О гражданской позиции академика И. П. Павлова

У нас в стране за всю ее историю, начиная с появления Нобелевских премий, их удостоились только два биолога: Иван Петрович Павлов в 1904 году (премия по физиологии и медицине за новые методы изучения работы пищеварительной системы) и Илья Ильич Мечников (1845–1916) — в 1908 году (за открытие фагоцитоза). Ивану Петровичу довелось прожить довольно длительный срок при большевиках.

За этот срок ему удалось добиться громадных успехов в изучении высшей нервной деятельности животных. Была показана универсальность принципа условных рефлексов как одной из форм обучения. В те годы, когда их открыли, естественно, казалось, что это единственная форма удержания в мозгу информации, поскольку сами представления о его устройстве принципиально отличались от теперешних.

После того, как ученым стало ясно, что психические процессы протекают в головном мозгу, его в каждом веке уподобляли самым сложным техническим устройствам данного времени. Р. Декарт (1596–1650) усмотрел в нем аналогию с простейшим механическим или гидравлическим автоматом. Павлову, а также его современникам, английскому физиологу Ч. Шеррингтону (1856–1952) и испанскому нейрогистологу С. Рамону-и-Кахалю (1852–1934) виделась аналогия с автоматической телефонной станцией. В наши дни мозг уподобляют системе сложных компьютеров, в частности, новых их моделей с так называемой виртуальной действительностью, но и эта аналогия по ряду причин не проходит.

Ведь в компьютерах циркулирует и обрабатывается только информация, передаваемая электрическими импульсами. В мозгу же психические процессы сопряжены со сложными феноменами обмена веществ и энергии, как-то подчеркивает современный биолог член корреспондент РАН Л. М. Чайлахян. Главное же, как нам кажется: исторический опыт свидетельствует о том, что все попытки проводить аналогию между мозгом и техническими устройствами со временем воспринимаются как очень наивные. Это одно позволяет опасаться, что и нынешние компьютерные модели скоро признают несостоятельными. По сформулированной уже после смерти Павлова так называемой теореме Геделя:

Ни одна система не может, как бы выскочив за собственные рамки, познать, объяснить, понять саму себя.

В связи с тем теперешние ученые в этом отношении далеко не так оптимистичны как Павлов и его современники. Не будем, конечно, за то осуждать ни тех, ни других.

Разумеется, Павлов не был этологом, да и не мог им быть: этология как особая наука только начала зарождаться в последние годы его жизни. Зоопсихологов же он, будучи очень строгим экспериментатором, но отнюдь не толкователем естественного поведения животных в природе, даже и за ученых-то не считал, о чем неоднократно и без всяких обиняков высказывался. Дескать, «описатели», «балаболки».

В то же время, что бы там ни говорилось, И. П. Павлов внес громадный вклад в развитие современной науки о поведении животных и человека. В том, что наши власти через четырнадцать лет после смерти Ивана Петровича попытались превратить его в идола, классика марксизма-ленинизма от биологии, личной вины великого физиолога, конечно, нет. Институты имени И. П. Павлова есть не только у нас, но и в западных странах.

При жизни Ивана Петровича советские власти, в общем, относились к нему с большим почтением. Революция застала его в должности заведующего кафедрой физиологии Петербургской Военно-хирургической академии и, одновременно, руководителя физиологической лаборатории Института экспериментальной медицины. В 1925 году он возглавил Ленинградский институт физиологии, при котором в 1926 году основал всемирно известную биологическую станцию в селе Колтуши.

Внешне, не в пример многим, жизнь Ивана Петровича, таким образом, складывалась при большевиках весьма благополучно. Чины и звания так и сыпались как из рога изобилия, эксперименты получали вполне по тем временам приличную финансовую поддержку государства. Были многочисленные ученики. Из-за рубежа наведывались коллеги и друзья. Казалось бы, чего уж жаловаться? Радуйся и благодари предержащую власть. Но вот тут одна беда. Не того сорта человеком был Павлов! Помните, выше цитировалось письмо Ленина Зиновьеву? Вождь революции отметил, что Павлов — правдивый человек, ссылаясь на высказывания самого же Ивана Петровича.

Да, это было именно так. Во всем, и в высказываниях, и в поведении Павлов не платил взаимностью советскому режиму. С первых же дней революции он упорствовал в своем неприятии новой действительности. Это проявлялось буквально во всем.

Часто вспоминают, что Павлов демонстративно крестился, проходя мимо церквей, чтил православные престольные праздники, вообще был верующим человеком, хотя, иной раз, мог поразить собеседника крайним материализмом своих воззрений на работу мозга. Что там было всерьез, а что — фрондой, своего рода игрой, — трудно сейчас сказать. Иван Петрович был нетерпим, вспыльчив, взрывался иногда по пустякам, но, в основном, был очень справедлив и умел извиняться, когда бывал не прав. Он органически не переваривал подхалимов и партаппаратчиков, внедренных в научную среду, соглядатаев, сплетников, стукачей и никогда этого не скрывал.

Однако, многие его письма и высказывания, в которых проявилось поразительно глубокое понимание нашей действительности тридцатых годов и будущего страны, стали известны только сейчас. Многие годы из официальных изданий все это тщательно устранялось. Поэтому позволим себе процитировать некоторые материалы из недавно изданного сборника «Своевременные мысли или пророки в своем отечестве» Лениздат 1989 г. После всего, нами рассказанного о Павловской сессии 1950 года, это все звучит особенно удивительно.

Шестого октября 1935 года, за год до смерти, Павлов направил позже расстрелянному Н. Бухарину письмо с личной просьбой. В Ростове на Дону жили две вдовы-старушки — сестры его жены — бывшая мелкая помещица и бывшая жена городского головы. Обе они были иждивенками, жили в страшной нужде, и их единственную кормилицу, дочь одной из них, арестовало ГПУ… Ручаюсь головой, пусть арестуют меня самого, если я оказался бы не прав — так кончается письмо, — за ничто. Это или низкий донос как какого-либо шкурника, или теперь применяемое государственное вымогательство ценностей, которых в данном случае нет и нет. Помогите, если можете. В отрицательном случае сообщите об этом. Я напишу в Совнарком. Боже мой, как тяжело теперь сколько-нибудь порядочному человеку жить в Вашем социалистическом Раю. Тут не родственные связи, а обязательность порядочности вмешаться, раз в этом случае знаешь все доподлинно; как оно есть — вопиющее попрание человеческого достоинства и издевательство над человеческой судьбой?

Бухарин добился освобождения женщины, помог.

А через три недели после убийства С. М. Кирова, двадцать первого декабря 1934 г. И. П. Павлов писал в Совет Народных Комиссаров СССР:

Революция застала меня почти в семьдесят лет. А в меня засело какое-то твердое убеждение, что срок дельной человеческой жизни именно семьдесят лет. И поэтому я смело и открыто критиковал революцию. Я говорил себе: «Черт с ними! Пусть расстреляют. Все равно жизнь кончена, а я сделал то, что требовало от меня мое достоинство». На меня поэтому не действовало ни приглашение в старую Чеку, ни правда кончившиеся ничем, угрозы при Зиновьеве в здешней «Правде» по поводу одного моего публичного чтения: «Можно ведь и ушибить».

Теперь дело доказало, что я неверно судил о моей работоспособности. И сейчас, хотя раньше часто об выезде из отечества подумывал и даже иногда заявлял, я решительно не могу расстаться с родиной и прервать здешнюю работу, которую считаю очень важной, способной хорошо послужить не только репутации русской науки, но и толкнуть вперед человеческую мысль вообще. Но мне тяжело, по временам очень тяжело жить здесь — и это есть причина моего письма в Совет.

Вы напрасно верите в мировую революцию. Я не могу без улыбки смотреть на плакаты: «Да здравствует мировая социалистическая революция, да здравствует мировой Октябрь!» Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До вашей революции фашизма не было. Ведь только политическим младенцам Временного правительства было мало даже двух Ваших репетиций перед Вашим Октябрьским торжеством.

Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, вовремя догадаются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы, — террор и насилие. Разве это не видно всякому зрячему?

Сколько раз в Ваших газетах о других странах писалось: «Час настал, час пробил», а дело кончалось лишь новым фашизмом то там, то сям. Да, под Вашим косвенным влиянием фашизм постепенно охватит весь культурный мир, исключая могучий Англо-саксонский отдел (Англию, наверное, Соединенные Штаты, вероятно), который воплотит-таки в жизнь ядро социализма: лозунг — труд как первую обязанность и главное достоинство человека и как основу человеческих отношений, обеспечивающую соответствующее существование каждого — и достигнет этого с сохранением всех дорогих, стоивших больших жертв и большого времени приобретений культурного человечества.

Но мне тяжело не оттого, что мировой фашизм попридержит на известный срок темп естественного человеческого прогресса, а оттого, что делается у нас и что, по моему мнению, грозит серьезной опасностью моей родине.

Во-первых, то, что Вы делаете, есть, конечно, только эксперимент и путь даже грандиозный по отваге, как я уже сказал, но не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды и, как всякий эксперимент, с неизвестным пока окончательным результатом.

Во-вторых, эксперимент страшно дорогой (и в этом суть дела), с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни.

Мы жили и живем под неослабевающим контролем террора и насилия. Если бы нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком без пропусков, со всеми ежедневными подробностями, — это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней выставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь вырастающими городами, днепростроями, гигантами-заводами, бесчисленными учеными и учебными заведениями. Когда первая картина заполняет мое внимание, я всего более вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий. А у нас это называется республиками. Как это понимать? Пусть, может быть, это временно. Но надо помнить, что человеку, происшедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым существам участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно.

И, с другой стороны. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства.

Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нее.

Не один же я так думаю и чувствую?

Пощадите же родину и нас.

Академик Палов. Ленинград 21 декабря 1934 г.

За такое письмо любого человека, кроме академика Павлова, наверняка, поставили бы к стенке. Да и не одного. Убили бы всех родственников и близких друзей. Вот вам и «идол» с Павловской Сессии! Удивительны превратности судьбы человеческой в нашем «безумном, безумном мире»!

Письмо прочли. Холодно-корректным посланием ответил председатель Совнаркома В. М. Молотов. Не будем цитировать целиком…

Должен при этом выразить свое откровенное мнение о полной неубедительности и несостоятельности высказанных в Вашем письме политических положений…

Можно только удивляться тому, что Вы беретесь делать исторические выводы в отношении принципиально-политических вопросов, научная основа которых Вам, как видно, совершенно неизвестна. Могу лишь добавить, что политические руководители СССР ни в коем случае не позволили бы себе проявить подобную ретивость в отношении вопросов физиологии, где Ваш научный авторитет бесспорен…

Последние слова особенно «хорошо» звучали накануне тотального вмешательства советской власти в искусство и науку: постановлений о журналах «Звезда и Ленинград» в 1947 году, затем — сессий ВАСХНИЛ и Павловской, гонений на ряд направлений физиологии, генетику, кибернетику, «формалистическое» искусство, погромного вмешательства в языкознание.

История рассудила.

А Павлов, мужественный и неистовый человек, до самой смерти, не в пример многим, оставался верен своим взглядам. Однажды он прилюдно заявил, что строительство социалистического общества — эксперимент, на который он не пожертвовал бы… и одной лягушкой! На торжественном заседании, посвященном столетию со дня рождения Ивана Михайловича Сеченова 26 декабря 1929 г. Павлов говорил:

Мы живем под господством жестокого принципа: государство, власть — все. Личность обывателя — ничто. Жизнь, свобода, достоинство, убеждения, верования, привычки, возможность учиться, средства к жизни, пища, жилище, одежда, — все это в руках государства. А обывателю только беспрекословное повиновение. Естественно, господа, что все обывательство превращается в трепещущую массу, из которой — и то не часто — доносятся вопли: «Я потерял или я потеряла чувство собственного достоинства, мне стыдно за самого себя!»

На таком фундаменте, господа, не только нельзя построить культурное государство, на нем не могло бы держаться долго какое бы то ни было государство.

Без Иванов Михайловичей с их чувством собственного достоинства и долга, всякое государство обречено на гибель из внутри, несмотря ни на какие Днепрострои и Волховстрои. Потому что государство должно состоять не из машин, не из пчел и муравьев, а из представителей высшего животного царства…«Эти пророческие слова обращены к нам. Актуальны как никогда для нас, свидетелей предсказанной Павловым «гибели из внутри». Не одолели нас ни белогвардейцы, ни интервенты, ни гитлеровцы. Рухнули сами, и донельзя глупо в очередной раз искать виновников на стороне, чтобы оправдать свои безответственность, эгоизм и легковерие.

Наши нынешние мечты: жизненный уровень американцев или шведов, такое же вкусное и калорийное питание, такие же общедоступные цены на автомобили, «видаки» и шмотки, такие же шикарные квартиры… А Павлов из всех потерянных нами ценностей на первое место ставил человеческое достоинство. Там, где оно попрано и не имеет никакой цены, все прочее утрачивает смысл. Так думали и чувствовали лучшие люди России, в отличие от нынешних жалких демагогов, воображающих, что они «демократы» и (или?) «патриоты»!