Виктор Гусев. Василий Павлович.

Есть на энском заводе

товарищ Василий Палыч,

Уважаемая фигура,

серьезнейший гражданин.

Недаром на доску почета

имя его попало,

Недаром воспел его в прозе

проезжий писатель один.

Времени зря не теряют

руки его живые,

Молча он делает дело,

презирая пустые слова.

О нем говорят рабочие

степенные, пожилые:

— Ну, брат, Василий Павлович —

это, брат, голова! —

Газета о нем писала,

его достижениям рада.

И вот, от воздушной тряски

в пути побледнев слегка,

На самолете «Дуглас»

примчал из Москвы оператор

И снял Василия Павловича

непосредственно у станка.

А через короткое время,

в кинотеатре местном

В киножурнале показывали

несколько сцен про него.

Был скромен Василий Палыч,

но все-таки, знаете, лестно

Вдруг на экране театра

увидеть себя самого.

Вышел он из столовой

шагом уверенным, скорым,

Направился к кинотеатру,

но вдруг, — о, позор и стыд!

На этот сеанс вечерний

бездушные контролеры

Его, Василия Павловича,

не захотели пустить.

— В чем дело? — вскричал он гневно.

К чему такие мучения?

Мною заплачены деньги,

куплен законный билет.

— Увы, — контролеры сказали, —

на эти сеансы вечерние

Не допускаются дети

моложе шестнадцати лет.

Ему же было — пятнадцать,

к тому же еще не полных.

А видом он был невзрачен,

четырнадцати не дашь,

Этакий худенький мальчик.

В средней школе, я помню,

У нас таких называли

попросту: карандаш!

И оттого ли, что серые

глаза его загрустили,

Или узнав, что он хочет

себя самого посмотреть,

Но контролеры смягчились

и в зал его пропустили.

Он сел, — и с экрана грянула

военных мелодий медь.

Глядел на себя мальчишка,

глядел задумчивым взором,

До слез ему захотелось,

чтобы вот этот журнал

Где-нибудь там, на фронте,

увидел отец, о котором

Вот уже восемь месяцев

он ничего не знал.

Глядел на экран мальчишка,

нахохлившийся, упрямый,

Какой-то комок непослушный

грудь ему распирал.

Нет, никогда не увидит

его на экране мама,

Убитая бомбой немецкой

по дороге сюда, на Урал.

И все ему вдруг показалось

диковинной, страшной сказкой,

В которой смешался с кровью

недавнего детства снег.

И стал в этот миг ребенком,

маленьким мальчиком Васькой

Товарищ Василий Павлович,

уважаемый человек.

Так ему захотелось

материнскую слышать песню,

Прижаться к кому-то родному

и, может, всплакнуть и сказать,

Что батька не пишет долго,

что в общежитье тесно,

Что вот ему бельишко

некому постирать.

Но свет загорелся в зале,

волшебная тень пропала,

Вновь на мгновение белым

стал экран и пустым.

— Ну как, на себя поглядели,

товарищ Василий Палыч? —

Сказал контролер, тот самый,

что сперва его не пустил.

Поднялся Василий Палыч,

спокойным и твердым шагом,

Как подобает, на улицу

вышел, спокоен вполне.

Побегал с толпой ребятишек

по кустикам, по оврагам.

Лег — и отца, и сражение

видел всю ночь во сне.

И повторял его имя

мальчишескими губами...

Вставал над Уралом погожий,

солнечный, светлый денек.

Отец его в это утро

сражался в низовьях Кубани

И думал: где его мальчик,

где Васька его, сынок?

Отца разлучила с сыном

фашистская сила злая,

Лежал он в степи казачьей

под ливнем кубанским косым,

Сжимал рукой автомат он,

оружье свое, не зная,

Что автомат ему сделал

в тылу, на Урале, — сын.