Преподобный Феодор Студит

Жития святых Максима и Феодора[65] в чём-то схожи. Преподобный Феодор также был простым иеромонахом (впрочем, как и святой Иоанн Дамаскин[66], который сокрушил иконоборцев – патриархов и иерархов. Может, кто-нибудь полагает, что и он тоже не был послушен Церкви?). Но именно преподобному Феодору Студиту пришлось отстаивать истину в двух важных и серьёзных церковных и богословских вопросах того времени, тогда как официальная Церковь в лице патриарха и синода в разрешении этих проблем шла на компромисс и уступки, тем самым упраздняя и ниспровергая Евангелие, Священные каноны и Предание в целом.

Первая проблема возникла в связи со вторым браком автократора Константина VI[67], а вторая – вследствие иконоборческой[68] политики императоров Льва V[69] и Михаила II [70]...

Без серьёзной причины упрятав свою законную супругу в монастырь, царь Константин стал требовать церковного благословения на брак со своей возлюбленной Феодотой.

Однако развод и второй брак запрещаются Евангелием и церковными канонами. Как известно, Сам Господь упразднил ту лёгкость, с которой закон Моисеев дозволял развод (причём всегда не в пользу женщины), совершенно запретив расторжение брака по какому бы то ни было поводу, кроме факта супружеской неверности – «кроме вины прелюбодеяния» (Мф. 5, 31–32). Таким образом, Христос учил о нерасторжимости брака: «Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мф. 19, 3–10).

Поэтому второй брак императора, всё-таки освященный пресвитером Иосифом[71] при попустительстве святителя Тарасия, преподобный Феодор считал не браком, но «прелюбодеянием», а совершителя оного – не иереем, но «прелюбодеем». Впрочем, подвижник не только не одобрил второй брак царя, считая его «вне установлений божественных и человеческих», но и тотчас осудил сие деяние, прервав церковное общение как с самим «прелюбодеем», так и с теми, кто находился с ним в общении – с самим самодержцем и даже с патриархом.

Святой объяснял, что это беззаконие ниспровергает Евангелие и упраздняет священные каноны; оно есть не что иное, как попытка изменить неизменные заповеди Божии и представить их изменяемыми и изменчивыми, а значит и Самого Бога изменяющимся и превратным: «Оправдывая это ежедневно вышесказанными ссылками и заключениями под стражу, они действительно нарушили Евангелие, по суждению святых, и насильно внушают, что при всяком преступлении бывает икономия, изменяя неизменные заповеди Божии и представляя их изменяемыми... Отсюда следует не что иное, как то, что Бог изменяем и превратен. Это подобно тому, как если бы кто прямо сказал, что Евангелие безразлично в отношении к спасению и погибели».

В другом месте преподобный Феодор, ссылаясь на мнение святителя Василия о неизменяемости заповедей, писал: «Итак, заповеди Божии изречены неложными устами в значении необходимом и необходимо должны быть соблюдаемы, а не извращаемы так, чтобы можно было их то соблюдать, то нет, или такому-то соблюдать, а такому-то нет, или иногда соблюдать, а иногда нет, но должны соблюдаться всегда, всяким лицом и во всякое время».

Святой справедливо полагал, что если не осудить это прелюбодеяние, то пример царя ромеев[72] может принести зло и другим, подвластным правителям государства, а также послужить дурным примером и за пределами империи, передаваясь из поколения в поколение как неисцельный недуг. «Так и король лангобардов, и король Готии, и наместник Босфора, ссылаясь на нарушение заповеди, предались развратным устремлениям и несдержанным желаниям, выставляя как удобный предлог поступок императора ромеев, поскольку он впал в то же самое, получив на это согласие патриарха и бывших с ним архиереев».

Однако не греховный поступок императора, а прямота и дерзновение игумена Студийского монастыря преподобного Феодора явились образцом для других епископов, пресвитеров и иноков. Убедившись, что позиция святого во всём согласна с Евангелием, они отлучили от Церкви тех, кто в пределах их юрисдикции творил подобные беззакония, умаляющие и обесценивающие Предание. «Непозволительно вам иметь жён вопреки постановленным от Христа законам» – вторили они за преподобным Феодором слова, перекликающиеся с тем, что сказал Ироду покровитель Студийской обители святой Иоанн Креститель: «Не должно тебе иметь жену брата твоего» (Мк. 6, 18).

Бесстрашный защитник Предания, преподобный Феодор прекрасно сознавал, что это стояние за истину может стоить ему многого. Он понимал, что за твёрдую решимость в отстаивании своих убеждений может пострадать не только он сам, но и все насельники знаменитого Студийского монастыря. Однако, несмотря ни на что, святой Феодор смело продолжал отстаивать истину, ради которой готов был пожертвовать всем.

Поэтому он презрел своим покоем и мирным духовным деланием в тихой обители; не убоялся ни страданий, ни трудностей, ни запугиваний; не прельстился обещаниями и посулами. Ибо превыше всего на свете для себя он считал защиту евангельской истины, искажение которой непременно влечёт за собой самые серьёзные последствия для духовной жизни и самого спасения.

Вскоре его, действительно, отправляют в ссылку, а братию насильно распределяют по другим монастырям. Но гонение, которое было воздвигнуто на преподобного Феодора, тот претерпел не напрасно, поскольку его слова и дела в конечном итоге сдержали распространение и усугубление зла. «Ибо страсти, оставляемые без наказания, постоянно стремятся к худшему, подобно ехидне».

Однако ещё большим мучениям, от тяжести которых он много раз находился на пороге смерти, святой подвергся тогда, когда противостоял императорам-иконоборцам.

Лев V возобновил иконоборческие споры и воздвиг новые гонения против иноков, прежде всего против главного «зачинщика» – студийского игумена Феодора. К сожалению, сразу нашлись некоторые епископы, согласные с царём-еретиком, а другие, не выдержав давления, вынуждены были ему подчиниться. Поэтому, когда автократор созвал собор (815 г.), который должен был вынести окончательное решение в отношении иконопочитания, на его стороне были почти все клирики и монахи.

На заседании собора царь изложил свою точку зрения, называя почитание и поклонение святым иконам идолопоклонством. В ответ на это иконолюбивые отцы высказали православную позицию, заявив в конце о том, что уже одно только то, что они, удостоверившись в еретических взглядах своих оппонентов, всё ещё с ними заседают и собеседуют, совершенно неправильно и отнюдь не согласно со Священным Писанием: «Великим благом для нас, слышащих, что вы таковы, было бы даже прекратить совещания с вами. Ведь божественный Давид с нами согласится, говоря, что не должно ни сидеть в суетном собрании, ни входить вместе с беззаконными, ни собираться в церкви лукавых».

После такой единогласной позиции преподобный Феодор «проявил большую и более явственную смелость». Несмотря на то, что на соборе присутствовали сам патриарх (сломить которого самодержцу всё же не удалось) и другие иерархи, несогласные с ересью и сильно ей противящиеся, именно святой Феодор, простой иеромонах, взялся полностью опровергнуть доводы царя, поскольку был самым образованным и добродетельным среди присутствующих. «Он выступил первым из собравшихся из-за величия речи и добродетели». (Ведь отнюдь не хиротония сама по себе делает епископа искусным богословом.)

Преподобный Феодор, как лучший из богословов, неопровержимо доказал необходимость почитания святых икон. Более того, назвав еретиков человекоподобными зверями, а их слова и поведение погибельными, он советовал, насколько это возможно, отстраняться от них и даже не встречаться с ними вовсе, ибо с еретиками «разговаривать не только излишне, но и просто вредно».

Император пришёл в ярость от бескомпромиссной позиции преподобного Феодора. Он с трудом усмирил свой гнев и, осыпая исповедника Христова бранью и насмешками, с иронией сказал, что они должны вновь встретиться и продолжить полемику, поскольку он не желает венчать святого Феодора мученическим венцом.

Общая позиция отцов-иконопочитателей в отношении предложения царя ещё раз собраться, чтобы обсудить этот вопрос, имеет для нас огромную важность, поскольку ясно свидетельствует о бесполезности и бесплодности продолжения сегодняшних богословских диалогов с так называемыми инославными, как ныне почтительно принято именовать еретиков. Святые отцы считали, что снова разговаривать с теми, кто уже осуждён Церковью, бессмысленно, поскольку они совершенно невосприимчивы к истине, не в силах принять её: «Ведь нам бесполезно снова разговаривать с уже обвинёнными, так как они глухи к восприятию лучшего и неисправимы во всём».

Кроме того подвижник недоумевал: зачем, как не судить, позвали их на собор, исход которого и так был заранее предрешён? Ведь расхождение в позициях сторон и отсутствие объективного судьи, способного непредвзято рассудить и вынести верное решение, не предвещали ничего иного. Да и кто пошёл бы против воли государя? Ведь почти все подпали под власть царя, не выдержав угроз и убоявшись гонений.

Преподобный Феодор также напомнил автократору, как до него это делали и другие великие отцы, что правителям не должно вмешиваться в церковные дела, поскольку это сфера деятельности священнослужителей. «Вопросы Церкви принадлежат иереям и учителям, императору же дозволено управление внешними делами».

Когда же самодержец в неистовстве спросил святого: «Следовательно, ты изгоняешь меня сегодня из Церкви?» – бесстрашный подвижник ответил, что не он это делает, но святой апостол Павел, который говорит, что Господь поместил в Церковь, во-первых, апостолов, во-вторых, пророков, и, в-третьих, учителей, но отнюдь не царей (см.: Еф. 4, 11–12). И, пожалуй, император сам своими деяниями поставил себя вне Церкви: «И конечно, ты сам ещё раньше тем, что сделал, вывел себя [из Церкви]». И если тот желает вновь вернуться в лоно Церкви, то должен поддержать тех, кто предстательствует и следует истине: «Если же ты хочешь снова стать внутри неё, стань с нами, чтущими истину»

Эти диалоги представляют для нас исключительный интерес, поскольку отвечают на вопрос: «Кто же на самом деле отлучают себя от Церкви: те, кто не слушаются еретиков и еретичествующих архипастырей и правителей, или же те, кто отделяют себя от истины Евангелия и догматов веры?»

Не прекращая страшных угроз, иерархи и властители, уверившись в том, что не могут сделать послушными своим заблуждениям преподобного Феодора и его единомышленников, стали всячески добиваться того, чтобы те, по крайней мере, замолчали. Так, эпарх Константинополя запретил сторонникам святого собираться вместе, требуя «не учить или вообще не говорить о вере». (Мнение о том, что простым верующим, да и монахам тоже, не следует заниматься вопросами веры, весьма распространено и в наши дни, поскольку оно продолжает активно внедряться в сознание людей.)

Преподобный Феодор ответил на это так же, как апостолы отвечали властителям иудейским: «Судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога?» (Деян. 4, 19). (Поэтому и мы скорее предпочтём лишиться языка, нежели перестанем защищать веру православную, в меру сил помогая ей своим словом. Было бы чем-то странным и неразумным, если бы мы, видя усилия некоторых по умножению нечестия, сидели в это время сложа руки: «Где разумное основание того, что вы стремитесь держаться худшего и остаётесь без отклика для намного лучшего?»)

В отношении же вопроса, следует ли говорить и клеймить позором зло или же лучше молчать, пребывая в послушании архиереям и иереям, святой Феодор категоричен: когда опасности подвергается вера, всем следует не молчать, но говорить. Никто не может оправдывать себя тем, что, дескать, я не архипастырь и не пастырь, и даже не какая-нибудь важная персона, а всего-навсего простой человек: «Ибо заповедь Господа – не молчать в то время, когда в опасности вера. “Говори, – сказал Он, – и не умолкай” (Деян. 18, 9). “А если кто поколеблется, не благоволит к тому душа Моя” (Евр. 10, 38). И ещё: “Если они умолкнут, то камни возопиют” (Лк. 19, 40). Итак, когда дело касается веры, то не следует говорить: “Кто я такой?..”».

Когда искажается церковное вероучение и Христос бывает гоним, в данном случае, чрез брань против Его святого образа, то не только «тот, кто имеет преимущество по званию и знаниям, [...] но и занимающий место ученика обязан смело говорить истину и свободно отверзать уста». Ведь еретики добиваются как раз того, чтобы нигде не звучало слово истины, но повсюду царило заблуждение.

Если одно только молчание есть уже отчасти знак согласия, то письменное одобрение еретических мнений перед лицом всей Церкви – это уже измена Православию. К сожалению, сегодня мы стали невольными свидетелями такого предательства – посредством принятых документов и письменных решений в наши дни происходит распространение и засилье ереси из ересей – нечестия экуменизма.

Никто не обязан быть в послушании архиереям и синодам, когда те не оказываются верно преподающими слово истины. Так, когда Собор 809 года простил «прелюбодейного» иеромонаха Иосифа, сняв с него запрещение в священнослужении и приняв в клир Константинопольской Церкви, преподобный Феодор прекратил всякое общение с лжеучителями. И не поминал никого из присутствовавших на этом «прелюбодейном» соборе или разделявших мнение его участников, ибо он справедливо полагал, что «сия прелюбодейная ересь» вместе с извращением Евангелия, нарушает и упраздняет ещё и cвященные каноны.

Мало того, не только он сам не пребывал в послушании, но и другим советовал проявить непослушание и прервать поминовение еретиков и их пособников, ибо еретичествующие и пребывающие с ними в общении не суть Церковь: «Чтобы ты, зная, что это ересь, избегал ереси или еретиков, чтобы не имел общения с ними и не поминал их при Божественной литургии в священнейшей обители своей; ибо великие угрозы произнесены святыми тем, которые участвуют с еретиками даже и в принятии пищи».

Из этих и других подобных высказываний следует, что прекращение общения для преподобного Феодора означало не просто некую критику или порицание деяния, но именно прекращение литургического поминовения имени епископа.

Итак, еретическая синагога не есть Церковь; еретики и находящиеся с ними в общении никоим образом не могут составлять Церковь. Посему, основываясь на многовековом святоотеческом Предании, согласно которому Церковь существует там, где есть истина, а также на словах Господа, что там пребывает Он, где соберутся двое или трое во имя Его (см.: Мф. 18, 20), преподобный Феодор утверждал, что и трое православных составляют Церковь: «Не будем подавать соблазна Церкви Божией, которая может состоять и из троих православных, по определению святых».

Таким образом, мы, будучи православными, не только не обязаны слушаться тех клириков, которые учат непонятно чему, определяя новые догматы и предлагая доселе неизвестные учения, но даже за пастырей таковых не почитать: «Мы имеем заповедь от самого апостола, что, если кто станет учить или повелит нам делать паче, еже мы приняли, паче, еже в правилах, бывших по временам соборов Вселенских и Поместных, того не должно принимать и не должно считать его в числе святых; не станем произносить того тягостного слова, которое он изрёк».

Приведём ещё один эпизод, касающийся противостояния преподобного Феодора Студита и его учеников тем, кто требовал послушания своим заблуждениям.

Так, когда император вознамерился оправдать и восстановить на соборе «прелюбодейного» иеромонаха Иосифа[73], студиты вновь начали решительно противиться этому, несмотря на все те мучения, которые они претерпели во время первых гонений за истину.

Желая склонить студийских иноков на свою сторону, царь собрал их во дворце, дабы говорить с ними. Выделив среди монахов самых видных и образованных, царь попытался склонить их к разрыву с преподобным Феодором – их духовным наставником (которого перед этим он сослал на один из Принцевых островов[74]). Но все его попытки не увенчались успехом, так как доводы эти были ими полностью отвергнуты. Тогда, выйдя к иноческому собранию, он пошёл на следующую уловку: предложил тем, кто желают послушаться его советов «и стать сопричастными патриарху и соборной Церкви», встать одесную его, а тем, кто упорствуют и остаются при своём мнении, избрать левую сторону. Он думал, что таким ухищрением сможет ввести в заблуждение и привести к абсолютному послушанию тех, кто всё на свете оставил ради божественного послушания, «для божественной, по послушанию, непорочной жизни».

Но, когда все, как один, иноки стали не колеблясь по его левую руку, автократор, поражённый таким «дерзновенным исповеданием», пришёл в ярость и отдал приказание разослать всех монахов по ближайшим обителям, «чтобы они охранялись надёжнейшей охраной как не слушающиеся царских и священнических приказаний».

Преподобный Феодор Студит (†826), внеся неоценимый вклад в то, чтобы наконец настало время Торжества Православия, немного не дожил до этой радости, представившись ко Господу незадолго до Собора 843 года, на котором праведной царицей Феодорой[75] было окончательно восстановлено почитание святых икон. Впрочем, и другой угодник, преподобный Иоанн Дамаскин (†754), много потрудившийся для того, чтобы привести Церковь к торжеству VII Вселенского Собора (787), также не увидел плодов своей неусыпной борьбы за истину в первый период иконоборчества. Но этот триумф Православия стал возможным во многом благодаря именно их деятельности, направленной на поддержку православного вероучения среди монашествующих, против которых яростно восставали иконоборцы. Ибо как раз иноки, в противоположность нередко податливым и обмирщенным церковным властям, всегда возглавляют борьбу за чистоту веры. Если бы и сегодня церковное священноначалие, а также идущее в ногу с ним и со временем, во многом обмирщенное монашество противодействовали всем нововведениям и уклонениям от истины так, как это делал преподобный Феодор Студит, то не признавался бы и не благословлялся бы не только третий, но и второй брак; и дело бы никогда не дошло до приятия и признания браков с инославными; некоторые наши клирики (в особенности безбрачные) никогда бы не превратились в посмешище и позор для Православия, не стали бы так горестно походить на католических – своей распущенностью и порочностью; премьер-министр Греции[76], имея законную супругу и детей, никогда бы не посмел появиться на трапе самолёта со своей любовницей перед всем честным народом! (И ведь ни разу из уст церковных, накрепко затворённых из-за нравственного убожества и духовного упадка, не прозвучало в связи с этим ни единого слова возмущения или же осуждения поступка главы правительства.)

Самое прискорбное, что большинство насельников, безбедно живущих в щедро финансируемых государством и Евросоюзом обителях, а также на пожертвования верующих, успокаивают себя тем, что они, дескать, молятся, исполняют свой духовный долг, – а в это время вера православная ниспровергается, экуменизм же и сопутствующие ему вседозволенность и распущенность укрепляют свои позиции.

В одном из своих посланий святой Феодор Студит обращается к таким безучастным инокам, которые не решаются вступить в борьбу за истину, ибо превыше всего ценят тихое монастырское жительство (ситуация до боли знакомая – ведь и в наши дни во многом происходит то же самое): «И почему же мы предпочитаем Богу обители и страданию за благо – здешнее благополучие?»

Получается, что многим предпочтительнее спокойная, беззаботная жизнь в монастырях, нежели послушание заповедям Божиим. Те, кто прячутся за стенами обителей и, имея монастырские должности, предпочитают отсиживаться тогда, когда надо защищать истину, – предают веру и губят свою душу, дороже которой ничего нет. Таким образом, недостаточно, чтобы мы только в глубине души были православными – следует и внешне проявлять это. В связи с этим преподобный Феодор назидает одного из игуменов: «Поэтому, возлюбленный брат, если желаешь быть между нами, смиренными, то откажись от обладания монастырём, как ты обещал; к этому мы и убеждаем тебя, об этом и молимся, чтобы ты был православным как изнутри, так и извне, спасая почтенную душу свою, с которою не может сравниться ничто видимое».

Из всего этого следует, что не должно пребывать в бездействии и безмятежности многим духовникам, игуменам и старцам, которые удерживают своих чад от участия в борьбе против экуменизма – вместилища всех ересей и заблуждений. Ведь такая позиция идёт вразрез со всей историей православного монашества. Так, когда царь Анастасий[77], преданный евтихианской[78] и манихейской[79] ересям, решил поддержать злочестие монофизитов, преподобные Савва[80] и Феодосий «пламенно восстали в защиту веры, <...> они готовы скорее претерпеть смерть, нежели изменить что-нибудь из постановленного».

Не является исключением и святой Феодор. Обращаясь к иконоборческому собору, он дерзновенно исповедует свою веру, от которой его никто не сможет отвратить. Ничто не могло поколебать веру преподобного и убедить его пребывать в послушании еретикам и в общении с ними – он даже предпочитает умереть, нежели отказаться от своих убеждений: «Наконец, как бы ни было угодно вашей власти, наше смирение готово скорее страдать до смерти, чем отречься от нашего искреннего исповедания».

Иноки должны являть подобную непоколебимость и силу своей веры, решительно препятствуя любому, даже малейшему нововведению или уклонению в вере. Это и есть их делание. «Итак, принадлежащие к монахам в настоящие времена пусть покажут это делами. А дело инока – не допустить ни малейшего нововведения в Евангелии, чтобы, подав мирянам пример ереси и общения с еретиками, не подвергнуться ответственности за их погибель».

Таким образом, ревнитель Предания указывает и на их ответственность, особенно в отношении дурного примера для мирян, – ведь если инок не будет всё почитать за сор, тогда что же должен делать мирянин, имеющий определённые обязанности перед своей семьей? «Если монашеский чин не вменит вся в “уметы” (Флп. 3, 8), то есть монастыри и всё находящееся в них, то как мирянин оставит жену, детей и всё прочее?» И последнее: из жития преподобного Феодора Студита становится для всех очевидным, что не столько знание церковного Предания имеет великую ценность, сколько твёрдое следование Преданию и соблюдение всего, что было воспринято от святых отцов. Как были они правы, когда учили абсолютной непоколебимости в вопросах веры и совершенно возбраняли даже малейшее отступление в догматических и нравственных вопросах.

Именно это незыблемое стояние за истину сохраняло в первозданной чистоте веру нашу вплоть до XIX века. В дальнейшем, к сожалению, повсеместно утвердилось господство модернистского духа, детища западного Просвещения. А затем, с начала XX века, постепенно получила распространение всеересь экуменизма, которая сегодня почти полностью одержала верх, завладев умами представителей официальной Церкви и получив неограниченный доступ в церковные учебные заведения.

Всё это привело к отвержению Предания, даже самого Евангелия, к догматическому и моральному минимализму. Яркие примеры тому – попытки[81] доказать православность монофизитов Диоскора[82] и Севира[83]; декларирование того, что католическая церковь – это церковь-сестра; в нравственной же жизни – оправдание добрачных отношений и даже дискуссия о возможности признания однополых браков.