Митюшины холмы. Роман в письмах. Письмо 1

Предисловие

Я нашла стопку старых писем на чердаке в потускневшей от времени и невзгод шкатулке. Когда-то, кажется, эта шкатулка принадлежала моей прабабке. Письма были аккуратно свернуты в ткань, бережно перевязаны ленточкой. Полуистлевшие, они все были адресованы одной незнакомой мне женщине, жившей ещё в позапрошлом веке. Я показала письма своей матери, и та сообщила, что их с собой привезла прабабушка, когда вернулась в Россию, и, очевидно, они были адресованы её тёте, поскольку в девичестве та имела фамилию Версткова.
Заинтересовавшись, я переписала все письма, на что потратила не один день, так как разобрать почерк было довольно сложно, а чернила во многих местах стерлись. Однако история, открывшаяся мне, того, определенно, стоила.
Вот она.

Письмо Софьи Александровны Самойловой
своей подруге Лизавете Андреевне
Верстковой от июля 3 числа 1853 года

«Дорогой мой друг!
Как давно мы уже не виделись с тобою! Как сильно соскучилась я по твоему веселому смеху и озорным шуткам! Ты уехала, моя любимая Лизет, и все вокруг будто бы померкло без тебя: солнце светит не так ярко, как прежде, птицы поют, но пение их лишь печалит, а трава на холме, куда мы в детстве любили убегать, кажется, потускнела и теперь не радует мой взор. Как трудно сносить эту жестокую разлуку! Если бы ты вернулась...

Но письмо огорчит тебя, возможно, за что прости свою покинутую подругу, чья главная радость теперь лишь в этих строках, связывающих нас крепкой невидимой нитью дружбы. Чтоб и вовсе не вогнать тебя в тоску, расскажу о том, что творится у нас, в Митюшиных холмах, месте, расстаться с которым у меня, признаюсь, никогда не хватит сил. Сия обитель мечтаний, хранилище девичьих грез навсегда останется в наших сердцах. Холмы уже покрылись зеленью, крестьяне сеют пшеницу на полях...

Помнишь то озеро, в коем нам постоянно запрещали купаться, но мы, нарушая запреты и опьяненные счастьем от осознания этого, все равно умудрялись сбежать от наших строгих учителей и в жаркие летние дни окунуться в воду? То озеро, что сразу за холмами?

Теперь я уже не купаюсь в нем, хоть разрешения просить более не надобно у мадам Сатин. Наверняка ты помнишь гувернантку, приставленную ко мне и моей кузине, ту строгую француженку, не умевшую смеяться. Она умерла уже, увы. Этой зимой её унесла чахотка. Несмотря на наши сдержанные отношения, я горько переживала эту потерю... Но не буду о грустном!

Если бы ты сейчас вернулась в Митюшино, то, верно, поняла бы, что ничего не изменилось, а если и изменилось, то так незначительно, что это можно посчитать почти не интересным.

Мой дядя Константин Алексеевич теперь проводит много времени за чтением книг, но знаешь, Лизет, он берет их в руки не ради жажды открытий, не с чувством одухотворенного предвкушения прочитать хорошую историю, тронувшую бы сердце, - нет, с единственной целью он уединяется в своем кабинете, и цель эта, хоть очаровательна в своей безобидности, хоть снисходительно мила, но, на мой взгляд, непростительна для человека разумного и в летах, коим и является мой дядюшка. Словно ребенок, только научившийся читать, Константин Алексеевич удостаивает своим вниманием множество книг, не разбираясь ни в их сущности, ни в назначении, не увлекаясь ни слогом, ни историей; он явно не страшится стать гурманом и поглощает с завидным аппетитом труды, по моему мнению, весьма безвкусные и даже вредные. И подобно малолетнему обжоре, чьи глаза хотят изведать все, но не все может переварить желудок, да и места там не прибавляется, дядюшка надкусывает все блюда, среди каких попадаются и энциклопедии, и романы, и философские труды и даже, не побоюсь сказать, поваренные книги!

Кто-то надоумил Константина Алексеевича, что читать книги в наше время стало модным, но ещё более модным стало цитировать, желательно к месту, но можно и просто ради впечатления, некие мысли, фразы и мнения из книг. И вот мой бедный дядюшка, увлеченный идеей поразить всех в обществе своей «eruditio» (так он любит говорить), уже не одну неделю проводит в библиотеке или своем кабинете, " надкусывая" и " поглощая". Многие книги он не только не дочитывает, но и даже не начинает! Как такое может быть, спросишь ты? А вот: он просто открывает с середины и заучивает нужную, на его взгляд, фразу!

Но я, возможно, слишком строга к нему. Ты ведь знаешь, подруга, что дядюшка человек незлой, неглупый, однако весьма зависимый от чужих мнений и слишком категоричный тогда, когда следовало бы пойти на компромисс. Я пыталась порекомендовать ему кое-что, например, де Виньи или Гюго, но он грубо велел мне не совать нос не в свое дело. Столь резкая форма отказа, разумеется, задела мои чувства, но я не стала обижаться, поскольку уже давно привыкла к непростому нраву Константина Алексеевича, да и таить на людей обиду я считаю делом глупым и бессмысленным. Ты скажешь снова, что я слишком терпима к людям, но в силу мягкости своего характера я не могу вести себя как-то иначе.
Но что же мой дядюшка?

Он по-прежнему любит устраивать в Митюшино балы и праздники. Рассылая приглашения (впрочем, за него это делает камердинер), он все в той же своей нетерпимой манере, немного резкой, чуть напыщенной, сообщает о неприемлемости отказа и нежелании его получать. Он с той же силой не любит опоздавших или не явившихся. Первых он готов простить, при условии, что те опустошат три рюмки с водкой и выполнят его желание, не всегда благоразумное, но должное повеселить гостей. А гостей в Митюшино всегда много, и зачастую, есть у меня навязчивое подозрение, некоторые из них опаздывают намеренно, чтоб только сиять в лучах сомнительной славы перед другими гостями и завладеть вниманием хозяина... Вторые же (а я говорю про не явившихся) прощения не получают вовсе, лишь возмущенную записку на следующий день по содержанию всем одинаковую - и снова это дело рук камердинера Матвея, в чьи прямые обязанности входит сие занятие - с примерно таким содержанием: " Я возмущен вашим отказом. Не желаю видеть вас более. Прощайте".

Оригинально, не так ли? Но, что странно, мало кто, попав в " немилость", оставляет все как есть и не едет тут же в Митюшино вымаливать прощение. Некоторые из них его великодушно получают, причем таким гостям дядюшка потом подает лишь палец для поцелуя; другим же вечно сетовать на свою опрометчивость без позволения снова появиться перед уважаемым во всем уезде Константином Алексеевичем. Он словно царь здесь, а Митюшины холмы - его царство. Но я иронизирую. Я безмерно благодарна дядюшке, приютившему сироту, но все же при его богатстве и влиятельности в здешних краях он мог бы чуточку больше думать о других. Увы, подобострастное окружение, лесть восторженных речей и полное согласие со всеми его мнениями к этому не располагают, а оттого, возможно, у нас с дядей весьма непростые отношения - я с детства имею привычку говорить, что думаю. Со временем, правда, часто натыкаясь на его раздражительность, ещё чаще - насмешливое пренебрежение, я научилась помалкивать в его присутствии.
Надеюсь, я не утомила тебя своей болтовней, Лизет? Но мне так нужно излить свои мысли! После твоего отъезда мне совсем не с кем поговорить по душам; короткие замечания, вежливые ответы - это лишь видимость разговора.

Как жаль, что мы с тобой не сестры, даже не кузины! С моей троюродной сестрой Марьей (дядюшка настоял, чтоб мы назывались кузинами и наши имена произносились на французский манер, так что из Сони я превратилась в Софи, а Марья - в Мари), нас связывают родственные, но, увы, не дружеские отношения. Ты ведь не забыла Мари? Ох, её невозможно забыть!

Веселый легкий нрав, приятные манеры моей кузины подкупают всякого. Мари не утруждает себя работой ни умственной, ни физической. Ты, верно, запомнила её маленькой избалованной барышней, не желающей надевать желтое платье, потому что её бархатная лента не в тон и отливает возмутительным оранжевым цветом... Да, такова моя кузина! О Лизет, ты не представляешь, какой красивой она стала! Ей уже шестнадцать, самая пора выходить в свет, и скоро, как обещал дядюшка, это непременно случится. Наверное, с открытием следующего сезона, если мы будем приглашены в Петербург.

Мари действительно очень красива! Её изящная фигурка - мечта любого платья, светлые волосы вьются без каких-либо ухищрений парикмахеров, чистая кожа светла и нежна, как и полагается красавице; голубые глаза искрятся ещё детской непосредственностью, но и мелькает в них жажда влюбиться, как это свойственно всякой молодой барышне.

Мари грациозно танцует, восхитительно поет, обаятельно жеманничает - словом, обладает всеми талантами, мне, увы, не доставшимися. А как заливисто она смеется! Уверена, уже на первом своем балу у неё не будет отбоя от кавалеров, и я за неё очень рада. К тому же, нескромное приданое по меркам здешних мест и вовсе вскружит голову молодым юношам.

Недавно я была в оранжерее с няней Мари Анфисой Марковной, - мы поливали наши гортензии - как тут вошла кузина в своем голубом платье, украшениях, которые ранее принадлежали её матери, ныне покойной, со струящимися по плечам локонами и озорной улыбкой. " Видите? - похвасталась она. - Я буду самой красивой барышней на своем первом балу! "

" Бесспорно, милая, - вздохнула Анфиса Марковна, а, когда Мари ушла, добавила: - Она осчастливит своею красотою любого мужчину и вгонит в уныние всех остальных дам. Её муж будет счастлив, если влюбится в неё настолько сильно, что стерпит все её капризы! "

К сожалению, Мари унаследовала от отца крайнюю степень нетерпения к чужим желаниям. И все же моя кузина вызывает во мне восхищение, хотя я и опечалена её неспособностью серьезно относиться к вещам, того требующим. Например, на одном из вечеров, которые дядюшка прозвал " малыми", поскольку на них присутствует от десяти до пятнадцати гостей, и на котором я по несчастливой случайности оказалась (ты ведь знаешь, я не люблю эти вечера), Мари громко осведомилась у княгини Плетневой об её сыне, скончавшемся недавно, сказав следующее: " У вашего сына, говорят, была лихорадка? Ах, этот гроб почему-то закрыли, а мне так хотелось посмотреть на мертвеца! Если дотронуться до мертвеца и загадать желание, а потом сдунуть это желание снова на мертвеца, то в Раю оно достигнет Бога быстрее и, соответственно, быстрее исполнится! "

Представь себе несчастную княгиню! Она побледнела, даже оцепенела от столь нелепого комментария недавней трагедии. Почувствовав напряжение, застывшее среди гостей, Константин Алексеевич произнес: " Моя дочь ещё дитя, а оттого не осознает до конца всю серьезность сей утраты, княгиня".

Как обычно, никто и не подумал встревать в эту неловкость. Все наперебой заговорили о восхитительном состоянии неведения, в коем пребывает молодая душа. Помню себя в шестнадцать лет: уже тогда я знала, что такое смерть, ведь мои любимые родители скончались задолго до этого.

Продолжая говорить о Мари, стоит также сказать, что в ней, к несчастью, напрочь отсутствует чувство такта, но это ей простительно ввиду нескольких причин: её юности, красоты и знатного имени. Не думаю, что она поняла всю двусмысленность своих слов, когда заметила однажды: " Я на днях видела вашего супруга, мадам Савельева. Надеюсь, он не заболел? " " С чего вы взяли, мое милое дитя? " - отвечала в недоумении та. " Как же? Он шел по улице с какой-то молодой дамой, а ветер был так силен! Но он отдал пальто своей премилой спутнице! Как это благородно! "

Сие неуместное замечание вызвало у присутствующих насмешливые улыбки: всем известно, что любовницам господина Савельева нет числа. Мне же стало непомерно жаль бедную его супругу. Та сначала покрылась пунцовой краскою, потом побледнела, губы её задрожали, и в глазах этой достойной женщины я увидела страдания по недостойному мужчине. И тут же мне хочется спросить тебя, подруга, как могут быть мужчины так жестоки?

Однако женщины также могут проявлять жестокость, и моя кузина тому доказательство. Чувство такта и бережного отношения к чужим страданиям, я надеюсь, будет приобретено ею в будущем, а пока юность и наивность Мари оправдывают её легкомыслие. Я искренне порадуюсь, если ей достанется в мужья человек, в коем проявится редкий талант взрастить в своей возлюбленной чувство меры, такта и добродетельного участия к людским трагедиям. Пока же моя милая кузина остается очаровательной, но совершенно безответственной особой...

И ты должна понимать, Лизет, что, к моему горькому сожалению, мы с Мари вряд ли проникнемся дружеской теплотой друг к другу. Увы, это так, хотя один Бог ведает, как сложатся наши судьбы! И я молюсь, чтоб путь каждого из нас оказался достоин.

Вечно твоя Софи».