Ванечка

Тишина окутывала скрипторий душным облаком задержавшегося лета. Лишь покряхтывали на гладко струганных полках рассыхающиеся пергаменты, да где-то едва слышно точила футляр мышь в безумной надежде, что за деревянной оболочкой прячется что-то съедобное. Ванечка приподнял голову, огляделся мутными, прищуренными от усталости и усердия глазами, вздохнул.

Уже третий день он, пыхтя напряжением и высунув кончик языка, переписывал доклад, что прислал в монастырь отец Василий, посланный самим митрополитом с отрядом Ерофея Хабарова, богатого промышленника. Ванечка рисовал алые буквицы, боясь уронить чернильную каплю на гладкий лист. Буквицы давались ему с трудом – рисовать был еще плохо обучен, а вот писал гладко, правильно, и почерк дьяки хвалили. Но писания отца Василия стали для Ванечки настоящим наказанием. Вместо алых буквиц виделись ему широчайшие просторы, вольные леса, диковинные звери высовывали морды из-за толстых древесных стволов. А в одной завитушке углядел Ванечка странную плоскую физиономию с узенькими глазками-щелками и широкой улыбкой. Физиономия эта так заняла Ванечку, что он аж до полдника просидел, уставившись в пергамент и поворачивая его то так, то эдак, силясь разглядеть незнакомца повнимательнее. Мнилось ему, что это не просто видение, вызванное усталостью, нечетким старческим почерком отца Василия, да летней изнуряющей жарой, а изображение живого человека. Будто стал пергамент дверью, в которой вдруг образовалась щелочка, и в эту щелочку заглядывает лукавый глаз, а высунувшаяся в стороне рука машет, манит к себе. Ванечка был фантазером, и полдничая простоквашею, все пытался углядеть в белой прохладе давешнюю странную рожу.

Из-за фантазий своих и попал он в монастырь, и судьба его была – вечно тереть рясу по лавкам скриптория, переписывая чужие писания. Мечталось-то, конечно, о другом.

Еще когда Ванечка бегал по отеческому двору без штанов, в одной рубашонке, воображал он, что станет великим воином. Виделся он себе в будущем на высоком вороном скакуне с гривой чуть не до земли и вьющимся дымно на ветру хвостом. Латы с тонкой чеканкой фризской работы плотно облегали широкую грудь, на голове сверкал полированный шлем с тонкой стрелкой, укрывающей переносицу. Вздымал Ванечка меч над головой – давний трофей далекого предка, бесценное оружие из дамасской стали, - и зычным голосом призывал людей к битве.

Но мечтания были пусты. Ванечка был девятым сыном, и перед ним восемь наследников жадно смотрели на тятенькино вооружение, на прадедовские латы с тонкой чеканкой фризской работы, на все остальное железо, которое тятенька доставал по праздникам из пузатого лакированного сундука, бережно полировал мягкой тряпочкой, оборачивал холстиной и вновь укладывал в сундук. С тех пор, как Ванечке достало сил поднять тяжелую сундучную крышку, сундук снабдили огромным замком, за которым тятенька ездил аж в саму Москву. Ключ от замка тятенька всегда носил при себе, не доверяя его никому.

Будущее Ванечки было понятным и безрадостным. Не было впереди никаких славных военных походов, вообще ничего знаменательного. А вот вырастет, войдет в возраст, выделят ему надел земли и пару-тройку мужиков, поставит он собственный дом, задолжав кругом и всюду, да и будет чуть не сам за плугом ходить, несмотря на высокую фамилию, на род, что чуть не от Гостомысла начинался. А что ж делать, без куска хлеба и Гостомыслу не прожить было.

Может, так бы оно и случилось, но живость Ванечкиного характера изменила всю его судьбу. А все яблоки, до которых мальчишка был большой охотник. Да монастырский сад, что вонзался пиковым наконечником в тятенькины земли – недаром ведь тятенька монастырю был должен, и каждый кусок чуть не изо рта у монастырской братии вырывал.

Оно-то конечно, и в своем саду яблоки в тот год уродились на загляденье. Да только в чужом всегда слаще выглядят. И румянее. Соблазнил Ванечку розово-желтый бок, поблескивающий гладкой кожицей из-за ограды. Да еще ветка – ну прямо как нарочно! – нависла над самой оградой, казалось – подпрыгни, и вот оно, яблочко наливное, уже в руках, можно зубы вонзить в прохладную сахарную белизну, брызнет кисло-сладкий сок из-под розово-желтой кожицы.

Только сколько Ванечка ни прыгал, а яблока не добыл. Высоковато оказалось, не по росту мальчишке. Ну так он, недолго поразмыслив, грехи свои сочтя, да и решив, что от одного яблока их тяжесть не сильно увеличится, на ограду-то и влез. А раз уж влез, так что ради одного яблока мараться. Все равно потом на исповеди батюшка поклоны бить заставит, так хоть будет за что страдать – и Ванечка начал рвать монастырские плоды обеими руками, да проворно за пазуху убирать. Вот за этим-то неблаговидным занятием и застал его отец-эконом.

Добрейшей души был отец Сергий, монастырский эконом, да только в то лето доброты в нем окрестные мальчишки поубавили – все яблони, что вдоль оград росли, ощипаны были, как гусыни на пух. И гонял их отец Сергий, и даже клюкой иногда вдоль хребта потчевал, да без толку. Уж очень красивы были яблочки. И вот в таком-то настроении попался эконому Ванечка.

Ванечку отец Сергий клюкой угощать не стал. Не крестьянский сын, нехорошо. Взял мальчишку крепко за шиворот, да и отвел в скрипторий. Ванечка не сопротивлялся. Боялся, что ежели дернется, посыплются яблоки из-за пазухи. То-то неловко выйдет!

Отец Сергий Ванечку в пустом скриптории запер, да и отправил послушника за тятенькой. А Ванечка, посидев минутку смирно, да погоревав о несчастливой своей судьбе, да почесав затылок, которому грозили подзатыльники увесистой тятенькиной ладонью, да примерившись к седалищу, которому уже довелось свести знакомство с вожжами, увидал распахнутый на столе пергамент, весь сверкающий яркими, разноцветными буквицами.

Грамоте Ванечка обучен не был. Куда его учить! Учеба дорого стоит, а ему все одно – весь век на клочке земли биться. Но черные закорючки на листе да цветные буквицы позвали мальчишку в неведомое. Развернулась Ванечкина фантазия, размечтался он, глядя в пергамент. Сам не заметил, как все яблоки из-за пазухи съел. Только горка огрызков с сиротливо торчащими хвостиками осталась около пергамента.

Воображал Ванечка дальние страны, идущую куда-то колонну воинов, сверкающую сталью, тонкие девичьи руки, взмахивающие платочками из тесных окошек, струги, важно качающиеся в блестящих синевой волнах, брюхастых купцов, важно выступающих по ярмарочной площади… Все смешалось в его глазах, полных восторга перед неведомым. Так и задремал над пергаментом, с мечтательной улыбкой, бродящей по лицу.

Когда монастырский эконом пришел за Ванечкой, тот еще дремал, все так же счастливый своими видениями, да и спросонья забормотал о них, выбалтывая незаметно отцу Сергию все сбившиеся мечтания.

Вожжами, конечно, Ванечке досталось, да и затылок его пострадал изрядно, и вихры русые поредели. Тяжел на руку был тятенька, правда, без дела не наказывал. Ну а потом в доме вой поднялся – Ванечку предложили отдать в монастырь. Маменька, конечно, вопила в голос, цеплялась за младшего сына, кровиночку свою. Тятенька тоже не сильно доволен был, но соображал, что для мальчишки это может быть шансом на лучшую долю. Мало ли, может, и патриархом станет – заносился в мечтаниях старик. Род-то вон какой древний, хоть и обедневший сильно. Мальчишка-то сообразительный, умница. Шалун, правда, каких мало. Да монастырский устав шалости из головы повыбьет быстрее, чем тятенькины вожжи. А там и лестница вверх откроется. У старика в голове кружилось от открывшихся просторов. От него-то Ванечка и унаследовал фантазерство.

Когда Ванечку спросили про монастырь, он сразу вспомнил ласковую полутьму скриптория, жаркие солнечные пятна, лежащие желтками на столах, а пуще всего вспомнился ему чудный пергамент, рассказывающий дивные сказки. И удержать мальчишку стало невозможно.

Но вот уже второй год переписывает Ванечка пергаменты в скриптории. Вытянулся – чистая оглобля, в плечах раздался, да еще неловок по малолетству своему. Зато читает бойко, да пишет без ошибок. Вот только буквицы еще не наловчился рисовать как следует, но это еще придет. Только теперь монастырь для Ванечки скучен стал. Все новое, что было, уже узнал, хочется дальше бежать, а некуда. Ряса послушника прямо прилипла к скамье в скриптории, пальцы крючатся от перьев, а на носу вечно чернильная клякса.

И вот тут-то попался Ванечке доклад отца Василия о далеких землях, Сибирью прозываемых. В землях этих странные люди живут – лица у них плоские, глаза узенькие, телом они плотные, с гладкой желтоватою кожей. И бороды у них почти не растут! А если растут, так не такие, как у тятеньки – тятенькина борода прямо загляденье, такая густая, широкая, кольцами завитая, - а жиденькие, как у коз. Живут эти люди в густых лесах охотою, бьют красного зверя прямо толпами. На меха Сибирь богата. А еще писал отец Василий, что земля сибирская хороша, а особенно лес, и хорошо бы этот лес сплавлять по рекам – дело очень выгодное.

Переписывал Ванечка доклад тот, старался, чтоб без ошибок да без клякс получилось, да и не заметил даже, как шаловливой рукой начертил на обрывке пергамента карту, срисовав ее с той, что отец Василий старательно к писанию своему приложил. Начертил, сунул под рясу, да и забыл вроде.

Только на следующий день хватились в монастыре – пропал послушник. На столе в скриптории в солнечных пятнах остался лежать распахнутый пергамент с недописанным текстом и косо нарисованными буквицами. Да еще пара яблочных огрызков рядом с торчащими хвостиками. А мальчишка исчез, как не было его.

Отец Сергий, эконом монастырский, услыхав об этом, только вздохнул. Говорил же он дьякам, чтоб не давали Ванечке читать писания о дальних странах. Предупреждал. Ну а теперь-то что… Повздыхал отец эконом, да и опустился в келье на колени. Больно старческим коленям на холодном камне, ну да отцу Сергию не привыкать. Крестился широко, кланялся земно, касаясь морщинистым лбом пола, молился об отроке, чтоб была его дорога легкой, чтоб миновали его беды и напасти. Отец Сергий был добрейшей души человек.

А Ванечка… Что Ванечка… Нет его больше. И где он – неведомо.

Но там, в далекой Сибири, появился в Хабаровском остроге ладный парень. Косая сажень в плечах, рослый, кудри русые, а глаза с младенческой фантазерной голубизной. Сказался Иваном, родства не помнящим. Мол, сирота бесфамильная. Ивана этого воевода отправил новый острог строить, дальше в тайгу врубаться. Предлагал, правда, в стрельцы пойти – уж больно здоров был Иван, так и просилась к нему военная амуниция, да тот отказался. Мол, Господь повелел миром дела решать. Оно конечно, бывает, что без оружия не обойтись, но он, Иван, в военное дело не хочет. Если придется, то и саблей помашет, а так – пустите дальше, в леса.

А отцу Сергию как-то сон приснился. Увидел он Ванечку с топором в руках. Да огромная сосна падала под ударами этого топора, и в просвет сверкнул солнечный луч, отразившись от синего озера, скакнул ярким зайчонкой по траве. А Ванечка вздохнул, утер потный лоб рукавом, посмотрел вдаль и перекрестился.

- Вот она, красота-то, Господи! – вздохнул Ванечка, осеняя себя широко крестом.

Удивился отец Сергий – смотрел Ванечка отчего-то не на деревянную луковку церкви с бодро торчащим крестом, а крестился на густой непролазный лес, едва освещенный солнечными лучами. Но во сне мало ли что привидится.