соображений патриотизма. Исторический опыт свидетельствует, что бывшие «урки», ставшие героями штрафных батальонов в Отечественной войне, вернувшись в ГУЛаг после демобилизации и совершении нового преступления, были встречены «соблюдавшими закон» как предатели. «Сучья война» была на редкость кровавой, так как бывшие бойцы не хотели умирать и сопротивлялись. Администрация была вынуждена ввести пометку в личном деле заключенного «З» или «С» для того, чтобы избежать кровопролития. С годами нравы смягчились, но и поныне у блатных нет отечества.

2. Блатные, особенно хранители и глашатаи «закона» могут сожительствовать с женщиной (шмарой), но семейные привязанности запрещены. Лагерный фольклор ничего не говорит о воспитании детей, их в обыденной жизни рассматривают как мелких взрослых, вовлекая в дело по мере того, как те могут быть полезны. Совсем как в первобытном обществе.

3. Трудиться «западло». Это означает предавать нравственные основы уголовной субкультуры. «Не плачь, Марго, человеком он никогда не был, он был мужик, а мужиков на Руси много», – говорит один из героев В. М. Шукшина перед расстрелом «блатного», который захотел жить и работать в деревне. По-видимому, здесь дело не только в общем нерасположении ко всякого рода труду. Социальная группа в своей стихийной организации обязательно выделяет касту блюстителей нравов по признаку, заметно отличающему их от остальных. Отношение к труду – самый надежный вариант. Так в известном фильме «Мост через реку Квай» военнопленные английские офицеры ценой неимоверных усилий отстаивают право не работать вместе с рядовыми, к чему их принуждает японская администрация. Только этим они удерживают военную традицию, когда иных отличий в статусе не осталось. И недаром советская исправительно-трудовая доктрина исполнения уголовного наказания видела в коллективном труде залог успеха. Те, кто сопротивлялся, были отнесены к категории «активистов уголовного мира» и в 1937 по приказу наркома Н. Ежова были расстреляны в количестве тридцати тысяч человек.

4. Имущество идет в «общак», распоряжается которым избранный привилегированной верхушкой совет в интересах всех.

5. На «зоне» нет движения от низшей касты к высшей, каждый занимает то место, на которое он себя поставил, вступив в уголовную среду.

Соответственно строится и иерархия отношений. «Свои» распознаются и принимаются из числа тех, чья психология подходит под эти нормативы. Исключительно по доброй воле. Новичкам дается срок, чтобы они осознали, «нужна ли им такая жизнь», а лишь затем принимали на себя соответствующие обязательства. Посвященным разрешается эксплуатировать «не своих» и принимать участие в обсуждении важных для всех решений. За пределами уголовной субкультуры остаются «мужики», кто согласен платить в «общак» положенную дань и следовать решениям, которые блатная верхушка считает важными для «зоны». «Козлы» – сотрудничающие с администрацией (нарядчики, кладовщики, работники клубов и т.п.), кто является посредником между средой и администрацией. «Чушки» – у кого нет ума и силы жить как мужикам индивидуально и нет покровительства блатного сообщества. Они являются предметом эксплуатации и развлечений (избегая крайностей, за чем следят блюстители «закона»). «Петухи» – пассивные гомосексуалисты, которым гарантировано физическое выживание ценой утраты личного достоинства, чей выбор роли, как правило, совершенно доброволен. Если до такого уровня «опускают», придавая человеку соответствующий статус, то эта карательная мера применяется за очень тяжелые проступки как кража у своих (крысятничество), донос, уклонение от уплаты карточного долга и т.п.

«Мужики» и даже «петухи» могут объединяться в сообщества и выдвигать своих лидеров, но лишь затем, чтобы быть услышанными «блатными». У них остается только право совещательного голоса, хотя в серьезной ситуации с ними могут считаться и по существу. «Блатные» сильны не только тем, что организованы и их сообщество структурировано, но и нравственной платформой, что снижает влияние таких факторов как междоусобная война. Совсем как в авторитарном обществе, где система по форме используется средой по существу.

Переступившему порог тюрьмы присваивается статус, о котором он обязан сообщать тем, с кем отбывает наказание. Дружба с человеком низшего статуса (даже по неведению) «опускает» в глазах сокамерников, что требует возмездия. Единственно, чего не может себе позволить «законник», это сострадание к пренебрегаемому. Если такой контакт был вызван слабостью духа (принять в карцере пищу от обслуживающего персонала, когда тот укомплектован из числа опущенных ниже допустимого уровня), возмездие будет не только неотвратимым, но и очень жестоким.

Внутри сообщества заключенных действуют типичные закономерности, присущие социальной среде: силы сцепления аффилиативны, выходить за рамки установленных традиций никому не приходит в голову, управляет лидер, достойность позиции остальных определяется степенью приближенности к лидеру, ощущение социальной защиты дается стадным чувством, изгнание означает уничтожение. Академик Б. Лихачев, отбыв своё в ГУЛаге, отметил первобытный стиль отношений и способ мышления в уголовной среде.

Ближе к обществу располагаются гангстеры (братва) и бандиты. К нашей теме социального отчуждения они прямого отношения не имеют, но упомянуть о них нужно хотя бы для полноты картины. Шайка гангстеров хочет всех благ цивилизации, добывая их преступным образом, а внутри себя устанавливает собственные правила (понятия), не считаясь ни с официальным, ни с «правильным» законом. Бандиты (этим словом изначально называли группу ландскнехтов, оставшихся без контракта, которые жили поборами с населения на определенной территории) присутствуют лишь в российском законодательстве. Этот термин перешел из советского права, появившись там в ходе гражданской войны, когда «царей всея округи» было великое множество. С точки зрения закона они такие же преступники, как и представители уголовной субкультуры, но последние лишь считаются с «братвой» и бандитами, уважая силу и видя в них союзников против системы, но своими по духу не считают (у тех нет комплекса отчуждения).

Еще ближе к обществу располагается целый пласт так называемой «условной криминальности» или «криминогенный», где уголовная субкультура черпает резервы, имеет посредников в имущественных делах, осведомителей, содержателей притонов и т.п. В своей массе этот слой состоит из тех, кто не хочет быть изгоем и жить вне общества, но, будучи аутсайдером, считает, что с ним обходятся несправедливо. Если они и совершают преступления, то находят им такие объяснения: на самом деле я не хотел этого, не так уж они и пострадали, они это заслужили, они придираются ко мне, я сделал это не для себя и т.п. (по А. Яковлеву). Чаще всего такие люди не наживаются на преступной среде, но само ощущение близости к грозному противовесу цивилизации действует воодушевляющее. Недаром в обществе, где уклад жизни нравится людям, население выталкивает преступника на поверхность, не считая зазорным выступить на стороне властей. Там милиция – вооруженный народ, действующий под управлением шерифа и судьи, которых сами выбрали. И в нашей стране, хотя и на другой основе, когда идеологическая догма, правовая аксиома и моральная норма совпадали (пока общество было в силах держать курс на коммунизм), преступник вызывал искренние «гнев и презрение всех трудящихся». Правда, стоило этому порыву выдохнуться, криминальный элемент стал растворяться в социальной среде в неимоверных количествах неуловимо для правоохранительных органов. Также и за рубежом, когда нужно искать правонарушителя в слоях населения, считающих себя аутсайдерами.

Еще более обширный пласт граничит с асоциальностью. Там отрицание заведенных правил не выходит за рамки отрицания этической и эстетической нормы (так называемый андерграунд), в рамках которого процветают вандализм и хулиганство, но это никого особо не эпатирует. Естественно, больше это свойственно молодежи, у взрослых людей соответствующая мотивация уходит под скорлупу конформизма, но и они время от времени исподтишка или в нетрезвом виде обнаруживают свой комплекс аутсайдера. З.Фрейд вообще считал враждебность культуре и цивилизации нормальным проявлением человеческого естества. Нам же остается лишь упомянуть об этом, обыденном, в общем-то, явлении, полагая, что развивать дальше мысль не следует, так как: а) это заставило бы нас отклониться от взятого направления; б) известно каждому человеку – любителю криминальной хроники; в) в литературе имеется множество работ на тему о психологии людей, отодвигаемых на обочину жизни неумолимым прогрессом.

Таким образом, социальное отчуждение как одна из причин делинквентого и проивоправного поведения, достаточно многолико, но при всем разнообразии отдельных случае и более или менее типичных вариантов можно увидеть в глубине некий общий радикал, мотивообразующий фактор, это чувство аутсайдера в общепринятой культуре и цивилизации. Для кого-то оно окрашивает единственно доступную форму психологической защиты собственного «я» (система и семья не дают личности возможности сформировать роли-функции, способные защитить роли-статусы), когда среда становится той экологической нишей, где личность может освободиться от чувства социальной обнаженности. Остается лишь решительно шагнуть «навстречу своим по духу», недаром этот шаг не сопровождается раскаянием, которого ждут суд и общество, пораженные спокойствием подсудимого в ожидании сурового приговора. Также не следует и удивляться, когда после освобождения бывшие заключенные никак не могут привыкнуть к укладу, где система и семья главные, а среда нужна разве что для досуга и развлечения.

В обычном варианте те, кто поддался соблазну навредничать обществу, рискнул и попался, особо не переживают. У них даже присутствует известная гордость за свой характер. И в зависимости от того, насколько глубоко комплекс аутсайдера проник в структуру личности, человек отмеривает себе дистанцию между обществом и уголовной субкультурой, где его позиция обеспечивала бы ему чувство собственного достоинства. Уловить масштабы этих размеров – важнейшая задача психологической диагностики в интересах социальной реабилитации правонарушителей.