Вместо предисловия. Быль и боль Андрея Грачёва

Быль и боль Андрея Грачёва

Рассказы Андрея Грачёва давно известны по публикаци­ям во всероссийском литературно-публицистическом аль­манахе «Боевое братство», региональных газетах ветеранов боевых действий «Побратим», «Ветераны Поволжья», кол­лективных сборниках прозы, всероссийском литературном журнале «Русское эхо». Они получили широкое признание среди участников афганской и других локальных войн благо­даря своей правдивости и искренности.

Однако разрозненные публикации не могут дать целост­ного впечатления о творчестве Грачёва. Его рассказы пере­росли привычные границы афганской тематики, стали образ­цом высокохудожественной военной прозы, едва ли не лучшим из того, что было написано за эти годы об Афганистане.

И вот теперь у Самарской региональной организации «Бо­евое братство» появилась возможность издать произведения Андрея Грачёва отдельной книгой, достаточно солидным ти­ражом. Произошло это благодаря финансовой поддержке Пра­вительства Самарской области, с которым у нашей органи­зации сложились давние и прочные партнёрские отношения.

В книгу Грачёва вошли не только рассказы, но и проник­новенные и лиричные стихотворения. В них слышны отго­лоски тех песен, которые пели солдаты на привалах в Афга­не, которые они поют сейчас, когда собираются вместе. Это размышления о нелёгкой солдатской доле, о жизни и смерти, о чести и мужестве, о достоинстве и долге.

Я считаю, что такую книгу необходимо прочитать не только всем нам, участникам Афганской войны. В первую очередь, её нужно прочитать молодым - тем, кто, к счастью, не был участником и свидетелем той войны. Прочитать, чтобы узнать и понять - их ровесники уходили на войну в неизвестную далёкую страну, чтобы выполнить свой сол­датский долг. На этой войне было место всему - кровавым боям и мирному отдыху, настоящей дружбе и непримиримой вражде, высокому стремлению и низкому малодушию, героиз­му и трусости... Но в главном «афганцы» всегда оставались верны себе - они были истинными русскими солдатами, и в жизни, и в смерти не предавшими идеалы боевого братства.

Андрей Мастерков,

Председатель СРО ВООВ «Боевое братство»,

СРО ОООИВА

Вместо предисловия

Много лет назад закончилась последняя война Советского Сою­за — долгая, странная и до сих пор не объявленная. Прошли времена, когда к окнам окружных госпиталей липли обгорелые странные солда­тики и, как кино, смотрели на не стреляющий, мирный город, а город бежал мимо них, город спешил, городу было некогда. Ввод войск назвали «политической ошибкой», войну — «авантюрой». Тринадцать тысяч «ошибок» совершили на той войне и около семисот тысяч «авантюри­стов» пропустили через неё. Войска вывели, «ошибки» запаяли в цинк и зарыли, а что делать с «авантюристами», долго решить не могли.

Поначалу их как будто не существовало в природе, а просто по­падались на вокзалах загорелые дембеля и потом куда-то бесследно исчезали. Затем одумались и приравняли их к участникам войны. Но только приравняли — войны всё равно не было. И где умудрился солдат потерять ногу и чей орден себе привинтил, оставалось неясным.

И, действительно, разными были войны. Даже и сравнивать было нельзя огромное горе страны с маленьким обелиском на кладбище. И всё-таки в самом конце восьмидесятых сообразили, что для солдата, в конечном счёте, разница только в одном — на той войне гробы были деревянные. И официально признали «авантюристов» ветеранами. В народе оке их с самого начала и навсегда окрестили как отдельную на­цию — «афганцы», и тем прочно от себя отделили.

'Резкие, злые, заводные с полуоборота, они и вправду отличались от других. У них и язык был особенный. Ну, какой «душара» влетел па «бурубухайке в зелёнку» и какой «бахшиш» нашёл в этой «зелён­ке» «бача»? И, когда в их знаках отличия решили разобраться, то не разобрали ничего. Зато многим удалось на афганской теме отличить­ся. Об «афганцах» заговорили, задумались, записали — и не сказали Р09НЫМ счётом ничего.

Хочешь обмануть, скажи половину. Первую половину правды об «афганцах» сказала в книге «Цинковые мальчики» Светлана Алексиевич: мародёры, насильники, убийцы и изувеченные войной наркоманы. Вторую сочинил Александр Проханов: герои, рыцари без страха и упрёка, а кто упрекнёт — сволочь. Но из двух этих половинок ничего не сложилось. Правда Светланы Алексиевич не больше её гонорара, а правда Александра Проханова закавычена и была заголовком пар­тийной газеты. Отпетыми головорезами возвращались они домой и последними рыцарями Союза. Как и их война, остались «афганцы» необъявленными, и говорят о них разное: от «крепких парней» до «по­головных наркоманов», от «людей долга и чести» до «за косяк мать продаст». Не складывается правда об «афганцах» оттого, что не тот в этой правде расклад. Нужно всё разложить по полочкам, всё взвесить, а в мирной жизни таких весов нет. Война не всё спишет, но всё нужно писать о войне.

Война, это когда твой друг помещается в уголке вещмешка, а всё остальное расплёснуто миной. А ты ползаешь в пыли и собираешь се­рые куски мяса, а мясу, как и тебе, — девятнадцать. Эта правда на вес мешка — пять четыреста по весам баграмского морга.

Первая ложь об Афгане в том, что набирали в него особенных, обученных и самых. В Афган попадали из ПТУ, со двора и через год после школы. Он приходил домой повесткой, обманывал романтикой на карантине и встречал непостижимой пятидесятиградусной жа­рой. Он глушил «молодых» желтухой, крутизной афганских «дедов» и скручивал колючкой беспросветной гарнизонной жизни. Но настоя­щий Афган начинался не сразу, а с первой кровью, с первым двухсотым грузом из твоего призыва, когда, набивая магазин, уже знаешь, зачем.

Девушка-студентка брезгливо поджимает губы: «А вам приходи­лось убивать?». Война — это выбор, девочка, и спрячьте ваши губки. Нужно выбрать, чья мать заплачет раньше, и, если не хочешь, чтобы твоя, — стреляй. И афганцы стреляли. Стреляли охотно, с остерве­нением, так, что клинило раскалённые стволы. Благо, боекомплектом Родина-мать не обижала. Хлебом могла обидеть, надгробной плитой, по патронами — никогда.

В отчаянной штурмовке прорывался запылённый «мобута» к дому, из которого три часа крошил его роту пулемёт. Гранатами от всей накипевшей души гасил его и, влетая в дом, видел «погасшего» пу­лемётчика и «погасших» рядом с ним женщину с детьми. Но штур­мовка шла, пылил «мобута» дальше. А через неделю странно задумы­вался, упирался в задумчивости подбородком в ствол и разбрызгивал в рассеянности мозги по потолку. И никакому следствию не удавалось установить причину, никакому дознанию найти следа. Шёл «мобута» на боевые потери, паковался в груз «двести» — не сберёг свою мать, задумавшись о чужой. «Афганцы» были убийцами.

И от всех щедрот Родины один патрон, сувенирный, до серебряного блеска отполированный в карманах, таскали с собой. Вместо положен­ного пустого, с вложенной в него запиской владельца, многие носили с собой боевой, чтобы в нужный момент в последний раз им «расписать­ся». «Афганцы» редко сдавались в плен, чаще мозги себе кроили этим «сувениром», а лучше всего — гранатой, чтобы не одному и красиво. По разительный факт — четыреста пленных оставила армия за девять лет войны. Но героизмом это не считалось, а был здесь ледяной расчёт и прямая необходимость. Четыреста — это тех, кто выжил. Кожу сдирали «духи» с живого «шурави» и заставляли жить без неё несколь­ко часов, калёным маслом заливали раны. Душманы резали уши, конеч­ности, головы, засушивали их и прилагали к погонам, и за каждый такой «комплект» щедро расплачивалась американская демократия. Это — правда баграмского морга. Армия насмерть дралась с четырнадца­тым веком, и секунду смерти меняли «шурави» на её часы. Но сколько смертной тоски и последнего одиночества переживал он в эту секунду! Вечная вам слава, братишки, и простите, что не было рядом!..

«А, правда, что уничтожали своих, не допуская плена?» Правда. Безнадёжно зажатый на сопке взвод пускал в эфир свой квадрат и его вверх дном переворачивала авиация. С музыкой уходили ребята, играли в звонкий цинковый дембель. А лётчики знали? А начальство знало? Они знали правду баграмского морга. И не трогайте бога афганской войны — авиацию. На чужой земле она родным для «афганцев» делала небо.

И был у «цинковых мальчиков» неписаный, железной твёрдости закон — мёртвое дороже живого. Целые войсковые операции разво­рачивались, чтобы отбить «двухсотых», ожесточённейшие бои ки­пели из-за своих мертвецов. И иногда за одного «двухсотого» падали десять, но мёртвых с поля боя выносили. «Духи» об этом знали и ми­нировали павших, чтобы умножить их число. Рассвирепевшие сапёры платили им тем же, и начиналась изощрённейшая минная война. Кто кого? Побеждённый — в цинк.

В Союзе мальчиков цинковали торопливым военкоматовским зал­пом и прочерком между датами перечёркивали жизнь. Из безмолвия они уходили в небытие. Раз не было войны, то не было и героев. Целая армия пропала без вести за южным рубежом. За рубежом оставляли всю её боль и горечь потерь. Эту войну «афганцы» проиграли начисто. В Союзе были другие законы.

И, конечно, баловались афганцы наркотой. Анаши в стране боль­ше хлеба, водки — меньше воды. Ничем другим от войны не уйдёшь. Минздрав мог не предупреждать водилу с девятью тоннами тротила к спиной, и ни к чему было задумываться о здоровье десантнику, иду­щем ни последнюю штурмовку. Шёл косячок по кругу, чтобы не сорваться оттого, что свинцовые фонтанчики бьют из-под колёс, чтобы не думать, что горку эту взять, в принципе, нельзя, а только очень нужно. Травились, чтобы не думать, кому, и, отравленные Афганом, летели потом и клюшки, могилы, лагеря. Судите их за желтуху — они ею болели тоже. Самой большой хохмой Афгана была надпись Минздрава на сигаретной пачке. И права Светлана Алексиевич, форменный разгул творился в аф­ганских гарнизонах. Афганские мужики любили редких женщин. На приказ министра обороны быть святыми «афганцы» плевали, кто и почём мог. И причина была простой — он был невыполним. Святым на Руси был только один воин — Александр Невский, и тот по друго­му поводу. Такие приказы отдают те, кто уже может их исполнить. «Афганцы» ещё не могли. И странно требовать от военного быть мужчиной меньше штатского — он больше. И всё свободное от войны и разгула время предавались «афганцы» разнузданному, поголовному мародёрству.

С гранатой без чеки в правой руке и бумажками в левой заходил «мародёр» в дукан и автоматным стволом из-под мышки обводил то­вар. Граната — для безопасности, деньги — для порядка. «Чан аф­гани?» — почём, — не спрашивал. Ясно, что не дорого. И, очень собой довольный, сваливал. Откуда у солдатика деньги? Не скажу. Если уж война необъявленная, то и я объявлять не стану. Но паразит Васька идёт на дембель раньше, Ваське нужнее, а ему ребята ещё добудут. Но дембель случался скоропостижным. Ехал «мародёр» грузом «сто девяносто восьмым» и вёз в лёгком шикарный осколок сотого калибра и потрясающей роскоши пулю в правом предплечье. А в госпитале хо­дил за мародёром дружественный араб на излечении и не верил, что месяц войны стоит девять рублей чеками, а «мародёр» не верил про доллары: Родину, как женщину, за деньги не любят. И радовался, что кончился Афган, но Афган не кончался.

Выяснялось вдруг, что осколок — «травма», война — «командиров­ка» и только на два года отрезали рассеченную ногу. Кровавой кашей хлюпал неподъёмной тяжести протез, как на красный свет, летела на корочки разъярённая очередь, и никто, ну, совсем никто тебя туда не посылал. Он троих завалил на Панджшере десантным кортом, го­рящей БМДешкой задавил пулемётную гниду, он, сильный и знающий себе цену, от бессилия плакал — ничего не горит, и гнида своя.

И от тупого беспросвета мирной жизни тянуло к своим, таким же, туда, где хоть немного войны. Поэтому рождённое войной братство афганцев в мирной жизни не растворилось, а сложилось в фонды, организации, союзы. Но война воспитывает характер, который вместе с ней не проходит. И, как прежде, воюют «афганцы» не за себя. У улиц и подворотен отбивают они подростков, создают лагеря, центры, клубы. По всей России действуют таких сотни и им верят, и к ним идут, потому что «афганцы» едва ли не единственные в этой стране, кто хоть что-то знает точно. Они точно знают, что «душман» — враг, а «зёма» — друг, и учат простым и точным вещам. Тому, что националь­ный герой России не Арнольд Шварцнеггер, что Александр Матросов, не подскользнувшисъ, упал на дот, и знамя над рейхстагом покраснело не от коммунизма. Что Родину надо любить, что в армии не служить стыдно и за державу всё-таки обидно. Учат тому человеческому и на­стоящему, что принесли с собой с войны. Они живы, живут вопреки всей журнальной лжи и газетной «правде» и, не оправдываясь, не лгут.

Солдат — это вечный с краю. Его профессия — убивать и быть убитым — судьба. А если выжил, вернулся, то до конца дней своих виноват. Каемся, во всех бессмертных своих грехах каемся. Умирали, горели, выжили и вернулись. Мы вернулись, Родина, какие есть, и дру­гими не станем. «Афганцы» старше своего народа на одну войну, и в этом их главный знак и отличие. В их войне народ не участвовал. Нае­дине с собой были оставлены они в Афгане и научились отмерять свою правду весами баграмского морга, самыми точными весами в мире.

И сколько уж лет прошло, другой за эти годы стала Родина, и но­вая нация ветеранов появилась на её вокзалах — «чеченцы». Новые солдаты липнут к окнам наших госпиталей и с изумлением рассма­тривают не стреляющий, мирный город, а город бежит мимо них, го­род спешит, городу снова некогда. Не оглядывается Россия на своих солдат, на всех «испанцев», «египтян», «афганцев». Без оглядки торо­пится она в новый век, и в безоглядности своей успевает только к но­вой войне. И столько было уже в её истории малых войн, что склады­ваются они в одну великую. От прошлой отличаются они только тем, что остаются всегда необъявленными. И давно уже затерялась среди них афганская, заросла событиями, отошла в прошлый век. Её завали­ло августами и октябрями, придавило траками новых войн. Но видно, так устроена наша память, сквозь любое безмолвие прорастёт. Так и в этих строках сквозь события и времена — проросло.

Не были, а так — былинки. Но они живые, они оттуда. Их корни в Баграме и Чарикаре, Кабуле и Кандагаре. И не нужно спрашивать: было — не было. Всё было когда-то и не было никогда. Росток никогда не похож на собственный корень, но отдельно от него не живёт. Они написаны не для истории, а для души. Но, если пробились, если живые, то и в вашей душе — прорастут.

Светлой памяти необъявленных солдат посвящается эта книга, их трудной жизни, нелёгкой смерти и уже навсегда — бессмертию. Долгие годы воевали они в Афганистане: дрались под Кандагаром, штурмовали Панджшер, вместе уходили на караваны и пробивались в Союз, и только потом разделила их судьба: отправила, кого — домой, кого - в вечность. Автор — не судьба, он только её записал. В солдатские медальоны разложил вечность, в «повести» —жизнь, но в его книге они, как и на той войне, — вместе.

Автор