ВЫСОКИЙ

ПРИМЕР

КАРАМЗИНА..."

В пятидесяти километрах к северу от Бузулука прихотливо раскинулось село Преображенка. При основании в 1743 году отцом будущего писателя Михаилом Егоровичем Карамзиным, служившим в Оренбурге в звании капитана, деревня, по тогдашнему обычаю, была названа Михайловкой. Получив несколько сот десятин земли, владелец перевёл сюда из Симбирска, уроженцем которого был, крепостных крестьян. Они назвали сельцо по-своему, Карамзихой.

После постройки здесь церкви во имя Преображения Господня деревня получила название, дошедшее до наших дней. Разделить бы ей судьбу тысяч неизвестных российских поселений, если бы 12 декабря 1766 года здесь не родился тот, кто составил славу России.

Дата и место рождения Николая Михайловича Карамзина долгие годы были предметом научных споров. Думается, всё же, из всех авторитетных источников естественней оставить личное свидетельство Н. М. Карамзина. О своей " малой родине", называемой в переписке " заволжской, бузулукской или оренбургской деревней", он вспоминал в одном из писем к брату в Симбирск: у 32-летнего Карамзина вдруг всплыли в памяти ни с чем не сравнимые " заволжские метели и вьюги".

Мать Карамзина умерла в Михайловке в 1770 году. Через год " пятилетнего мальчика в шёлковом перувьеневом камзольчике с рукавами" уже увидят в Симбирске, куда переехал его отец...

Много ли значат для истории личности первые четыре года жизни? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сказать о феномене Карамзина: его стремительном даже для XVIII века пути к философской и гражданской зрелости. Вот скрытые от внимания потомков его жизненные этапы. Годы домашнего воспитания (под руководством гениального педагога, неизвестного для биографов Карамзина?), удивительное овладение церковнославянским, французским, немецким, позже — латинским, греческим, итальянским, польским языками; потом — учеба в Московском пансионе, с пятнадцати лет служба в петербургском Преображенском полку, откуда выходит в отставку семнадцатилетним поручиком. И наконец, блистательная европейская литературно-философская " доводка, отделка" в московском Дружеском обществе под началом известного просветителя Н. И. Новикова. В 23 года удивительная зрелость реформатора языка и мыслителя — именно в этом возрасте создавались " Письма русского путешественника".

Потрясенный кровавыми событиями французской революции 1789 года, Карамзин в письме из Парижа в апреле 1790 года произносит философский приговор всем революциям как триумфам насилия: " Народ есть острое железо, которым играть опасно, а революция отверстый гроб для добродетели и — самого злодейства... насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот". И еще: " Новые Республиканцы с порочными сердцами! Разверните Плутарха, и вы услышите от древнего, величайшего, добродетельного Республиканца, Катона, что БЕЗНАЧАЛИЕ ХУЖЕ ВСЯКОЙ ВЛАСТИ! " Отечественная история трагически подтверждает карамзинские афоризмы...

Возвращаясь же к значению первых лет жизни Карамзина, можно с немалым основанием предположить, что для ребёнка, умеющего ТАК учиться у жизни, " заволжские метели и вьюга" стали первым образом громадности России, осознанной позже глобальной поэтической метафорой, лёгшей в основу его идеи " Истории Государства Российского".

Уже в письмах с европейских дорог Карамзин размышляет вслух: "... у нас до сего времени нет хорошей Российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием". Он ещё не пишет своей истории, но уже провидит её " нервные узлы": " Я не смею думать, чтобы у нас в России не много патриотов: но мне кажется, что мы излишне СМИРЕННЫ в мыслях о народном своём достоинстве, — а смирение в полигике вредно. Кто самого себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут". В наше время перевёрнутых понятий уместно напомнить о самом понимании Карамзиным главного предмета размышлений": " Патриотизм есть любовь ко благу и славе отечества и желание способствовать им во всех отношениях. Он требует рассуждения — и потому не все люди имеют его".

В 1803 году указом Александра I Карамзин назначен историографом с жалованием по две тысячи рублей ассигнациями в год. Для сравнения, во времена Екатерины II рубль был в восемь раз дороже, чем в 80-е годы XIX века, когда, например, одна овца стоила три с половиной рубля.

Но до высокого назначения Карамзин уже известен как автор НОВОЙ прозы — " Бедная Лиза", " Остров Борнгольм" — принятой " с необыкновеным восторгом". " Красоту языка и чувствительность" отмечает в нём современник Карамзина М. А. Дмитриев.

Романтические читательницы " Бедной Лизы" примеряли на себя — до самоубийства — несчастную судьбу героини.

Карамзин отказывается от славы модного литератора и до конца дней " постригается в историки" — взятый на себя труд громаден.

Вот как через пятнадцать лег сообщает о выходе первых томов невиданного издания самый добросовестный очевидец — Пушкин: " Болезнь остановила на время образ жизни, избранный мною... Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов " Русской истории" Карамзина вышли в свет. Я прочёл их в моей постели с жадностью и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разойтись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) — пример единственный в нашей земле". Сравним с ситуацией в конце XX века: стотысячный тираж предпринятого через 170 лет переиздания " Истории" мог быть уверенно увеличен по меньшей мере в десять раз. Это ли не " тоска по истории" наших современников? Дальше — Пушкин: " Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом. Несколько времени ни о чем другом не говорили". Да, " История" стала грандиозным явлением российского просвещения. Никогда не забывавший об этом Пушкин писал А. А. Бестужеву: " Ты — да, кажется, Вяземский — один из наших литераторов учатся: все прочие разучаются. Жаль! высокий пример Карамзина должен был их образумить".

...На окраине Преображенки, на высоком открытом берегу бывшего пруда — пронзительно светло. Здесь, по рассказам старожилов, близ остатков древнего кирпичного дома — людской — стоял двухэтажный брусчатый дом, оштукатуренный снаружи и внутри. Метров двадцать пять в длину и восемь в ширину... В 30-х годах под руководством " двадцатипятитысячника Авдеева — председателя организованного им колхоза " Средняя Волга" — дом разобрали и перевезли в Державине, где он вскоре сгорел. Это в его стены бились " заволжские метели и вьюги", взятые Карамзиным в неизбывное наследство. Святое место для каждого мыслящего россиянина...

В 1826 году, оплакивая кончину Карамзина, Жуковский пишет из Дрездена его вдове Катерине Андреевне: " Все уроки земной мудрости, всё, что на земле есть прекрасного, соединяется в горестно-возвышенном чувстве: ОН БЫЛ! Видишь перед собою прекрасную чистую жизнь и утешаешься, возвышаешь себя мыслью, что такая жизнь НА ЗЕМЛЕ ВОЗМОЖНА".