Начальные причины и три разновидности детерминант поведения

Мы пытались показать, что имманентно в любом поведении имеются некоторые непосредственные " находящиеся в нем" цели и познавательные процессы. Эти определяемые функционально переменные являются последним звеном в причинном уравнении детерминант поведения. Они должны быть открыты и определены с помощью соответствующих экспериментальных приемов. Они являются объективными, и это мы, внешние наблюдатели, которые открыли их, выводим или выдумываем их в качестве имманентных детерминант поведения. Они являются последними и наиболее непосредственными причинами поведения. Мы называем их " имманентными детерминантами".

Но эти имманентные детерминанты, в свою очередь, причиняются стимулами из окружающей среды и первоначальными физиологическими состояниями. Такие стимулы окружающей среды и такие физиологические состояния мы обозначаем в качестве конечных или " первоначальных причин" поведения. Имманентные детерминанты включаются в причинное уравнение между начальными причинами и поведением как конечным результатом.

Однако необходимо внести ясность. Кроме непосредственных имманентных детерминант имеются реально два других класса детерминант поведения, включающихся между стимулом (и первичными физиологическими состояниями) и поведением. Они должны быть обозначены как " способности" и " приспособительные акты". Такие способности и приспособительные акты будут рассматриваться в последующих разделах книги, Здесь необходимо обратить внимание на факт их существования и предложить лишь несколько предварительных характеристик.

Первая касается способностей. Как это выступило теперь с достаточной очевидностью в умственных тестах и в утверждениях об индивидуальных и генетических различиях, природа возникающих имманентных детерминант будет в любом случае зависеть не только от характера первоначальных причин – стимула и физиологических состояний, – но также и от способностей индивидуального организма или вида организмов, которые рассматриваются. Стимулы и первоначальные состояния воздействуют через способность порождать имманентные цели и познавательные детерминанты и лишь таким образом приводят к поведению как своему конечному результату.

Вторая касается приспособительных актов. Необходимо отметить, что в некоторых специальных типах ситуаций обнаруживается, что имманентные цели и познавательные процессы, в конечном счете, дают возможность функционировать в организме тому, что можно назвать приспособительными актами. Приспособительные акты образуют замещение реального поведения или их можно определить как то, что менталисты называют осознанностью и идеями (см. гл. ХIII и XIV). Они являются уникальными органическими событиями, которые могут при некоторых обстоятельствах появляться в организме как замещение или суррогаты актуального поведения. И они действуют, чтобы производить некоторый сорт изменений или усовершенствований в первично-возбуждаемых имманентных детерминантах организма, так что его конечное поведение, соответствующее этим новым измененным имманентным детерминантам, отличается от того, которое в противном случае имело бы место.

Подведем итоги. Первичными причинами поведения являются стимулы из окружающей среды и исходные физиологические состояния. Они действуют через детерминанты поведения. Детерминанты поведения подразделяются на три класса:

а) непосредственно " находящиеся в нем" объективно определяемые цели и познавательные процессы, т. е. " имманентные детерминанты";

б) цели и познавательные " способности" данного индивида или вида, которые занимают промежуточное положение специфических имманентных детерминант в качестве результата данного стимула и данного первичного состояния;

в) " приспособительные акты" (behavior-adjustments), которые производятся при некоторых специальных условиях имманентными детерминантами. Они замещают актуальное открытое внешнее поведение и оказывают обратное воздействие на имманентные детерминанты, " корректируя" последние и производя, таким образом, новое внешнее поведение, отличающееся от того, которое появилось бы в противном случае.

Резюме

Поведение как таковое является молярным феноменом в противоположность молекулярному феномену, который составляют лежащие в его основе физиологические процессы. Описательные свойства поведения как молярного феномена таковы: оно направлено на целевой объект или исходит из него, осуществляется с помощью некоторых объектов и путей, выбираемых в качестве средств преимущественно перед другими, и образует специфическую картину обращения с этими выбранными в качестве средств объектами. Но это описание в терминах " направлено на" и " исходит от", " выбора пути" и " картина обращения с" подразумевает определенные непосредственные имманентные цели и познавательные аспекты в поведении. Эти два аспекта поведения являются, однако, объективно и функционально определяемыми сущностями. Они подразумевают факт понятливости, обучаемости как характерный для поведения. Ни в последнем анализе, ни вначале они не определяются интроспективно. Они равноочевидны как в актах поведения кошки и крысы, так и в более утонченных речевых реакциях человека. Такая целенаправленность и познавательные аспекты, такая обучаемость, очевидно, являются функцией организма как целого (Я должен отметить, что Коффка (The Growthof the Mind. 2d ed. rev. N. Y., 1928) н Мэд (А behavioristicaccount of the significantsymbol.- " J. Philos", 1922, v. 19, р. 157 – 163) предлагают термин " conduct" для обозначения того же самого, что мы обозначаем здесь как behavior qua behavior, т. е. как поведение как молярный феномен). Наконец, нужно отметить, что в дополнение к имманентным детерминантам имеются два других класса детерминант – соответственно способности и приспособительные акты. Они вмешиваются в уравнение между стимулом и первичными физиологическими состояниями, с одной стороны, и поведением – с другой.

· 70/5

· 1

· 2

· 3

· 4

· 5

3.5/5 на основе 2 голосов. Медианный рейтинг 2.

Теги: толмен, бихевиоризм

Обращения: 4992 просмотров. В среднем 2 просмотров в день.

Похожие статьи:
Эдвард Толмен (1886 - 1959)
Феномен антиципации: сердце тоже видит
Виктор Франкл. Самотрансценденция как феномен человека
И.М. Мирошник. Метод психической координации и феномен синестезии
М.В. Фаликман. Внимание и поведение

Предыдущая статья | Следующая статья

М.В. Фаликман. Внимание и поведение
Добавлено Psychology OnLine.Net
27.08.2009

В жизнедеятельности человека и в системе психологического знания внимание тесно связано не только с сознанием, но и с поведением, даже «представленным в форме стимулов и реакций», как определил его в статье для Большой Советской Энциклопедии основатель психологии поведения Джон Бродес Уотсон (1878— 1959) [80, 36], полностью отрицавший сознание в качестве возможного предмета психологии. Если представить будущий или актуальный объект внимания как «стимул», то набор «реакций» на него доводилось наблюдать каждому. Когда за окном раздается громкий звук, мы поворачиваемся к окну и начинаем вглядываться, вытягивая шею и широко раскрывая или, напротив, прищуривая глаза, пока, наконец, не замечаем, что у перекрестка в очередной раз ломают и перекладывают асфальт. Но если причина уже ясна, а назойливый звук все не прекращается, мы закрываем уши ладонями, стискиваем зубы и пытаемся вновь сконцентрироваться на своей работе.

Интересно, что проблема исследования поведенческих проявлений внимания наметилась в свое время не в философии, а в изобразительном искусстве. В живописи и скульптуре художники вынуждены искать именно внешние выразительные средства, которые позволили бы им показать, к чему или к кому именно прислушивается или во что всматривается их герой, иными словами, к чему именно он внимателен.

Среди «открытий» художников — и поза, и мимика, и жесты, и направление взора — все то, что станет потом для психологов объективными критериями внимания. Вспомним, например, общеевропейскую традицию изображения Тайной вечери, где все ученики внемлют Христу, и только один смотрит в сторону» думает о своем, или, как мы догадываемся по его позе и выражению лица, внимателен к собственным мыслям и переживаниям..Припомним, с каким вниманием вглядывается в лицо спящего младенца Христа дева Мария на рембрандтовской картине «Святое семейство», хранящейся в петербургском Эрмитаже, и с какой сосредоточенностью проделывает свою незамысловатую операцию знаменитый «Мальчик, вынимающий занозу», которого приписывают древнегреческому скульптору Пифагору Регийскому, жившему в V в. до н.э.¹.

Связь эта — не только внешняя, поверхностная: внимание встроено в поведение, определяет его глубинную структуру. Неслучайно один из гениев отечественной психологии Лев Семенович Выготский (1896—1934) заметил: «История внимания ребенка есть история организованности его поведения». Речь здесь идет прежде всего об управлении собственным поведением, о его произвольности, с развитием которой тесно связано развитие внимания.

Обе упомянутые линии исследования — внимание и сознание, внимание и поведение — сходятся в вопросе о месте внимания в деятельности человека. С одной стороны, психологов интересует внимание и его эффекты (как положительные, так и отрицательные, разрушительные) в практической, исполнительной деятельности. Любой акт внимания — это в конечном счете внимание для действия, для достижения какой-либо цели. Обычно мы обращаем внимание на какой-либо объект не просто так, а намереваясь действовать в отношении этого объекта. Даже за простейшими формами внимания к таким воздействиям, которые предупреждают нас об опасности или об угрозе нашей жизни, непременно следует действие: мы ищем укрытия от грозы, заметив молнию, или делаем шаг в сторону, услышав окрик: «Осторожно! Сосулька».

С другой стороны, психолога не может не интересовать вопрос о том, что именно при осуществлении действия явлено нам в сознании, на что мы обращаем внимание, а что внимания не требует; наконец, как осуществляется регуляция деятельности и каково в ней место внимания. Этого круга вопросов мы коснемся в главе 10.

1. Сейчас эту скульптуру считают позднейшей подделкой эпохи Возрождения. А ведь именно тогда возник особый интерес к художественным средствам выражения внутреннего мира человека, к способам показать не только его облик, но и характер, переживания, душевное состояние.

М.В. Фаликман. Внимание и сознание
Добавлено Psychology OnLine.Net
27.08.2009

Если попытаться выделить то общее, что стоит за всеми этими примерами связи внимания и памяти, то не обойтись без рассмотрения сознания. С одной стороны, внимание необходимо для того, чтобы удержать в сознании сиюминутно воспринятое, преходящее — иначе оно не сможет стать достоянием памяти. С другой — внимание может потребоваться, чтобы воспоминание вновь оказалось в сознании, поднялось из глубин памяти. Удержание образа или мысли в сознании стоит и за совместным функционированием внимания и восприятия, внимания и мышления.

Проблема связи внимания и сознания начала разрабатываться в рамках философии, и прежде всего — философии восточной¹. Именно в восточной философской традиции отмечается особое место внимания — как «концентрации», так и «правильного видения», «проникновения» — в достижении просветления, истинной божественной мудрости. «Просветленное сознание» невозможно без внимания. Неслучайно техника и практика медитации, основанной также на предельной концентрации сознания, складывается именно в восточной религиозно-философской традиции.

Например, в классической йоге, где первые четыре ступени восьмеричного пути совершенствования предполагают этическое самообуздание, поддержание правильной позы и дыхания, более высокие ступени так или иначе связаны с вниманием [92]. Пятая ступень, «пратьяхара», — отвлечение чувств от объектов окружающей действительности. Шестая — «дхарана», или «внимание», — сосредоточение внимания на единственном объекте. Седьмая — «дхьяна», или «размышление», — по сути своей медитация, углубленное и беспрерывное созерцание этого объекта, открытие в нем все новых сторон. Кстати, именно разностороннее обследование объекта внимания У.Джемс считал основным способом и условием удержания внимания на объекте. Углубленное созерцание объекта позволяет достигнуть наивысшей ступени — «самадхи»^ или «сосредоточения», — полного слияния души с объектом внимания, ее растворения в этом объекте, а значит, отделения от тела, к чему и стремится йога. Интересно, что три последние ступени, или средства йоги, в отличие от всех предыдущих, считаются «внутренними» и связаны с созерцанием одного и того же объекта. Таким образом, в философии йоги можно обнаружить едва ли не первую попытку проследить изменение характеристик внимания во времени, или его динамику.

В психологии линия исследований, подчеркивающая связь между вниманием и сознанием, начинает активно развиваться во второй половине XIX в. Первое направление, в рамках которого началось систематическое экспериментальное изучение внимания, — классическая психология сознания. Подробный разговор о ней ждет нас в следующей главе. С тех пор в психологии сложился целый ряд разнообразных представлений о соотношении внимания и сознания, в которых вниманию отводятся самые разные роли.

Пожалуй, наиболее распространенное представление о внимании в современной психологии внимания — трактовка его как механизма доступа в сознание, который определяет, что из воспринимаемого и переживаемого нами в данный момент достигнет сознания и повлияет на наше поведение, а что может пройти мимо. Этот механизм тоже можно представить по-разному. Например, как своего рода «дверцу», или лаз, подобный тому, через который кэрролловская Алиса пыталась проникнуть в волшебный сад в Стране Чудес, но никак не помещалась целиком. Или как секретаря-распорядителя в приемной, принимающего решение, кого следует немедленно допустить пред светлые очи Его Императорского Высочества, кто должен подождать аудиенции, а кому доступ в кабинет закрыт. Вопрос о том, что и почему остается за пределами сознания, занимает весьма немаловажное место в современной психологии внимания.

В классической психологии сознания было намечено еще несколько подходов к рассмотрению соотношения внимания и сознания. В одном из них, об этом мы узнаем из главы 2, сознание предстает как структура, подобная зрительному полю с фокусом и периферией, а внимание — как часть сознания, его фокус, зона наибольшей ясности и отчетливости содержаний сознания. Однако здесь остается вопрос о том, как именно отдельные составляющие индивидуального опыта оказываются в этой зоне. Для ответа на этот вопрос внимание должно быть представлено как особый процесс перевода, определенного содержания сознания, или его элемента в центральную его часть.

Наконец, внимание может рассматриваться в качестве одного из свойств сознания или присущих ему особенностей. Это свойство — степень субъективной ясности находящихся в сознании впечатлений, которые в случае недостаточного внимания оказываются смутными, а в случае предельного внимания предстают перед нами наиболее ясно.

На начальном этапе разговора о внимании связь между вниманием и сознанием позволит нам подойти к описанию субъективных явлений внимания и выявлению критериев наличия этого процесса, неуловимого, как улыбка Чеширского Кота, которая и есть, и не бывает без самого кота. Сознание — способность дать отчет о себе, а значит, именно благодаря сознанию мы можем узнать, что значит «быть внимательным» или «быть невнимательным». Именно благодаря прямому доступу к собственным переживаниям «каждый знает, что такое внимание».

1. Западная философская традиция, начиная с Платона и Бл.Августина, в большей степени адресуется к проблемам анализа памяти знания, индивидуального опыта. Как заметил современный исследователь Х.Гарднер [183], не обошлась без ее влияния и нынешняя психология. Два с половиной тысячелетия назад Платон написал, что истинное познание — это «анамнезис», припоминание того, что душа видела некогда в мире идей. Однако до сих пор модели познания в когнитивной психологии нередко оказываются моделями памяти.

М.В. Фаликман. Внимание в системе психических процессов
Добавлено Psychology OnLine.Net
27.08.2009 (Правка 27.08.2009)

Столь значимое место внимания в системе общей психологии в первую очередь определяется его местом в психике жизнедеятельности человека. Примечательно, что само по себе внимание — процесс, в котором есть и познавательные, и эмоционально-волевые аспекты.

С одной стороны, эмоционально окрашенные объекты и слова привлекают внимание сами по себе, нередко помимо нашего желания. А чтобы прочесть скучную книгу или выслушать нудного докладчика, нужно специально сконцентрировать на них внимание. Если же, напротив, человек станет уделять слишком много внимания своим эмоционально-личностным проблемам, к примеру, вновь и вновь возвращаясь к старой обиде, постоянно удерживая в уме услышанные от обидчика слова, это изрядно осложнит его повседневную жизнь. Один из современных психологов Михай Чиксентмихайи, к работам которого нам еще не раз предстоит обратиться, формулирует то, в чем многие из нас смогли убедиться на собственном опыте: «Сила стресса, который мы испытываем, зависит куда больше от того, сколь успешно мы управляем собственным вниманием, чем от того, что с нами на самом деле происходит. Воздействие физической боли, потери денег, публичного оскорбления зависит от того, насколько мы обращаем на них внимание» [148, 70].

С другой стороны, внимание нередко требует от нас волевого усилия и сопровождается особым эмоциональным переживанием. Иногда это не самое приятное переживание напряжения, знакомое каждому, кому доводилось работать в шумной комнате, а иногда — радостное переживание увлеченности выполняемой работой.

Не менее очевидна связь внимания с нашими потребностями и мотивами. С одной стороны, мы не можем быть невнимательны к жизненно значимым объектам и событиям — предметам биологических потребностей. С другой — испытывая сильное нежелание встречаться с определенным человеком или даже предметом, мы можем ненароком не обратить на него внимания, даже когда он оказывается рядом.

Среди познавательных процессов внимание занимает немаловажное, едва ли не центральное место. Участие его в восприятии несомненно: восприятие по определению избирательно, и знаменитая максима Козьмы Пруткова «Нельзя объять необъятное» в отношении него верна как никогда. Мир воистину необъятен, в нем значительно больше предметов, звуков, запахов, прикосновений, чем человек в состоянии воспринять в любой из моментов времени. Поэтому восприятие требует отвлечения от некоторых из них, и только в результате такого отвлечения мы можем рассмотреть, услышать, ощутить что-то другое, более важное. В итоге воспринимаемый предмет, который называется обычно объектом внимания, становится для нас более ясным, мы различаем в нем больше деталей и оттенков, прослеживаем, как он изменяется, что с ним происходит. Восприятие и внимание работают рука об руку, и сложно провести между ними жесткую границу, разделить «сферы влияния».

То же самое можно сказать и о связи внимания и мышления. Когда мы размышляем, внимание предстает как сосредоточение сознания на решаемой задаче, как стремление не пропустить ни одной детали и способность не отвлекаться на сторонние мысли. У.Джемс отнюдь не случайно заметил, что гений — это внимание. Но для гения важна не только сама способность сосредоточиться на важном и отвлечься от суетного, сиюминутного. Не иначе как внимание стоит и за проницательностью — способностью заметить и выделить наиболее существенные аспекты изучаемого явления и придать своим мыслям именно то направление, которое ведет к правильному решению задачи.

Насколько тесна связь между вниманием и речью, нам еще не раз предстоит убедиться на протяжении этой книги. С одной стороны, именно речь позволяет организовать внимание. Посредством простейшей речевой команды мы можем привлечь внимание ребенка к скучной для него домашней работе, а внимание неосмотрительного пешехода — к приближающемуся автомобилю. С другой стороны, как недавно показал американский лингвист Рассел Томлин [361], человек, строя речевое высказывание, выбирает в качестве подлежащего название именно того предмета, на который обращено в данный момент его внимание.

Эту удивительную и вместе с тем вполне понятную закономерность Р.Томлин подметил, анализируя речь спортивных комментаторов во время хоккейных матчей. Сравним две языковые конструкции: «Смит перехватил шайбу» и «Шайба была перехвачена Смитом» (вторая, пассивная, конструкция не очень часто встречается в русском языке, но весьма распространена в английском). Если в фокусе внимания комментатора — нападающий Смит, то более вероятно первое высказывание, а если шайба — второе.

К сходным результатам привели и экспериментальные исследования. В них люди описывали содержание мультфильма про двух рыбок, одна из которых с аппетитом поедала другую. Благодаря специальным манипуляциям внимание зрителей было обращено то на одну, то на другую рыбку. Результат был вполне предсказуем: именно та рыбка, которая оказывалась «объектом внимания», становилась подлежащим в предложениях, формируемых наблюдателем.

Таким образом, внимание действительно «пронизывает» все наше познание. Неслучайно отечественный психолог, профессор Ленинградского, а в конце жизни — Вашингтонского университета Лев Маркович Веккер (1918 — 2001) отнес внимание к так называемым сквозным психическим процессам, организующим познавательную сферу человека и интегрирующим разные уровни психики [10]. К этой же группе психических процессов, которая выделяется наряду с собственно познавательными процессами (ощущение, восприятие, мышление), относится и память.

Участие внимания в работе памяти не подлежит сомнению и постоянно дает о себе знать в нашей повседневной жизни. Если нам необходимо, чтобы человек запомнил какую-то информацию — скажем, название магазина на рекламном щите, мы обращаем на это его внимание. Если хочется, чтобы друг, вернувшись из путешествия, рассказал о чем-то особенном, например о том, как выглядит дом Владимира Набокова на Большой Морской в Петербурге, мы просим обратить особое внимание на этот дом — один из тысяч домов в городе. А ведь задача будет состоять в том, чтобы запомнить, как дом выглядел, и рассказать об этом спустя некоторое время. Наконец, возьмем известный анекдот о муже, который никогда не помнит, во что была одета его жена. «Во что-то, конечно, была одета, иначе я бы заметил», — говорит он. Поскольку не заметил, не обратил внимания, то и не запомнил.

А если информация уже хранится в памяти? Проблема в том, что ее там слишком много: по мнению некоторых теоретиков, не просто много, но всё, с чем человеку довелось встретиться в течение жизни [54]. Значит, поиск и припоминание фактов, которые относятся к какому-то конкретному событию или необходимы для решения поставленной задачи, тоже едва ли возможны без участия внимания.

М.В. Фаликман. «Когнитивная революция» в психологии
Добавлено Psychology OnLine.Net
25.03.2013

Появление когнитивной психологии, наряду с общим повышением интереса к человеческому познанию в смежных областях знания (кибернетике и компьютерных науках, лингвистике, антропологии и др.), описывают иногда как «когнитивную революцию» [183], поскольку в необихевиоризме предметом исследования продолжало оставаться поведение, а отнюдь не познание. Уже почти общим местом стало утверждение, что исследования внимания сыграли в этой «революции» едва ли не центральную роль, а интерес к нему стал, по мнению когнитивных психологов внимания С. Кила и У.Т. Нилла, «первым признаком, отличающим когнитивную психологию от классического бихевиоризма» [231, 3]. Действительно, бихевиоризм предполагает, что поведение реактивно. Внимание же — это активность субъекта, которая проявляется в том, что именно он (1) воспримет; (2) запомнит; (3) примет к исполнению¹. Однако первые вопросы, отвечать на которые взялось новое направление, тоже были сформулированы в терминах бихевиоризма и необихевиоризма.

Например, почему реакции человека не всегда соответствуют его намерениям? А ведь это так, если человек перегружен информацией или если предъявленные ему требования выходят за пределы его возможностей. Подобные факты заставляют признать, что познание ограниченно. А в этом случае оно не может не быть избирательным. Поэтому первой исследовательской проблемой для когнитивных психологов внимания стало выявление механизмов, отвечающих за отбор того, что в дальнейшем будет управлять ходом активности человека.

Более того, идея ограниченности познания, которая звучала еще в работах У. Джемса (см. разд. 2.1.7), прямо следует из метафоры познания, которая на ранних этапах становления когнитивной психологии была заимствована ею из теории информации — еще одного нового научного направления, которое сложилось в середине XX в. Теория информации развивалась параллельно с теорией коммуникации ² как передачи информации, разработке которой посвятил себя Клод Элвуд Шеннон (1916 — 2001).

В работе «Математическая теория коммуникации» [335] К. Шеннон не только заложил основы теории информации, но и предложил линейную модель системы передачи информации, где информация последовательно продвигается от ее источника к пункту назначения, минуя ряд блоков-посредников. «Коммуникацию» К. Шеннон рассматривал как передачу информации в форме набора «битов» — символов 1 и 0. Символы передаются по каналу (от лат. canalis — труба, желоб), причем каждый символ находится в канале в течение определенного периода времени. Почему в связи с разработкой теории коммуникации вновь встает проблема внимания? Как пишет сам К. Шеннон, «смысловые аспекты коммуникации не столь важны для разрешения технических проблем. Важно то, что актуальным будет сообщение, отобранное из набора возможных сообщений» [335, 379]. Поэтому проблема отбора неизбежно сопровождает разработку технической модели передачи информации.

Психологи сочли, что информационный обмен — очень удачное определение того, что происходит при взаимодействии человека со средой вне осуществления каких-либо практических действий по преобразованию этой среды. В частности, понятие информационного обмена позволяет описать то, что, по выражению основателя когнитивной психологии У. Найссера, «происходит в голове воспринимающего» в процессе познания окружающего мира [53, 41]. Познание стало рассматриваться по аналогии с работой технического устройства (канала для передачи данных) как процесс переработки информации, а внимание как отбор части информации сразу выступило на первый план в исследованиях познания.

Процесс переработки информации, согласно фундаментальному допущению когнитивной психологии внимания, по определению поддается моделированию. Построение моделей познания, которые позволили бы понять, как и почему человек воспринимает, мыслит, запоминает, делает выбор, принимает решение — одна из центральных задач когнитивной психологии.

1. Влияние бихевиоризма можно усмотреть и в современных исследованиях когнитивных психологов. Рамки этой «активности», как нам предстоит неоднократно убедиться, обычно ограничены внешне заданной инструкцией и стимульной ситуацией, тогда как исследуется реакция испытуемого на стимул в данных условиях и с учетом предъявленных требований.

2. Знаменательно, что книга, в которой появилась исторически первая в когнитивной психологии модель внимания как отбора, получила название «Восприятие и коммуникация». Опубликовал ее в 1958 г. Д. Бродбент, о работах которого см. разд. 5.2.1.

Майкл Коул. Культура и когнитивная наука
Добавлено Psychology OnLine.Net
10.08.2011

Культура и когнитивная наука «у истоков»

В качестве отправной точки мы можем использовать «официальную версию» истории когнитивной науки, созданную Хауардом Гарднером и охватывающую период приблизительно до 1975 г. (Gardner, 1985). Гарднер начинает свое повествование с серии научных и технических достижений, которые были совершены в течение 1940-1960-х гг. и стали основой новой дисциплины. Среди них:

· работы математиков, в частности Алана Тьюринга и Джона фон Неймана, посвященные вычислимости, а также реальности создания вычислительных машин, которые могли бы работать, реализуя программы, хранящиеся в их собственной памяти;

· исследование Уоррена Маккаллоха и Уолтера Питтса, показавшее, что работа нервных клеток и их связи с другими нервными клетками (нейронные сети) могут моделироваться в терминах логики;

· работы Норберта Винера по кибернетике, в которых он прямо связывает нервную систему человека, электронные вычислительные машины и значение обратной связи от среды;

· работы Шеннона и Уивера по развитию информационной теории и применение Джорджем Миллером некоторых из их идей для изучения человеческой памяти в терминах обработки информации;

· формализация использования грамматики, предпринятая Ноэ-мом Хомским;

· растущая уверенность в том, что варианты бихевиоризма, основанные на схеме «стимул—реакция», не оправдали возложенных на них надежд, подготовив почву для так называемой когнитивной революции в психологии.

Круг дисциплин, объединившихся вокруг этой общей цели, [был назван] «когнитивным шестиугольником»1, таким образом [его авторы] пытались обозначить связи между составляющими его дисциплинами: философией, лингвистикой, нейронауками, искусственным интеллектом, психологией и антропологией.

Всего через несколько лет Гарднер в другой своей работе обозначил две тенденции в данной области, связав их с достижениями и идеями ранних предшественников когнитивных наук в 1930-1940-х гг. Первая — это мощная тенденция к воссоединению когнитивной психологии и нейронаук — то есть воссоединение человеческого разума и человеческого мозга. Вторая — тен-денция к коннекционистскому моделированию, выдвигающая на первый план параллельные процессы и снижающая относительную центрированность на «репрезентации как внутреннем состоянии». Гарднер отметил, что смешанные системы, включающие в себя сочетания последовательных и параллельных структур, наиболее перспективны в плане развития всей области.

Что любопытно, в своем ретроспективном обзоре (ок. 1987) Гарднер никак не прокомментировал еще одно изменение — а именно возросшее влияние идей о культуре и когнитивно ориентированных этнографических исследованиях как существенной и многообещающей отрасли внутри сообщества когнитивных наук. Это представляется странным упущением, поскольку из высказываний в более раннем издании его книги мы знаем мнение Гарднера о том, что антропология вошла в круг когнитивных наук посредством работ Джейн Лейв, Сильвии Скрибнер, Эда Хатчинса и моих. Наши подходы, по его словам, дают возможность «антропологическому сообществу также отхватить свой кусок пирога... посредством тщательно спланированных исследований частных случаев, и прежде составлявших центр этой научной области, но при этом наполняя эти исследования многообещающими понятиями и методами когнитивных наук» (с. 256).

Чего Гарднер не мог видеть в то время, поскольку происходившие изменения едва ли были заметны для отдельного исследователя, но что нам позволяет увидеть ретроспективный взгляд — это осуществление ряда взаимосвязанных изменений, которые в совокупности привели к появлению важных новых тенденций в области когнитивных наук.
Он увидел первый серьезный вызов мощному репрезентацио-нистскому подходу в работе Румельхарта, Нормана и Макклелланда, посвященной системам параллельной распределенной переработки информации. Но он не обратил внимания на лавинообразный рост числа разработок на базе этих идей, которое появилось в течение последнего десятилетия. Точно так же он не обратил внимания на растущий интерес современных антропологов, психологов и других исследователей к изучению познания как укорененного в среде действия, разворачивающегося в некоем контексте, или, иначе говоря, «познания во плоти».

В 1980 г. Дональд Норман опубликовал в журнале Cognitive Science, который стал официальным печатным органом нового «Общества когнитивных наук» (Cognitive Science Society), статью «12 объектов исследования в когнитивных науках». 12 объектов Дона заслуживают перечисления, поскольку говорят нам о том, как культура вторгалась или, напротив, не вторгалась в его мысли об исследовательской области, которая рисовалась в его воображении (табл. 1).

Наиболее очевидным образом культура входит в первый пункт — «система знаний». Конец 1970-х гг. был временем, когда и когнитивные психологи, и когнитивные антропологи интересовались такими понятиями, как «схема», «сценарий» и «сюжетная грамматика» (story grammars), которые считались структурированными внутренними репрезентациями. В виде них культура уютно устроилась в когнитивной науке, как Дон и предвидел. Важная работа Роя Д'Андраде о культурных моделях как когнитивных схемах является выдающимся примером этого подхода.

Полагая, что культура «вошла» в познание в виде культурных схем, Дон изобразил всю свою концепцию когнитивной системы на следующем рисунке (рис. 2).

Мне не слишком пришлась по душе характеристика базовых компонентов модели, представленной Доном, и последовавшие дискуссии произвели на него достаточное впечатление, чтобы побудить его добавить к своим двенадцати объектам обсуждение «средовой системы и культурного знания».

Моя критика состояла в том, что ему необходимо рассматривать средовую систему, включающую физическую и социальную части, как полноправного участника формирования надсистемы, которая состоит из регуляторной и так называемой «собственно когнитивной» систем. Внесение этого изменения, утверждал я, позволило бы Дону сформулировать значительно более мощный довод в пользу взаимосвязи эволюционной нейронауки, возрастной психологии и когнитивной антропологии. Почему? Потому что зрелая система, охватывающая регуляторную и собственно когнитивную систему, должна развиваться путем серии взаимодействий между регуляторной и средовой системами. Собственно когнитивную систему следует рассматривать как складывающееся в ходе развития приспособление. Где в действие вступает культура? В какой-то момент она становится частью средовой системы — такой, в которой есть внешний источник исторической памяти в дополнение к «памяти», встроенной в нас эволюцией.

В последующие несколько лет Дон (под влиянием прежде всего, я полагаю, Эда Хатчинса) все более и более утверждался в необходимости принимать во внимание культурно упорядоченную среду познания. В 1988 г. он опубликовал «Психологию привычных вещей»1, а в 1993 г. — «Вещи, делающие нас умнее». В этой и последующих работах Дон и Эд Хатчинс продвигали идею «рас-пределенного познания»; я еще вернусь к ней, поскольку она подчеркивает, что в когнитивных науках культура должна занимать центральное положение.

Ключевое понятие, вокруг которого вращается наш разговор и которое позволяет соотнести его с классическими истоками когнитивных наук, а также естественным образом включить культуру в их круг, — это идея артефакта.

Артефакты в «Науке об искусственном»

Я исхожу из собственного подхода, который понимает артефакты в терминах культурно-исторической теории деятельности. [...]

Исходя из этого взгляда, артефакт — это аспект материального мира, который видоизменился в процессе своего вхождения в целенаправленную человеческую деятельность.

В силу изменений, происходящих в процессе создания и использования артефактов, последние по своей природе одновременно идеальны (абстрактны) и материальны. Артефакты — это материальные объекты, созданные в процессе целенаправленных действий людей. Они идеальны в том смысле, что их материальный облик сформировался благодаря участию в интеракциях, частью которых они ранее были и в осуществлении которых ныне являются посредниками.

На мой взгляд, не будет преувеличением сказать, что с этой точки зрения человеческое мышление действительно артефактно. Человеческая мысль может быть понята как деформация «естественно возникающего» поведения, то есть поведения, не опосредованного культурой. «Овладение» культурой и овладение мышлением — это две части единого процесса, как в нормальном мышлении взрослых, так и в процессе гоминизации.