Без руля и без ветрил. М.Ю. Лермонтов

Летом 1929 года в " Литературной газете" появился первый полный советский перевод " Пьяного корабля", поразивший воображение современников непривычной красотой и упругостью стиха, полной свободой от оков буквализма (т.е. оригинала - это казалось достижением) и какой-то неслыханной яркостью. " Пьяный корабль" в переводе Давида Бродского восхитил читателей прежде всего пластикой, невозможной среди переводчиков Рембо в традиции символизма (у Сологуба, Анненского, Брюсова), так и у переводчиков, близких к " Центрифуге" (Бобров, Петников), даже у акмеистов (Гумилев). Четырехстопный анапест, почти еще не испробованный в качестве эквивалента французского двенадцатисложника, вызывающая красота рифмовки - примета " южной" школы! - и, кстати, столь же вызывающе близко к оригиналу переведенные две первые строфы (и, может быть, третья, хотя в ней уже " не все в порядке"), - все это подкупало. А четвертая строфа - это ли не образец замечательных русских стихов?!

Черт возьми! Это было триумфом погонь! Девять суток, как девять кругов преисподней! Я бы руганью встретил маячный огонь, Если б он просиял мне во имя господне!

Стихи в самом деле замечательные. Беда лишь в том, что они не имеют отношении к оригиналу - никакого. Цитирую подстрочно:

Буря благословила мои морские пробуждения, Более легкий, чем пробка, я танцевал на волнах, Которые можно назвать вечными возчиками жертв, Десять ночей, не сожалея о глупом глазе фонарей.

(В конце - скорее даже " портовых огней", хотя реминисценция из Дьеркса несомненна). Десять суток у Рембо названы десятью ночами резонно: днем портовые огни не горят. И цифра " десять" названа не просто так: в " Кладбище у моря" Поля Валери двадцать четыре строфы по шесть строк (солярная символика), в " Пьяном корабле" - сто строк и т.д. Набоков, Лившиц, Успенский, Антокольский, Мартынов, Самойлов поняли это - и сохранили цифру. Иные переводчики числительное опустили. Тхоржевский сделал из десяти... двенадцать. Давид Бродский, развивая принцип свободного обращения с оригиналом, решил вопрос " сплеча" - и ввел параллель с Данте. Только строка " Я бы руганью встретил маячный огонь" - несет след связи с оригиналом. Только имя-то Господне при чем? Здесь мы находим характерную примету эпоху. Антиклерикальных настроений у Рембо более чем достаточно, но эпохе казалось мало простого отрицания церкви...
Вернемся к Бродскому. Он то приближается к оригиналу, то удаляется от него в направлении непредсказуемом. Вот девятая строфа перевода: