Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Там же.






 

От стыда девочки обычно не рассказывают о подобных историях. Впрочем, если они и рассказывают об этом родителям, то их чаще всего ругают, «Не говори глупостей… У тебя дурные наклонности». Молчат они и о странном поведении некоторых незнакомых мужчин. Вот рассказ одной девочки, записанный доктором Липманном1: Мы сняли комнату в подвале у сапожника. Когда хозяин оставался один, он часто приходил ко мне, брал меня на руки и подолгу целовал, дергаясь взад–вперед. При этом он не просто прикасался ко мне губами, а засовывал мне в рот язык. Я ненавидела его из–за этого. Однако никогда никому и слова не сказала, так как была очень робкой.

Девочка набирается сексуального опыта не только из общения с всезнающими или испорченными подружками. Кто–то прижимается к ней в кино, кто–то лезет под юбку в транспорте, молодые люди отпускают ей вслед насмешливые замечания, на улице ее преследуют мужчины, кто–то ее обнимает, кто–то слегка прикасается. Она не очень хорошо понимает, что с ней происходит. В ее голове часто царит странная неразбериха, поскольку теоретические знания полностью оторваны от практического опыта. Одна девочка уже испытала все степени смятения и желания, но в то же время полагает — как, например, персонаж произведения Фрэнсиса Джеймса «Клара д'Эллебёз», — что для того, чтобы забеременеть, достаточно поцеловаться с мужчиной. Другая точно знает, как проходит процесс зачатия, но волнение, которое она чувствует в объятиях кавалера по танцам, принимает за мигрень. Нет сомнения в том, что современные девочки знают о сексе значительно больше, чем их матери и бабушки. Однако некоторые психиатры утверждают, что и сегодня немало девочек–подростков знают лишь одно назначение половых органов — мочеиспускательное2. Во всяком случае, они почти никогда не связывают свои сексуальные ощущения с половыми органами, так как у них нет физиологического проявления, такого, как, например, эрекция у мужчин, указывающего на подобную связь. Между их романтическими грезами о мужчине, любви и непристойностью некоторых деталей, о которых они постепенно узнают, существует такой разрыв, что они не видят в них ничего общего. Тид Монье в романе «Я» рассказывает, как однажды она и несколько ее подружек поклялись друг другу, что они узнают, как устроены мужчины, и расскажут об этом остальным: И вот что я рассказывала, после того как однажды без стука вошла в комнату родителей: «Это похоже на держалку для бараньего окорока, то есть сначала»что–то вроде скалки, а затем — что–то круглое». Это было трудно объяснить. Я сделала рисунок, вернее целых три, и каждая из нас взяла себе по рисунку, спрятала его в корсаже и время от времени, взглянув на него, фыркала от смеха, а затем задумывалась… Каким образом такие невинные девочки, как мы, могли увидеть какую–либо связь между этими предметами и сентиментальными песенками, душещипательными историями, в которых любовь выражается в уважении, робости, вздохах и целовании рук и настолько идеализируется, что в ней не остается и намека на половые отношения?

Тем не менее благодаря чтению, беседам, зрелищам, случайно услышанным словам девушка понимает, что означают ощущения, волнующие ее плоть, она призывает и желает их. Лихорадочное состояние, трепет, испарина, кчкое–то томление придают ее телу новое, тревожное значение. Молодой человек не стесняется говорить о своих эротических порывах, потому что он с радостью осознает себя мужчиной. У него сексуальное желание носит агрессивный, захватнический характер, он видит в нем утверждение собственного «я», своего превосходства, хвастается им перед товарищами. Для него сексуальные ощущения — это предмет гордости. К противоположному полу его влечет сила, сходная с той, которая подталкивает его к борьбе с миром, и он не ощущает ее как нечто абсолютно новое. Девочка, напротив, всегда скрывает свою сексуальную жизнь. Когда ее эротизм принимает новую форму и подчиняет себе все ее тело, он превращается в мучительную тайну и девочка воспринимает сексуальное томление как постыдную болезнь. Ее желание пассивно, и она даже в мыслях не может избавиться от этого состояния с помощью какого–либо самостоятельно принятого решения. Она не мечтает о том, чтобы хватать, мять или насиловать, она лишь ждет и призывает, чувствует свою зависимость и страшится опасности, угрожающей ей из–за ее собственного тела, ставшего ей чужим.

Дело в том, что неопределенность ее надежд и мечты о пассивном счастье свидетельствуют о том, что ее тело станет предметом, которым будет обладать другой человек. Она хочет пережить сексуальные ощущения в их имманентности и призывает не прикосновение рук, губ, тела какого–либо определенного человека, а просто прикосновение рук, губ, какого–нибудь тела. Образ партнера остается в тени или затянут дымкой идеала, но время от времени она со страхом думает о нем. Ее девичьи страхи, отвращение к мужчинам приобрели более двусмысленный характер, чем в недавнем прошлом, но стали и более мучительными. Раньше их причиной был глубокий разрыв между ее детским организмом и будущим взрослой женщины, теперь они возникают из тех противоречий, которые она в себе ощущает. Она понимает, что ею неизбежно кто–то будет обладать, ведь она сама этого хочет, но в то же время ее душа восстает против этого желания. Она одновременно стремится к позорной пассивности послушной жертвы и страшится ее. При мысли о том, что ей придется раздеться донага в присутствии мужчины, ее охватывает сладостная дрожь, но она также понимает, что в этом случае ничто не помешает мужчине разглядывать ее. Еще большей властью наделены руки: они могут прикасаться, мять и поэтому внушают еще больший страх. Но самый яркий и в то же время самый отвратительный символ физического обладания — это проникновение мужского полового члена в тело женщины. Девушке, которая всегда отождествляла свое тело с самой собой, ненавистна мысль о том, что его могут проткнуть, как протыкают кожу, или разорвать, как разрывают материю. Причем отвергает она не столько рану или боль, причиняемую этим актом, сколько тот факт, что и рану и боль ей навязывают извне. «Ужасно думать… что тебя пронзит мужчина», — сказала мне как–то одна девушка. Отвращение к мужчине возникает не от страха перед мужским половым органом, но этот страх подтверждает существование такого отвращения и символизирует его. Проникновение мужского полового органа в тело женщины рассматривается как непристойность и унижение лишь в пределах более широкой схемы их взаимоотношений, но не следует забывать, что оно в этой схеме является основным элементом.

Тревога девочки выражается в кошмарах и преследующих ее видениях. Как раз тогда, когда девушки уже готовы примириться со своей женской участью, многих из них начинает мучить мысль о насилии. Прямые и косвенные доказательства этого можно найти в снах девушек и в их поведении. Перед сном они с замирающим сердцем осматривают свою комнату, ожидая обнаружить притаившегося злоумышленника, забравшегося к ним с недобрыми намерениями, им кажется, что в дом проникают взломщики или в окно лезет бандит, готовый броситься с ножом на свою жертву. Все они в той или иной степени боятся мужчин. Порой у них появляется отвращение к отцу, они не выносят запаха его табака, им неприятно входить после него в ванную комнату. Даже те девушки, которые по–прежнему хорошо относятся к отцу, часто испытывают к нему физическое отвращение. Общение с отцом раздражает их так, как если бы они с детства относились к нему враждебно, что случается чаще всего с младшими девочками в семье. По словам психиатров, их юные пациентки часто видят один сон; их насилует мужчина на глазах у уже немолодой женщины и с ее согласия. Ясно, что таким образом они бессознательно просят у матери разрешения отдаться своим желаниям. Дело в том, что они живут под тягостным гнетом лицемерия. Именно в тот момент, когда девушка открывает в себе и вокруг себя таинственные волнения жизни и половых отношений, от нее особенно строго требуют «чистоты» и невинности. Она должна быть белее снега и прозрачнее воды, ее одевают в воздушную кисею, ее комнату отделывают в нежные тона, при ее появлении понижают голос, ей не разрешают читать непристойные книги. Но даже самые чистые и наивные девушки порой предаются «порочным» видениям и желаниям. Они стараются скрыть это даже от своих лучших подруг, не хотят сознаваться в этом самим себе, стремятся жить и думать так, как велят правила хорошего тона. В результате они теряют веру в себя и начинают казаться неискренними, несчастными и болезненными. Позже самой трудной задачей их жизни будет преодоление всех этих запретов. Несмотря на то что они стремятся подавить свои естественные желания, их угнетает сознание совершаемых ими немыслимых грехов. Можно сказать, что, для того чтобы стать женщиной, девушка должна пережить не только стыд, но и угрызения совести.

Нет ничего удивительного в том, что для девочки переходный возраст — это время болезненной растерянности. Ей уже не хочется быть ребенком. Но и мир взрослых пугает и отталкивает ее.

Итак, мне хотелось стать большой, но совсем не хотелось жить той же жизнью, которой живут взрослые, — говорит Колетт Одри… — Так во мне укреплялось желание стать взрослой, но быть свободной от ответственности и обязанностей взрослого человека. Мне не хотелось переходить на сторону родителей, хозяек дома, домохозяек и глав семей.

Девочке хочется освободиться от опеки матери, но в то же время она ощущает острую потребность в материнской защите. Она нужна ей потому, что из–за нехороших поступков, таких, как онанизм, сомнительные отношения со сверстниками, чтение недозволенных книг, у нее тяжело на душе. Приведем в качестве примера типичное письмо, написанное пятнадцатилетней девочкой своей подруге: Мама хочет, чтобы на большой бал, который дают X, я надела в первый раз в жизни длинное платье. Ее удивляет, что мне этого не хочется. Я умоляла ее позволить мне в последний раз надеть розовое платьице. Мне так страшно. Мне кажется, что, если я надену длинное платье, мама надолго уедет в путешествие и неизвестно когда вернется. Глупо, правда? А иногда она смотрит на меня так, как будто я еще совсем маленькая. Ах! Если бы она знала! Она бы связывала мне руки на ночь и презирала бы меня! 1

В книге Штекеля «Фригидная женщина» имеется замечательный рассказ женщины о ее детстве. Некая Сюссе Мэдель, жительница Вены, в возрасте двадцати одного года откровенно и подробно рассказала о своем детстве. В этой истории мы видим конкретные примеры всех тех явлений, которые мы последовательно изучали, «Когда мне было пять лет, у меня появился первый товарищ по играм, мальчик по имени Ричард, ему было шесть или семь лет. Мне всегда хотелось знать, как отличают девочку от мальчика. Мне говорили, что это делают по волосам, по носу… Я не спорила, но все же мне казалось, что от меня что–то скрывают. Однажды Ричард захотел писать. Я предложила ему свой горшок. Когда я увидела его половой орган, а для меня это было нечто совершенно изумительное, я с восторгом закричала: «Что это у тебя? Какой хорошенький! Боже, как мне хочется тоже иметь такой!» И недолго думая, я смело прикоснулась к нему…» Одна из тетушек застала их, и после этого за ними бдительно следили. В девять лет она играла в свадьбу и во врача с двумя другими мальчиками, восьми- и десятилетнего возраста. Мальчики трогали ее половые органы, а однажды один из них прикоснулся к ним своим пенисом и сказал, что так делали ее родители после свадьбы. «Я очень разозлилась. О нет, они не занимались такими гадостями!» Она еще долго играла в эти игры и испытывала к обоим мальчикам дружеские чувства, смешанные с влюбленностью и сексуальным влечением. Однажды об этом узнала ее тетушка, разразился ужасный скандал, и ей пригрозили, что отправят ее в исправительный дом. Она больше не виделась с Артуром, которого предпочитала другому мальчику, и очень от этого страдала. Она стала плохо учиться, у нее испортился почерк, она начала косить. Потом у нее завязалась новая дружба с Вальтером и Франсуа. «Вальтер занимал все мои чувства и мысли. Я позволяла ему гладить себя под юбкой. Для этого я становилась перед ним или садилась и делала письменные задания… Если мама открывала дверь, он отдергивал руку, а я писала. В конце концов у нас установились отношения, которые обычно бывают между мужчиной и женщиной, но я не позволяла ему далеко заходить. Когда ему казалось, что он проник во влагалище, я вырывалась и говорила, что кто–то идет… Я и представить себе не могла, что это грех».

Дружба с мальчиками прекращается, она дружит только с девочками. «Я привязалась к Эмми, хорошо воспитанной и образованной девочке. Однажды, когда нам было двенадцать лет, мы обменялись на Рождество золотыми сердечками, внутри которых были выгравированы наши имена. Нам казалось, что это что–то вроде помолвки, мы поклялись друг другу в «вечной верности». Отчасти я обязана своим образованием Эмми. Она же посвятила меня в проблемы секса. В пятом классе я уже не очень верила, что детей приносит аист. Я полагала, что дети появляются из живота и для того, чтобы они могли оттуда выбраться, его нужно вскрыть. Особенно большой страх Эмми на меня нагоняла, говоря о мастурбации. Читая в школе Евангелие, мы начали кое–что понимать в половых отношениях. Например, когда святая Мария приходит к святой Елизавете. «В это время взыграл младенец во чреве Елизаветы». Есть в Библии и другие любопытные в этом отношении места. Мы их подчеркивали, и, когда это было обнаружено, весь класс чуть не получил плохую отметку по поведению. Эмми обратила мое внимание и на «девятимесячное воспоминание», о котором говорится в «Разбойниках» Шиллера. Отца Эмми перевели на другое место службы, и я опять осталась одна. Мы переписывались, используя секретную систему письма, которую сами придумали, но мне было одиноко, и я привязалась к девочке–еврейке по имени Хедл. Однажды Эмми увидела, как я выходила из школы с Хедл. Она устроила мне сцену ревности. Я дружила с Хедл до нашего общего поступления в коммерческую школу, где мы также оставались лучшими подругами и мечтали породниться в будущем, так как мне очень нравился один из ее братьев, который был студентом. Когда он обращался ко мне, я так смущалась, что говорила ему в ответ нелепости. В сумерки мы с Хедл нередко сидели, прижавшись друг к другу, на маленьком диване, и я, сама не понимая почему, горько плакала, слушая его игру на рояле.

Еще до моей дружбы с Хедл я в течение нескольких недель дружила с некоей Эллой, которая была из бедной семьи. Однажды она, проснувшись ночью от скрипа кровати, увидела, что делают ее родители «наедине». Она мне рассказала, что отец лег на мать, а та ужасно кричала. Затем отец сказал: «Пойди скорее подмойся, чтобы ничего не было». Поведение отца меня напугало, и я старалась не встречаться с ним на улице, а мать мне было очень жаль (должно быть, ей было очень больно, раз она так кричала). Я спросила другую свою подружку о том, какой длины бывает пенис, кто–то говорил мне, что он бывает от двенадцати до пятнадцати сантиметров в длину. На уроке шитья мы брали сантиметр и под юбкой отмеряли это расстояние от того самого места. Оно, естественно, доходило по крайней мере до пупка, и мы со страхом думали, что после свадьбы нас в буквальном смысле посадят на кол».

Она смотрит, как совокупляются собаки. «Когда я видела на улице, как мочится лошадь, я не могла отвести глаз, кажется, мой взор приковывала длина пениса». Она наблюдает за мухами, за животными в деревне.

«Когда мне было двенадцать лет, я заболела тяжелой ангиной, и одного знакомого врача попросили осмотреть меня. Он сидел рядом с кроватью и вдруг сунул руку под одеяло и чуть не дотронулся до «того самого места». Я вздрогнула и закричала: «Как вам не стыдно!» Подбежала мать, доктор был ужасно смущен, он заявил, что я маленькая нахалка и что он хотел просто ущипнуть меня за ногу. Меня заставили просить у него прощения… Наконец, когда у меня начались менструации и отец однажды увидел мои запачканные кровью салфетки, произошла ужасная сцена. Почему он, чистый мужчина, «должен жить в окружении стольких грязных женщин». Мне казалось, что менструация — это большая провинность». В пятнадцать лет она подружилась с еще одной девочкой, с которой они переписываются «с помощью стенографии» — «чтобы дома никто не смог прочитать наши письма. Нам столько нужно было рассказать друг другу о наших победах. От нее я узнала немало стихов, которые она читала на стенах уборной. Один из них я помню до сих пор, потому что в нем любовь, которая была так высоко вознесена в моем воображении, смешивалась с грязью: «В чем высший смысл любви? Две пары ягодиц, свешивающихся с одного стебля». Я решила, что со мной такого никогда не будет. Мужчина, который любит девушку, не может требовать от нее подобных вещей. Когда мне исполнилось пятнадцать с половиной лет, у меня родился брат, и я очень ревновала, так как до этого я была единственным ребенком в семье. Подруга постоянно приставала ко мне, чтобы я посмотрела, как устроен мой брат, но я была абсолютно неспособна рассказать ей то, что ей так хотелось знать. В это время еще одна подруга рассказала мне о первой брачной ночи, и я решила выйти замуж из любопытства, хотя слова «пыхтят как паровоз» из ее рассказа оскорбляли мое эстетическое чувство… И не было среди нас ни одной, которая не испытывала бы желания выйти замуж для того, чтобы любимый муж раздел ее и отнес на кровать: это было так заманчиво…»

Прочтя эту историю, в которой рассказывается о вполне нормальном, а вовсе не патологическом случае, кто–нибудь, возможно, скажет, что эта девочка ужасно «испорчена». На самом же деле за ней просто меньше следили, чем за другими. Хотя любопытство и желания «хорошо воспитанных» девушек не выливаются в действия, они тем не менее присутствуют в играх и видениях. Когда–то у меня была знакомая девушка, очень набожная и поразительно невинная, позже она стала образцовой женщиной, полностью погруженной в материнство и религию. Однажды вечером она сказала своей старшей сестре, дрожа от возбуждения: «Какое это должно быть чудо — раздеваться в присутствии мужчины! Давай поиграем: как будто ты — мой муж». И она начала раздеваться, вздрагивая от волнения. Никакое воспитание не может помешать девочке осознавать назначение своего тела и мечтать о будущем. Самое большее, чего можно добиться, — это заставить ее безжалостно подавлять свои чувства и ощущения. Но это неизбежно оставит след на всей ее сексуальной жизни. А было бы желательно, чтобы ее учили другому: принимать себя такой, какая она есть, без самолюбования, но и без стыда.

Теперь нам понятно, какая драма разыгрывается в душе девочки–подростка в период полового созревания. Она не может стать «большой», не смирившись со своей женской участью. Она и раньше знала, что из–за принадлежности к слабому полу ей придется вести неполноценное и замкнутое существование. Теперь к этому добавляется еще отвратительное болезненное состояние и чувство какой–то непонятной вины. Поначалу она объясняла себе свое низшее положение в обществе тем, что ей чего–то недостает. Теперь же отсутствие пениса оборачивается грязью и чувством греховности. На пути в будущее она встречает оскорбления, стыд, тревогу и чувство вины.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.