Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Покинутое селение Лисри у Военно-Осетинской дороги








 


должна была беспрекословно повиноваться мужчине и выказы­вать по отношению к нему знаки уважения, обязана была выполнять работы по хозяйству, хотя бы и'тяжелые; при убийстве женщины полагалась половинная «плата за кровь»; женщина не пользовалась правом наследства — наследование шло только по мужской линии.

У осетин, при таких же, в общем, как и у других горцев Кавказа, обычаях, положение женщины, однако, было менее жестким. Она была хозяйкой в доме, и если женщина дозво­ляла себе некоторую вольность в поведении, то осетины к этому относились более терпимо, чем другие горцы. Вероятно, такое положение женщин у осетин восходит к обычаям алан, а еще раньше — сарматов. Дело в том, что у сарматов женщина была равноправна с мужчиной, причем не только в общественном, но и, так сказать, в физическом отношении; сарматские женщины, особенно девушки, участвовали в сра­жениях наравне с мужчинами (отсюда греческий миф об амазонках, якобы обитавших на Северном Кавказе). Однако только некоторой духовной свободой пользовалась женщина в осетинском обществе. Практически она, как и у других горских народностей, занимала положение домашней работницы. В. Миллер, например, передает следующие свои впечатления: «От речки, протекающей далеко внизу под го­рою, поднималась вереница изнуренных непосильной работой женщин с ушатами воды на спине... Меня всегда коробило, когда я видел мужчин и здоровенных парней, болтающих о всяком вздоре на ныхасе*, и тут же проходящих, с опущен­ными глазами, женщин с тяжелыми ушатами на спинах»33. Кстати сказать, подобную картину и теперь еще можно наб­людать в Дагестане, когда вечером женщины, работавшие целый день в поле, возвращаются в селение, едва передви­гая ноги под тяжестью огромных снопов травы, заготовлен­ной для сена на зиму. Вряд ли кто-нибудь из ныне живущих осетинок помнит обо всем этом. Между прочим, среди жен­щин Северного Кавказа осетинки занимают первое место по проценту имеющих высшее и среднее образование. В былые времена на Кавказе положение горянки было тя­желым, бесправным и унизительным. В то же время, к чести мужчин, нужно сказать, что по отношению к ней редко случались акты грубости и насилия (за исключением дикар­ского обычая похищения невесты). Бить женщину считалось постыдным, а убить — большим позором (впрочем, шамилев-ские молодчики при карательных экспедициях женщин не щадили). Женщину презирали и в то же время, как это ни противоречиво, чтили. Коста Хетагуров пишет: «До каких

314 * То же, что в Дагестане годекан.


бы пределов ни дошло опьянение пирующих мужчин, как бы развязно ни вела себя компания молодежи, как бы сильно ни было ожесточение ссорящихся, одно появление женщины обуздывает буянов»34. Если женщина бросалась между деру­щимися, драка немедленно прекращалась. Если женщина поцеловала врага в знак примирения, он становился другом мужа. При вражде женщина была неприкосновенна и сво­бодно ходила среди враждующих фамилий. В журнале «Прожектор» за 1927 год описывается такой слу­чай, имевший место в Дагестане. «Во время гражданской войны, которая непрерывно тянулась здесь около пяти лет, контрреволюционный отряд горцев задержал однажды на тропе женщину, жену нашего товарища, пробиравшуюся в осажденное место к своему мужу. Ее муж был известный в этих местах партиец и красный командир, которого эти люди считали тогда своим смертельным и непримиримым врагом; и они знали, и женщина не пыталась даже скры­вать, куда и зачем она идет, но никто не решился задер­жать или оскорбить ее... И ее не обыскали, хотя было очевидно, и все понимали, что она несет что-то под платьем на груди... Люди расступились молча и пропустили ее, и старший в этом отряде пожелал ей, как подобает по обычаю, чтобы она дошла благополучно, если будет угодно аллаху, до места, куда ее влечет сердце»35. Горский обычай велит относиться к женщине как к существу неполноценному, а мусульманский закон, к тому же, как к нечистому: после каждого, даже случайного, прикосновения к женщине следует совершать омовение. Чтобы жениться, «настоящий мужчина» должен не добиваться взаимности у девушки, а купить или украсть ее, как вещь. В то же время о ней пели такие песни: «Ты — возлюбленная моя! Ты сошла с седьмого неба, — иначе как же ты могла бы быть такой красивой? Ты — дочь рая, в которую все влюбляются. Когда я тебя не вижу по утрам, мне тяжело становится на сердце. День без встречи с тобой кажется мне самым не­счастным» и т. д.

Как и все кавказские горцы (а точнее — как и все народы, в быту которых сохранились пережитки обычаев, характерных для первобытного жизненного уклада), осетины свято со­блюдали закон гостеприимства. В. Ф. Миллер, например, описывает, как его встретили в осетинском селении: «Не­смотря на почти поголовную бедность и на рабочую пору, начались скоро добровольные приношения: один старец при­нес бутылку араки, другой — кусок овечьего сыра, третий — овечьего молока. На другой день нам принесли в жертву петуха, а вечером с немалыми усилиями поставили самовар и тор-


жественно, вместе с сахаром на блюдечке, внесли в правле­ние. Я недоумевал, как они будут приводить в действие эту машину посредством их единственного топлива — кизяка. Но оказалось, что в ауле для экстренных случаев был маленький запас угольев, привезенных издалека»36.

Все это было когда-то. Теперь осетины гостеприимны не больше и не меньше, чем мы с вами. То же касается и соблюдения старых правил этикета. Когда я приехал в горное селение, встречные мужчины не подошли поздороваться и сказать традиционное «с приездом», а провожатый не снял у меня с плеч рюкзак. Назавтра, когда с одним местным активистом мы поехали в дальнее селение, он не уступил мне лучшее место в машине, хотя я был и гость и старше его по возрасту. Все это было так непохоже на Дагестан. Как-то я подошел к группе молодых людей спросить дорогу. Один из них, едва удостоив меня взглядом, небрежно проце­дил: «Пойдешь прямо». В старину же осетины, как и все кавказские горцы, отличались подчеркнутой вежливостью. Пу­тешественник конца прошлого века А. Дирр сообщает: «Сидящие у дороги осетины все встают и, снимая шляпы, приветливо встречают путешественников; женщины, идущие, навстречу, останавливаются, кланяются почтительно, проводя рукой по лицу и груди»37. В. Миллер: «Гостей окружали обычной услужливостью; один, увидев, что я скинул пальто, немедленно предложил его нести, другой взял нести мой башлык. За несколько шагов до Рекома нужно было слезть с лошадей из уважения к святому месту; сейчас же оказа­лись желающие подержать лошадь и помочь спешиться»38. В. Пфаф: «Мы замечали у осетин чрезвычайную предупре­дительность, осторожность в словах и вежливость в обра­щении с чужими»39.

Старые обычаи осетин, за некоторыми различиями, — в общем такие же, как у всех кавказских горцев. Им, например, были свойственны спартанский характер быта и привычек, воздержанность в образе жизни и вообще предубеждение к излишествам и баловству, было чуждо стремление к из­неженному и приятному.

Все это, как и многое другое, теперь уже — «преданья ста­рины глубокой».

Нынешние осетины не производят впечатления ни забияк, ни отчаянных храбрецов. Но у них сохранилась присущая им и в прошлом черта характера: сознание необходимо­сти свято выполнять свой долг. Это качество, как известно, очень ценно на войне. Около пятидесяти осетинам было присвоено звание Героя Советского Союза за подвиги в Великой Отечественной войне. Вряд ли какая-нибудь дру­гая национальность дала столь высокий процент героев по отношению к своей численности.


Как и у всех народов, в быту которых еще удерживались законы родового строя, у осетин соблюдался обычай кро-вомщения. Этот обычай имел на Кавказе в своем проявле­нии разные оттенки у разных народностей и племен. На­пример, в Дагестане он более или менее регулировался адатами, которые были различны в тех или иных обще­ствах (союзах общин). Так, у одних кровная месть рас­пространялась только на одного человека, у других — до семи, у третьих — не регулировалась вовсе. У народностей, быт которых сравнительно далеко ушел от родового строя, стало обыкновением стремиться, по возможности, к прими­рению кровников, применяя в качестве расплаты за убий­ство не ответное убийство, а тяжелый штраф; у других же считалось, что за кровь следует расплачиваться толь­ко кровью.

В Чечено-Ингушетии, Северной Осетии и Хевсурии опреде­ленного порядка в этом отношении не было. Здесь в случае убийства просто все родственники виновного несли ответ­ственность; они обычно были вынуждены переселяться в чужие места. Да и в Дагестане кровная месть нередко приводила к тяжелым последствиям для многих. Например, как известно из данных прошлого века, в одном кумык­ском селении (а кумыки, как считалось, отличались боль­шей сдержанностью, чем их соседи) кровомщение, начатое при случайном убийстве в драке, охватило два туху-ма (тухум — крупная родственная группа, состоящая из нескольких родов) и продолжалась двести лет. В дру­гом случае, у андийцев, вражда, начавшаяся из-за убийства, привела к войне между двумя селениями, в ре­зультате которой осталось в живых только четыре чело­века.

Но люди стремились как-то обуздать жажду мщения, иначе это привело бы к всеобщему взаимному истреблению. Вы­рабатывались обычаи и процедуры примирения кровников. Так, согласно старым свидетельствам, у ингушей родствен­ники той стороны, которая считает за собой последнюю кровь, т. е. которая совершила последнее убийство, идут на могилу убитого. Там они ложатся на могилу ничком, рыдают и бьют себя и остаются в этом положении до тех пор, пока другая враждебная сторона не придет под­нять их. В большинстве случаев согласие получается, по­тому что обычай клеймит презрением тех, которые не сог­ласились на примирение.

У осетин, как и у других горцев, не было понятия о ме­ре или справедливости при мщении. При каких бы обстоя­тельствах ни было совершено убийство, какие бы к тому ни были побудительные причины и мотивы, оно всегда вызывало кровную месть. От мести за кровь не освобождал-


ся никакой убийца, хотя бы он это совершил при необхо­димой обороне, в случае тяжкого оскорбления или же неумышленно. Более того, виновным в убийстве считался, например, и тот, из чьего, ружья пострадавший нечаянно застрелился или чья лошадь упала в пропасть и при этом свалила человека. Кровомщение совершалось, даже если убийца отбыл наказание на каторге. Если убийство было совершено инвалидом, стариком, женщиной или ребенком, то ответному убийству подлежал не он, а его родствен­ник— лучший мужчина в роду. У дагестанцев принято бы­ло, в общем, расквитаться за кровь в отношении один к одно­му, но у осетин, как и у вайнахов, полагалось отомстить с лихвой.

Кровомщение было именно местью, оно не рассматрива­лось как мера наказания за преступление. В принципе убийство вообще не считалось преступлением. Нельзя было убить (и вообще задеть) того, кто может отомстить. По отношению же к чужаку или беззащитному действие, ко­торое по современным понятиям полагается преступлением или низостью, считалось удальством.

Но убийство в порядке кровомщения было и не только местью. По поверью, которое существовало в древности у всех, наверное, народов, убитый становился на том свете рабом своего убийцы или того, кому он был «посвящен». В особенности верным средством было сделать убитого ра­бом покойника, если убить его на могиле того, кому он предназначался. В кинофильме «Мольба» кистины, схватив хевсура, который застрелил их сородича, умертвили его на могиле покойного. Другой способ сделать убитого своим рабом на том свете — отрубить у него руку, «присвоить его силу».

Не всегда допустимо было убить человека. В таких слу­чаях ему отрезали ухо — это тоже, как считалось, делало его рабом на том свете. Скифы и сарматы хоронили с умершим его коня, чтобы он служил покойному; осетины только отрезали у коня ухо и бросали его в могилу. В древности у многих народов существовал обычай хоро­нить с мужчиной его жену или рабыню, нередко женщины добровольно шли на такую смерть; у осетин в средние века женщина в таких случаях жертвовала только ухом. Отсюда обычай, наблюдавшийся в старину у осетин, — схва­тить своего недруга за ухо и сказать при этом: «Будь рабом моих покойников!» Видимо, подобные поверья были свойственны в прошлом и другим народам, судя по рас­пространенности трепать проказника за уши в порядке на­казания.

Для решения общих вопросов, для выработки адатов и т. п. 318 у осетин, как и у вайнахов и дагестанцев, существовали


периодические советы представителей общин. Советы эти происходили в определенных местах, которые зачастую обо­рудовались каменными креслами, предназначенными для каждого «депутата». Постановления таких советов прини­мались по взаимному согласию, но внутриобщинные реше­ния являлись обязательными и подлежащими беспрекослов­ному выполнению для каждого члена общины. За неповино­вение аульному приговору полагалось изгнание, и так как неизбежная судьба подобного изгнанника была известна всем, то это обстоятельство придавало приговорам аульно­го судилища страшную силу.

Рассказывают еще о таком случае. Человек, обвиненный в убийстве, по решению общинных судей был осужден на большой штраф и 15 лет изгнания из селения. Когда на­шелся действительный убийца, то ошибочно осужденный обратился с просьбой о разрешении вернуться в селение, но ему было отказано, ибо приговор всегда считается правильным. Любопытная иллюстрация того, какое значение придавалось авторитету власти даже при общин­ном строе.

В период позднего средневековья осетинское общество, в отличие от дагестанского, вайнахского, хевсуро-тушинского, уже не пребывало на стадии военной демократии. Вхожде­ние в состав аланского раннесредневекового государства, затем тесные контакты с феодальными Грузией и Кабардой способствовали образованию в старой Осетии привилегиро­ванного сословия — так называемых алдаров. А. Л. Зиссер-ман по этому поводу пишет: «Кабарда считалась на севере Кавказа образцом, достойным подражания. Кабардинцы были в некотором роде кавказскими французами, как за Кавка­зом персияне; оттуда распространялась мода на платье, на вооружение, на седловку, на манеру джигитовки. Кабардин­ские обычаи, родившиеся при условии существования выс­шей и низшей аристократии (князей и узденей) и холопов (рабов), прельщали и в других племенах людей, занимав­ших видное положение между своими, и побуждали пере­нимать и утверждать у себя такие же порядки. В Осетии это и удалось, но только отчасти; образовалось сословие «алдар» (дворян), пользовавшихся некоторыми прерогати­вами и очутившихся собственниками больших земельных участков, что, как водится, подчинило им население, нуж­давшееся в их землях. Тогда как в горах сохранилось полное равенство и никакой осетин не считает себя ниже другого, на плоскости уже заметно подчинение и нередко раболепие к алдарам, крупным землевладельцам; в горах тоже есть более или менее зажиточные люди, превращаю­щиеся в кулака и эксплуататора своих ближних, но там и размеры 'так ничтожны, и кулаки так скромны, что ни



 


 


1 91. Обособленный жилой комплекс в Северной Осе­тии: развалины боевой баш­ни, жилой башни, оборони­тельной стены


один осетин даже не замечает некоторого влияния, приобре­таемого таким кулаком на дела своего маленького обще­ства, а гордость не допускает его открыто признавать чье бы то ни было превосходство над собой. На плоско­сти сословные преимущества играют уже важную роль, масса тем более еще подчинена влиянию их, что русское прави­тельство оказало им, т. е. алдарам, особое внимание, воз­вышая, награждая и призывая к административной дея­тельности»40.


До присоединения к России в плоскостной Осетии, подчи­ненной Кабарде, существовало крепостное право, но в более мягкой форме, чем в России. В главных горных ущельях имелась местная знать и отмечалась определенная зави­симость от нее населения, которое отбывало те или иные повинности; однако крестьяне были при этом лично свободны. В высокогорной Осетии имело место разделение жителей на «сильные фамилии» и так называемых «фарсагов» (это слово можно перевести приблизительно как «приспешники»). «Фарсаги» занимали положение по отношению к «сильным» вроде своеобразных вассалов: они пользовались их покро­вительством и за это оказывали им услуги в тех или иных работах, особенно при постройке башен, при столкнове­ниях с другими «сильными», в набегах. Если это — зачатки феодализма, то с учетом того, что «фарсаги» были лично свободными, податей никаких не платили, принудительных повинностей не несли; они считали себя не менее благо­родными, чем «сильные», но были бедны. «Фарсаги» и «сильные» жили в разных селениях. Селения «фарсагов» обычно не имели башен. Эти селения находи­лись в нагорных, скудных землею местах, отсюда и бед­ность их жителей. «Фарсаги» составляли большинство на­селения в горной Осетии. Кроме «сильных фамилий» и «фарсагов», в горной Осетии были бесправные «черные люди» и рабы, но они здесь, как и в Чечено-Ингушетии, состав­ляли столь незначительную часть населения (примерно один человек на тысячу), что их наличие не имело сколько-нибудь существенного значения для характера производст­венных отношений.

После присоединения к России, т. е. в период с конца XVIII до начала XX века, особенно в период развития капи­тализма, в Осетии быстро и явно происходил процесс иму­щественной и социальной поляризации.

Осетины, среди других кавказских горцев, отличались особой щепетильностью и обязательностью в соблюдении обычаев, что порой приобретало у них гипертрофированные, формы. Например, при своей бедности, живя весь год впроголодь, они при поминовении покойников устраивали пиршество, ста­раясь «не ударить лицом в грязь» перед соседями, чтобы никто не сказал оскорбительного: «твои покойники голодают»; это доводило горцев до разорения.

До сих пор свято соблюдается обычай подчеркнуто чтить па­мять умерших. Даже в Орджоникидзе можно встретить челове­ка с фотографией умершего родственника в черной рамке на лацкане пиджака. Все видят: этот человек — в трауре. Такой обычай вызывает уважение. Но у него есть и теневая


сторона. В честь умершего устраивают поминки, причем в та­ких масштабах, которые европейцу представить себе труд­но, — да не единожды, а несколько раз в положенные сроки. Согласно предписаниям обычая проводятся и пирушки по поводу приема гостей или в связи с каким-либо празднест­вом. Мне пришлось как-то на таком пиру побывать. За столом сидели одни мужчины. Во главе стола, в его торце,



 


 


192. Нагорное селение, со­стоящее из жилых башен (с. Сахсат)


восседал самый старший из присутствующих. По правую руку от него находился второй по старшинству, по левую — третий, и так далее до противоположного конца стола (во многих осетинских домах стоят длинные столы, рассчитанные на такой порядок). Я немного запоздал и намеревался было незаметно пристроиться у края стола. Однако присутствую­щие, оценив на глаз мой возраст, немедленно раздвинулись, освободив для меня соответствующее место. Пирушка началась с того, что старший, держа в одной


руке чарку, а в другой шашлык (традиционное блюдо кочев­ников-алан, которое от осетин было заимствовано грузинами и распространилось по всему Кавказу), провозгласил пожела­ние всеобщего благоденствия и передал выпивку и закуску на другой конец стола — молодежи. Кончилась же она тем, что младшие поднесли чарки старшим и те выпили за их успехи. Это было красиво. Дагестан не знает таких инте­ресных обрядов, но зато там не допустят, чтобы гость от­правился ночевать на турбазу.

Один из молодых людей выполнял роль виночерпия. Держа в руке кувшин с самогоном, он время от времени наливал чарку и поочередно протягивал ее кому-либо из присутст­вующих, при этом не ставя на стол, а держа в руке; полагалось принять ее и выпить, причем до дна. Иногда кто-нибудь просил налить ему и другому, с кем он хотел выпить в знак особого расположения, или же просил от его имени подать чарку кому-нибудь. Отказаться или выпить не до дна считается оскорблением. Все должны пить, незави­симо от состояния здоровья, настроения и личных вкусов. Если ритуал принудительного пьянства и варварский обычай обязательных разорительных поминок — это все, что осталось от старых традиций, то лучше уж было бы, чтобы от них ничего не осталось.

С конца XVIII века, после основания русских крепостей Моздок (1763 г.) и Владикавказ (1784 г.), происходило переселение осетин с гор на равнину. На новых местах, под влиянием домостроительных приемов кабардинцев, которые до этого жили здесь, а также русских поселенцев, строились дома уже не такие, как в горах, а одноэтажные, с веран­дами, на просторных земельных участках. В середине XIX ве­ка, как сообщают авторы того времени, осетинские селения на равнине и в предгорьях по внешнему виду не отличались от русских деревень или, вернее, от казачьих станиц. Осе­тинские поселения в районе Владикавказа состояли из раз­бросанных на ровном месте плетневых мазанок с камышо­выми крышами; вокруг поселения возвышались деревянные вышки, на которых находились караульные. Эта картина резко отличалась от горной, где на едва доступных отвесах скалистых гор ютились пять-шесть закопченных сакель, с неизменной башней, составлявших поселение; все угрюмо, мрачно, дико, бедно.

В Дагестане обычное жилище представляло собой саклю с помещениями, расположенными в ряд. В Чечено-Ингушетии до XVIII и даже XIX века жили в башнях. В Осетии жилище формировалось по центрическому принципу: к главному помещению пристраивались, по мере надобности, в лю-


бом порядке остальные. Ядром жилища был так называемый хадзар — более или менее обширный зал (площадью до 50— 60 кв. м), с очагом на полу. Над огнищем свисала цепь для подвешивания котла (которая у осетин в большей мере, чем у других горцев, почиталась священной). Очаг делил хадзар на мужскую и женскую половины. У очага стояли деревянный резной диван для гостей и кресло для главы



 


 


1 93. Осетинское жилище конца XIX — начала XX в.


дома — своего рода трон, ибо в средние века у осетин, как и у вайнахов, семья (или группа родственных семей) представляла собой как бы отдельное государство, а глава семьи был в нем монархом со всеми соответствующими пре­рогативами. Из прочей мебели имелись табуреты на трех ножках и низкий круглый столик. Потолок хадзара подпи­рался центральным столбом. К хадзару пристраивались дру­гие помещения (кладовая, комнаты для женатых сыновей), число и размеры которых зависели от состоятельности семьи.


Если семья имела возможность, при доме сооружалась боевая башня, и весь комплекс обносился стеной, образуя фамиль­ный замок.

Селение Нар, в котором родился осетинский поэт Коста Хетагуров, когда-то представляло собой комплекс жилых ба­шен; в таком виде оно зафиксировано на картине XIX века. Затем, когда настали более мирные времена, люди строили



 


 


194. Осетинское селение, застроенное саклями; за ни­ми видны развалины старых жилищ башенного типа (с. Тиб)


здесь обычные кавказские сакли, с хлевом и сараем в первом этаже и жилым вторым этажом, с побеленным фасадом и с балконом во всю длину дома. В таком виде комплекс жилищ рода Хетагуровых был детально зафиксирован ар­хитектором И. А. Мамиевым в 1939 году. Теперь на этом месте груда развалин. Из остатков нижней части какой-то постройки искусственно воссоздана сакля, ко­торая обозначена как «жилище, в котором родился и провел свое детство поэт». Туристы смотрят и верят. Стены сакли


использованы в качестве основания, на котором водружено здание музея Хетагурова; мне это решение не показалось остроумным. Лучшей памятью поэту было бы не возведение постройки в каком-то неопределенно провинциальном стиле, самодовольно попирающей его жилище, а реконструкция хотя бы той части его родного селения, где еще сохранились, хотя и сильно поврежденные, остовы старых зданий. Старый Нар расположен на скалистом мысу между двумя речками. Дома — обычные для горной Осетии: сакли или башни. Селение небольшое; здесь жило, видимо, всего не­сколько родственных семей. Но оно известно не только бла­годаря тому, что является родиной национального поэта. Жители Нара издревле пользовались особым уважением и почетом; старики из нарцев слыли за лучших правоведов. Нар упоминается даже в сочинении по географии Кавказа, составленном в VII веке в Армении. Впрочем, возможно, под Наром подразумевалось не селение, а более обширная общ­ность. И теперь Наром называются и селение и в то же время группа нескольких селений вокруг него. Основателем рода Хетагуровых был, по преданию, пришелец из чужих краев, которого звали Хета. Бедняки Хетагуровы стали знамениты в Осетии не только потому, что дали ей национального поэта. В их роду оказалось впоследствии нема­ло знатных людей, в том числе Герой Советского Союза. Теперь в Наре живет только одна семья; она носит фами­лию Хетагуровых.

Помимо сакель-хадзаров распространены были в горной Осе­тии жилые дома в виде башен, подобных вайнахским; но они здесь не представляли такого исключительного типа жилища, как у ингушей и чеченцев.

В Мамисонском ущелье сохранилось много комплексов, со­стоящих из жилых и примыкающих к ним боевых башен. Особенно примечательно в этом отношении селение Лисри. Его надо бы реконструировать, превратить в музей старого быта и народного искусства. Неподалеку, в покинутом и разрушенном селении Калаки, построено нелепо выглядещее среди этой панорамы старины здание туристского приюта. Почему бы, при тех же финансовых затратах, но с большим успехом не использовать остатки старинных строе­ний?

Селения в виде башенных комплексов расположены внизу, у речки. В этом же ущелье, но на горах старые селения имеют иной вид: они скученны, в них больше домов и почти нет боевых башен. Внизу, в долине, жили те, кто сумел захватить там столь ценные в горах пахотные земельные участки. Благодаря владению землей эти семьи были богаче и могли позволить себе роскошь построить башню. Эта роскошь была, очевидно, и необходимостью: им было что


защищать и, видимо, от кого защищать. Любопытно при этом, что каждый защищался в одиночку: если в Дагестане боевые башни строились вокруг крупного селения для общей обороны, а в Чечено-Ингушетии башня являлась цитаделью крепости, состоявшей из нескольких жилых домов, то в Осе­тии каждая семья, если была в состоянии, строила для себя башню. В селении Тиб, например, один из комплексов, стоящих в стороне от других, состоял из четырех жилых и четырех боевых башен; здесь жили семьи четырех родных братьев.

В период XIV—XVIII веков жизнь осетин была крайне тяже­лой. Запертое в тесных ущельях, вынужденное постоянно отбиваться от внешних врагов и эксплуатируемое своей внут­ренней знатью, население гор жило в состоянии крайней бедности и духовного мрака. Положение стало улучшаться с присоединением Осетии к России и коренным образом изменилось после Великой Октябрьской социалистической ре­волюции, в которой осетинский народ принял горячее участие. Осетинский поэт И. В. Джанаев в 1917 году писал:

Смелее, товарищ, к алдару во двор!

Короткий с алдаром теперь разговор.

Он сыт нашей кровью и нашим трудом.

Вперед же! С алдаром мы счеты сведем!

Проснись же, о горец! Сегодня народ

На суд беспощадный алдара зовет.

В 1918 году была провозглашена Терская советская респуб­лика (в нее входили территории осетин и вайнахов) с центром в г. Орджоникидзе. В 1919 году после захвата Северного Кавказа деникинцами весь край был охвачен пар­тизанской войной. Эта борьба была поддержана наступле­нием Красной Армии. К весне 1920 года Северный Кавказ был очищен от белых при активной поддержке местного населения.

Теперь осетинское жилище имеет совершенно иной вид, чем до революции. Довольно выразительно сравнение приведенно­го выше описания жизни горной Осетии в прошлом веке с характеристикой нынешнего осетинского жилища, данной этнографом Л. А. Чибировым:

«Как правило, каждая колхозная семья имеет парадную ком­нату. В ней обычно принимают гостей. Она отличается луч­шей обстановкой и убранством. Хорошо убранные железные и никелированные кровати, покрытые скатертями столы, пла­тяные шкафы, диваны, стулья, радиорепродукторы и радиоприемники, 1 патефоны, занавески и шторы на окнах, настоль-


ные заркала, цветы на подоконниках, этажерка или полки с книгами, швейные машины делают нарядную комнату краси­вой и уютной»41.

Махачкала, Грозный, Орджоникидзе — столицы Дагестана, Чечено-Ингушетии и Северной Осетии — начали свое сущест­вование как опорные пункты колониальной державы на за­воеванных землях. Теперь большинство населения в этих городах, большинство работников административного аппара­та и общественных организаций, большинство ученых и деяте­лей искусства составляют представители местных националь­ностей. Великая Октябрьская социалистическая революция открыла для кавказских горцев возможности экономического и культурного процветания. В автономных советских социа­листических республиках Северного Кавказа создается новая, социалистическая по содержанию культура. Естественно, что возникают проблемы ее национальной формы. Наверное, путь решения этой проблемы состоит не в искус­ственном культивировании форм прошлого. Но, с другой стороны, то, что было создано в прошлом и дошло до нас, не должно быть утрачено. Седая древность, как отмечал Ф. Энгельс, при всех обстоятельствах становится необыкно­венно интересной эпохой для всех будущих поколений, ибо она является основой всего дальнейшего прогресса. Вскоре после Октябрьской революции, по инициативе В. И. Ленина, был принят Декрет об охране памятников культуры, в ко­тором были такие слова: «Берегите это наследство, берегите картины, статуи, здания — это воплощение духовной силы вашей и предков ваших».

Мы живем в эпоху повышенного интереса к духовным цен­ностям, созданным в прошлом, — потому что людям стало присуще чувство историзма. В наше время универсализации культуры остро ставится вопрос о своеобразии культур, ибо без этого невозможно их разнообразие, невозможно избе­жать эстетического стандарта, убивающего искусство. В искусстве стареет то, что выражает временные, прехо­дящие умонастроения и вкусы. Обращение к истокам куль­туры помогает осязать непреходяще человеческое — и глубо­ко национальное. Наши предки в своем искусстве выражали себя. Попытаемся понять их — это нас только обогатит. Народное искусство, представляя собой культурную ценность как наследие прошлых эпох, в то же время хранит в себе много поучительного и для современного художника. Обра­тимся же к нему с серьезным намерением понять его и с должным уважением потомков к предкам. Думается, что художники советского периода на Северном Кавказе прошли уже стадию ученичества у стран и народов,







© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.