Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Я грезил о ночи слепительно-снежной, Пустынной, свободной от снов и теней, О странных лобзаньях медлительно-нежных, Беззвучно лобзающих очи морей.







Надо не забывать, что перевод опубликован в киевском чтеце-декламаторе, под одной обложкой с незабвенным романсом В. Мазуркевича " Наш уголок я убрала цветами". Судить его можно по законам той поэтики, к которой пытался его приспособить киевский переводчик: здесь последовательно осуществлялась адаптация французского шедевра 1871 года к поэтике русских поэтов того же времени - наиболее салонных и любимых " чтецами-декламаторами" - Надсона, Апухтина. Это не значит, что названные поэты плохи: однако результат печален: крокодил с головою лебедя похож разве что на плезиозавра...
" Ямщикнегонилошадейством" давно уже обозвал этот вид поэзии В.В.Набоков. Контаминация для такого перевода - не средство намеренного опошления, но адаптация к вкусам читателя. К тому же, заметим, по непонятной причине Эльснер выбрал для передачи французского двенадцатисложника (за которым стоит многовековая традиция - четырехстопный анапест: размер, дважды неудобный для русского слуха: во-первых, в нем никак нельзя передать цезуру (непременно с мужским ударением на шестом слоге, что во французском стихе допустимо, - в русском возможна и дактилическая цезура, но только при передаче двенадцатисложника классическим шестистопным ямбом). Кстати, тот же более чем неудобный четырехстопный амфибрахий использовал в своем переводе и И.И. Тхоржевский.
Увы, Рембо Тхоржевского - все тот же причесанный и напомаженный поэт из " чтеца-декламатора": там и сям в нем щедро рассыпаны " безбрежные дали", " буйные волны", " радость пучины", " ритм голубого безумья" и т.д. Процитированная выше в переводе Эльснера (видимо, все же десятая) строфа в переводе Тхоржевского звучит так:

Я грезил: сияли над водной пустыней Зеленые ночи, лобзаньем снегов. Их блеск фосфорический, желтый и синий, Мне пел о невиданном трепете снов.

Надо сказать, что перевод И.И. Тхоржевского, опубликованный позже переводов В.В. Набокова и Давида Бродского, кажется сделанным за четверть века до них. Отчасти, возможно, так и было: мы не знаем, сколько лет лежал перевод в столе у маститого переводчика, прежде чем дошел до печатного станка. Но принадлежность к салонной традиции погубила даже его историческую ценность, и парижская безвестность книги сделала перевод еще и безвестным: на формирование русской традиции переводов " Пьяного корабля" он не оказал никакого влияния. Надо сказать, что французский двенадцатисложник традиционно передается по-русски либо шестистопным ямбом (переводы В. Набокова, Б. Лившица, Л. Успенского, Л. Мартынова, М. Кудинова, Д. Самойлова), либо четырехстопным анапестом (переводы Д. Бродского, П. Антокольского) - однако вторая традиция на глазах отмирает: давая стиху экспрессию, она лишает его исторических корней, ибо дю Белле и Ронсар в XVI веке писали тем же самым размером, а в их сонетах анапест немыслим. Однако сам по себе ритм перевода еще не содержит салонности - ее привносит переводчик. Некие элементы салонности при желании можно выловить из залежавшегося в столе переводчика " Пьяного корабля" в версии Л. Успенского... но нет желания судить перевод, подправлявшийся в течение почти сорока лет. Зато более чем странно видеть возрождение той же традиции уже в наше время - в переводе М. Кудинова, где была предпринята попытка обобщить достижения предшественников, основательную изученность текста, старание быть возможно более точным (см. " капкан шестой"). Но все это синтезировано (верней - синкретизировано) именно по " Чтецу-декламатору", в традициях Эльснера и Тхоржевского, а еще вернее - Надсона, к которому часть переводных строк Кудинова подходит вплотную. Переводчик отлично понимает оригинал, но сознательно вуалирует недостаточно " поэтичные" предметы: вместо пресловутых " сопель лазури, лишаев солнц" у Кудинова - " лишайник солнечный, лазоревая слизь". Строка очень похожа на соответственную в переводе Антокольского, но там упоминались " лишь лишайники солнца и мерзкую слизь" - все менялось от одного слова (" мерзкую"), хотя, надо заметить, что и там не все было хорошо: " лишайник" - не " лишай"; где у Рембо " ферментируют горькие рыжины любви", у Кудинова " таится горькое брожение любви"... В угоду той же традиции в новом переводе то и дело рифмуются служебные слова (специально для этого привносимые в текст): " там", " ненароком", " даже", " вдруг", " опять", " ничуть", - и возникают такие свежие рифменные пары, как " грозы - слезы" (4-я строфа), " снежный - нежный" и т.п. Увы, все это пришло не из Рембо. Переводы Эльснера (1909) и Кудинова (1982) порой сближаются почти дословно. " Настоянная на светилах, похожая на молоко Поэма Моря" (6-я строфа) у Эльснера выглядит так: " И морю поэме отдавшись влюбленно, / Следил я мерцавших светил хоровод..." А у Кудинова: " С тех пор купался я в Поэме Океана, Средь млечности ее, средь отблесков светил..." Нечто вроде " млечности" в оригинале есть, но " lactescent" совсем не отдает тем, чем ее сомнительный русский эквивалент " млечность", то есть попросту пошлостью. Слово это часто и помногу употреблялось в русской салонной поэзии с глубоким умыслом хоть как-то зарифмовать важные слова " вечность" и " бесконечность". То, что Кудинов не поместил его на рифму, лишь ухудшает дело, ибо тенденция превратить Рембо в Надсона проступает еще отчетливее. Будучи последовательным, Кудинов весьма упрощает текст в целом ряде даже не слишком трудных мест. Подобный метод нередко играет с переводчиком злые шутки: не заметив мифологической природы Бегемота и Мальстрема (21-я строфа), переводчик просто выбросил Мельстрема из стихотворения, а демона Бегемота обратил в стадо животных, занимающееся любовью в " болотной топи", причем необыкновенно картинно, с " сеянием страха" и прочим, что описано Кудиновым и чего нет в оригинале. К тому же неясно, как забрел " Пьяный корабль", кроме реки и моря, еще и в " топь болотную"... Салонная традиция, она же " капкан третий", сыграла значительную роль в истории вопроса, не только загубив три перевода, но задев и других переводчиков. Теперь самое время заглянуть в " капкан четвертый", где все наоборот: старое смело приносится в жертву новому.


КАПКАН ЧЕТВЕРТЫЙ: " ЭКСПРЕССИЯ"






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.