Анабаптист Томас Мюнцер

Анабаптизм

Религиозное сектантство и социальные движения. – Разные стороны анабаптизма. – Социальные стремления анабаптистов. – Их проповедничество в народе. – Роль Томаса Мюнцера в крестьянской войне. – Сектантское движение во второй половине двадцатых и в первой половине тридцатых годов. – Мюнстерское восстание. – Судьба анабаптизма. – Демократическое движение в городах.

«Двенадцать статей» и гейльброннский проект с аналогичными им программами существенным образом отличаются от тех революционных прокламаций, которые в эпоху крестьянской войны составлялись и распространялись анабаптистами, стремившимися к полному ниспровержению существующего социального строя для замены его совершенно новым, идеальным обществом. Дело в том, что сам анабаптизм был не только особенным религиозным учением, но и цельным социальным миросозерцанием, представляя собою один из многих других случаев, когда мистическое сектантство теснейшим образом соединялось с проповедью социальной революции. Такое явление в XV веке мы наблюдаем, например, в крайних гуситских сектах за сто лет до немецкой реформации; спустя с небольшим сто лет, в середине XVII века, и в английском индепендентстве мы встречаемся еще с одним случаем подобного же соединения религиозного мистицизма со стремлением к социальному перевороту. Обыкновенно бурный, революционный период сектантства бывает непродолжителен; для того, чтобы оно могло получить значение крупного исторического фактора, всегда должны существовать такие благоприятные условия, какие нашел немецкий анабаптизм XVI в. в происходившей тогда социальной борьбе и в вызывавшем ее народном недовольстве. Если в религиозном отношении и чешские, и немецкие, и английские секты XV–XVII веков отличаются значительным развитием индивидуализма, отрицая всякий церковный авторитет и становясь иногда на точку зрения внутреннего откровения, то в отношении социальном наиболее характерная их черта, это – господство эгалитарных стремлений, во имя которых отвергался весь исторически сложившийся порядок вещей с общественным неравенством и неравномерным распределением собственности. Крайний индивидуализм, – когда он не ограничивался одною религиозною сферою, а переносился и в мир социальных отношений, доходил до совершенного анархизма, в некоторых случаях весьма рельефно выступавшего в этом сектантском движении, а эгалитарные стремления приводили к отрицанию частной собственности, учению об общении имуществ и даже к практическому коммунизму. Ортодоксальная реформация XVI века ограничивала свою задачу областью одной религии, сектантство ставило своею целью перестроить самое общество на новых началах. Его социальные принципы заимствовались из религиозной сферы, но если отрешиться от мистической окраски, какую приняли социальные воззрения анабаптизма, последний может рассматриваться, как защита принципов личной свободы и общественного равенства.

В общественных движениях нового времени идеи свободы и равенства играют вообще важную роль. С одной стороны, в области фактических отношений всякого рода гнет и несправедливость вызывали против себя, в той или другой форме, общественную оппозицию, а с другой стороны, и в области идей возникали доктрины, которые, исходя из религиозных или философских соображений, ставили своею задачею выяснить чисто теоретическим образом, какие неотъемлемые права принадлежат личности в обществе, и на каких принципах должно покоиться правильное людское общежитие. И свобода, и равенство могут быть понимаемы весьма различно, ибо понятия эти касаются разных отношений, существующих в человеческом обществе, да и в каждой категории отношений степень, или мера свободы и равенства бывает также различная. Анабаптизм принадлежал к числу тех учений, в которых для индивидуума требовалась неограниченная свобода, а для общества – абсолютное равенство; первое требование приводило прямо к воззрениям чисто анархического характера, второе – к воззрениям коммунистическим. В этом отношении как анабаптизм XVI в., так и другие секты социального характера должны рассматриваться не только в истории религиозных движений, но и в истории движений чисто социальных. Прямо, без каких бы то ни было натяжек, историк может применять к этим сектам современные понятия социализма, коммунизма, анархизма. В этих новейших направлениях мы имеем дело с теми же доктринами и стремлениями, что и в религиозном сектантстве реформационной эпохи, только в более законченном виде и без религиозной окраски. Индивидуалистические и эгалитарные стремления получали в сектантстве религиозную санкцию, не только оправдывавшую, но и усиливавшую эти стремления, ибо они рассматривались, как законные, как согласные с волею самого Бога, открывающего свою волю людям в писании и в духе. С проповедью свободы и равенства анабаптисты пошли в народ, уже начинавший восставать против наложенного на него гнета, и, конечно, проповедь эта должна была иметь успех: в ней заключалось обещание для народа лучшей доли и притом на основании слова Божия. И проповедники, и народная масса верили, что наступают совершенно новые времена, что вся жизнь должна перестроиться на новых началах, и что начала эти суть настоящие заповеди Божии.

Вопрос о месте анабаптизма в реформации, как особой формы этого религиозного движения, имеет свой особый интерес, но мы ограничимся здесь лишь рассмотрением его отношения к социальной борьбе, происходившей в Германии в начале ХѴ І в. Вообще необходимо различать эти две стороны в истории немецкого сектантства XVI в., да и других аналогичных движений, чтобы понять сущность этого исторического явления. В анабаптизме сливались воедино религиозные и социальные элементы; их можно отделять одни от других, рассматривая анабаптизм, как одно из видных явлений реформационной эпохи, но было бы ошибочно усматривать в одной из этих сторон основу, а в другой только придаток, которым можно и пренебречь. Если, например, историки социальных учений и движений склонны в религиозных воззрениях анабаптистов видеть лишь внешнюю форму, в которой проявилось истинное внутреннее содержание сектантства, заключенное в его социальных стремлениях, то, наоборот, историки религиозной реформации готовы считать эти социальные стремления сектантства лишь за некоторое добавление к его религиозному миросозерцанию, составляющему на самом деле настоящую его сущность. Научному историческому взгляду на анабаптизм долго мешали не только конфессиональные точки зрения католиков и протестантов, смотревших на него, одни – как на пагубное заблуждение, порожденное самовольным отпадением от церкви, другие – как на ненужный и вредный нарост на благодетельной реформации; мешали этому также и другие попытки выяснения сущности анабаптизма, принимавшие в расчет только одну культурную сторону сектантства, как известной религиозной формы, но не обращавшие достаточного внимания на его сторону социальную. Соединение нравственно религиозных и социально‑ политических воззрений в анабаптизме было так тесно, что в сравнение с ним не может идти даже сам средневековой католицизм, сам бывший не только вероисповедной формой, но и целым культурно‑ социальным миросозерцанием. Последовательные сектанты допускали на земле лишь такие общественные порядки, которые, по их представлению, были бы полным осуществлением на земле царства Божия. Средневековой католицизм тоже исходил из той идеи, что задача церкви заключается в водворении среди людей Божия царства, но, думая осуществить его принципы путем аскетической морали и теократической политики, представители этой системы оставляли существовать вне монашества и церковной иерархии весь исторически сложившийся общественный и государственный строй, хотя отдельные его стороны совсем противоречили идеалу Божия царства; они оставляли неприкосновенными и крепостную зависимость крестьян, и сословное неравенство, и крупное землевладение, и связанную с ним феодальную власть; они не только не становились в оппозицию к этим мирским порядкам, но сами ими пользовались, будучи самым привилегированным сословием, владея крепостными крестьянами и имея в своих руках власть, покоившуюся на чисто материальной основе землевладения. Другое дело – сектанты: они не мирились ни с какими формами общественного неравенства, ни с какими формами зависимости человека от человека, находя их противными божественному откровению и ища в последнем оправдания своим эгалитарным и индивидуалистическим стремлениям.

В короткое время, в течение которого анабаптизм играл роль исторического фактора, в нем проявилось несколько, не вполне сходных между собою, направлений, и он пережил не один фазис. Индивидуалистическая подкладка этого религиозного движения помешала анабаптизму получить какую‑ либо прочную организацию. Распространившись весьма быстро по Германии, Швейцарии и Голландии, он не мог перерасти мелких религиозных общин, в которых все было различно. Впрочем, и попыток объединить все эти общины в одном исповедании не делалось. Тем не менее, кроме перекрещенства, бывшего общим явлением во всех сектах, существовали и некоторые другие признаки, отличавшие всех анабаптистов. Так как многие из этих признаков были не столько религиозного, сколько социального характера, то предержащие власти всегда готовы были видеть в сектантах бунтовщиков даже тогда, когда они настроены были мирно.

Анабаптист Томас Мюнцер

Между прочим, анабаптисты отвергали присягу, военную службу, суды, повиновение правительству, которое не было христианским в их смысле. По учению, напр., Томаса Мюнцера, перекрещенцы были святы и потому не нуждались в подчинении каким‑ либо законам, а раз свободные не должны кому‑ либо повиноваться, то на них не лежит никаких служебных обязательств, никаких повинностей, пошлин, десятин и т. п. Далее, Томас Мюнцер утверждал, что все люди – братья и сестры по духу, что у перерожденных святых не может быть частной собственности, так как имущество должно быть общим достоянием всех связанных между собою узами человеческого братства. Отвергая существующий государственный и общественный строй, одни из сектантов ограничивались пассивным сопротивлением всему, что считалось у них безбожным, но другие не могли удержаться на этой точке зрения и прямо требовали насильственного ниспровержения всех отвергавшихся ими порядков, находя, что «вера без дел мертва». Мало-помалу анабаптизм принял характер проповеди, главным содержанием которой была кровавая революция, истребление огнем и мечом безбожников и подготовление этим путем окончательного торжества святых на земле. Преследования, которым их стали подвергать, убеждали их в том, что наступили последние времена перед вторым пришествием Христовым, «претерпевший же до конца спасется». Особенно в период, наступивший после подавления крестьянского восстания, была в ходу мысль о последних временах, чаяние апокалипсического тысячелетнего царства святых, напоминающее нам хилиастические ожидания первых веков христианства.

Анабаптистская проповедь производила сильное впечатление на народные массы и внешними своими формами. Многие сектанты одевались в платье особого покроя и вели необычный образ жизни, как будто стремясь восстановить строгость древнего аскетизма. Без посоха и сумы, следуя евангельскому предписанию, переходили они из города в город, из села в село, нередко возвещая свое учение с крыш домов, опять‑ таки буквально применяя текст писания. Со многими во время проповеди делались от сильного возбуждения конвульсии и обмороки, сильно действовавшие на слушателей. Между ними сильно была распространена вера в сверхъестественные откровения, в пророчества и видения: глубоко убежденные в их истинности, они сообщали ту же уверенность и другим. Впоследствии преследования и казни, которым их подвергали, как бунтовщиков против установленных властей и законов, окружали их ореолом мученичества за правду, за ту правду, которую они возвещали угнетенному народу. Если Томас Мюнцер и другие вожди анабаптистов оставались на высоте идеи, не заботясь даже о выработке более определенного плана новых общественных порядков, а уповая только на то, что всемогущий Бог даже совершит чудо для доставления победы правому делу и устроит человеческую жизнь, как ей следует быть по его святой воле, то увлекавшаяся их проповедью толпа нередко принимала возвещавшуюся ими свободу в смысле полного своеволия, а общность имущества – в смысле присвоения чужой собственности. Впрочем, насилия и жестокости, которые при этом совершались толпою, оправдывались самим Мюнцером, видевшим в огне и мече законное средство наказания нечестивых. Наиболее непримиримый и особенно кровавый характер крестьянская война приняла как раз в тех местностях, где распространились анабаптистские идеи, а во главе восставших стоял Томас Мюнцер[2]. Нам уже известно, что Мюнцер начал свою революционную деятельность еще до выступления Лютера, а потом продолжал ее в Цвиккау, примкнувши к тамошним пророкам, и в Виттенберге, где его появление совпало спроисходившими среди городского населения беспорядками. Изгнанный из Цвиккау вместе с другими агитаторами, он отправился сначала в Прагу, но и отсюда его удалили власти, испугавшиеся его агитации. Именно он обратился к «возлюбленным чешским братьям» со страстной прокламацией, характерной, между прочим, по пророческому тону, которым вообще отличаются писания Мюнцера. «Я, – говорит он в этом своем манифесте, – я хочу огласить вместе с великим поборником Христа, Иоанном Гусом, своды храма новым гимном... Долго голодали и жаждали люди святой справедливости, и сбылось на них пророчество Иеремии: «Дети просили хлеба, и никто не дал им его»... Полный скорби и сострадания, я оплакиваю гибель истинной церкви Божией; среди развалин её христианский мир не видит, что его объемлет египетский мрак. Когда народ перестал избирать проповедников, начался обман; с тех пор учение церкви и порядок перестали быть в Германии гласом Божиим... Но возрадуйтесь! Всходы ваших нив побелели и готовы к жатве. Небо наняло меня в поденщики по грошу в день, и я точу серп свой, чтобы жать колосья. Голос мой возвестит высшую истину, уста мои проклянут безбожников! Я пришел в ваши благословенные пределы, о, любезные чешские братья, чтобы обличить и истребить безбожников. Не мешайте, но помогайте мне! Я обещаю вам великую славу и честь: здесь начнется новая апостольская церковь и изыдет отсюда во все страны света. Церковь эта будет молиться не немому, а живому глаголющему Богу. Если я солгу в живом слове Божием, которое ныне исходит из уст моих, то готов предаться мукам здешней и вечной жизни». Вынужденный оставить Чехию, Мюнцер появился на время в Виттенберге, где сблизился с Карлштадтом. Оба они вскоре стали полемизировать с Лютером и по‑ своему реформировать богослужение, Карльштадт – в Орламюнде, Мюнцер – в Альштедте, где он получил место священника. Когда Лютер пригласил его в Виттенберг для объяснения с собою, он к нему не поехал. Тогда Лютер стал советовать курфюрсту изгнать Мюнцера, но Фридрих Мудрый не хотел удалить альштедтского проповедника, не выслушав его сам. В 1524 г. он с братом своим приехал в альштедтский замок и пригласил Мюнцера произнести проповедь. Темою для последней Мюнцер выбрал текст: «не мир я пришел принести, но меч», содержанием же его поучения было доказательство того, что правители должны устранить зловредных людей, препятствующих проповеди Евангелия, и что если они этого не сделают, Бог отнимет у них меч: «всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают». Христос, сказавший эти слова, не отменил заповеди, данной Моисею, не щадить идолопоклонников, разрушать их алтари, жечь их идолов, дабы Господь не прогневался на народ свой. «Люди, любящие спокойствие, говорил еще Мюнцер, отвергают эту мысль, но я воистину знаю, что дух Божий открывает теперь многим избранным благочестивым людям превосходную неодолимую будущую реформацию, и что она должна быть совершена наперекор всем сопротивляющимся». Это было время, когда Мюнцер думал еще принимать в свой союз для «осуществления царства Божия в свободе, равенстве и чистоте» правителей и господ. Скоро, однако, курфюрст велел ему покинуть Альштедт за разрушение одной капеллы с чудотворным образом Богоматери. Тогда он отправился в Мюльгаузен. В этом городе произошел демократический переворот, во главе которого стоял бывший монах Генрих Пфейфер. Мюнцер примкнул к новому порядку, но вскоре вожди не поладили между собою, и старый порядок был восстановлен городским патрициатом. В числе агитаторов, изгнанных из города, был и Мюнцер. То же случилось с ним и в Нюрнберге, где он напечатал резкий ответ на обвинения Лютера с нападками на князей и господ, обирающих и притесняющих народ. Он удалился в Базель, где ему оказал покровительство местный реформатор Эколампадий; но когда по соседству началось крестьянское восстание, он отправился опять в Мюльгаузен, который снова был уже в руках городского простонародья и соседних сельчан. Мюльгаузен сделался даже главной квартирой тех крестьян, которые стали под предводительство Мюнцера. Отсюда вышел один из его кровавых манифестов, в котором он вооружался против каких бы то ни было сделок между крестьянами и их господами. «Не склоняйтесь, писал он, – если даже враги будут обращаться к вам с добрым словом. Не трогайтесь бедствиями безбожников. Они будут дружески молить, стонать, плакать перед вами, плакать, как дети, но вы не жалейте их. Сам Бог приказал так чрез Моисея. Нам он открыл то же... Пусть ваши мечи не охлаждаются от крови. Выковывайте их на наковальне Немврода; пусть падет его башня. Пока злодеи живы, вы не освободитесь от человеческого страха; вам нельзя говорить о Боге, пока они управляют вами. Итак, за дело, пока еще не ушло время!... Не ваша идет война, а Господня!» В Мюльгаузене было учреждено новое демократическое правление («вечный свет»), следовавшее указаниям Мюнцера. В город стало стекаться, множество народа, чтобы вести отсюда истребительную войну с врагами Божиими. Прокламации Мюнцера к окрестному населению не оставались напрасными: они действовали на страсти; насилия, убийства и грабежи казались восставшему народу заветами самого Бога против безбожников, тем более, что Мюнцером приводились в этом смысле тексты из писания, и он ссылался, кроме того, как и другие анабаптисты, на непосредственные откровения, которые ему были свыше. У Франкенгаузена, где на крестьян, предводимых Мюнцером, напали князья, произошла трагическая развязка: нестройная толпа, которую её вождь сумел нафанатизировать, но не сумел приготовить к отпору, была перебита, сам он был взят в плен, подвергнут допросу, жестокой пытке и казнен. На допросе он говорил, что в самой ранней юности на него действовал дух, который требовал от него принесения жертв для освобождения народа от угнетений, и называл князей тиранами и врагами Евангелия и христианской свободы. Своею он признавал так называемую программу шварцвальдского евангелического братства, отличавшуюся от остальных тем, что ею допускалось только одно существование, одинаковое для всех людей. Кто не хотел вступить в это братство, тот подвергался отлучению, и с ним запрещалось всякое общение. Объявлялись отлученными замки, монастыри и плебании (священнические дома), так как в них выросли измена, насилие и несправедливость. Господа, монахи и священники принимались в общение только под условием жизни в обыкновенных домах и отказа от своих мнений.

После крестьянской войны стала подвергаться преследованию самая принадлежность к анабаптизму, но это только содействовало его распространению: изгоняемые из одних мест, проповедники шли в другие и приобретали новых последователей, главным образом в народной массе, хотя в числе его сторонников можно указать и нескольких людей с образованием и даже ученых. Против анабаптистов принимались меры и в Германии, и в Швейцарии, как в тех княжествах и кантонах, которые приняли реформацию Лютера и Цвингли, так и в оставшихся верными католицизму. В последних, впрочем, не делали никакого различия между нововерами и жгли всякого, кого только можно было признать зараженным ересью. Во время пыток и казней анабаптисты обнаруживали большую стойкость, напоминающую древних мучеников и удивлявшую современников. Лютер даже склонялся к объяснению их упорства особым дьявольским внушением, хотя такую же стойкость проявляли и собственные его последователи, когда и их подвергали гонениям. И сами сектанты нередко подкрепляли себя примерами христианского мученичества: преследования их закаляли, придавали всему их нравственному облику характер некоторой суровости, развивали в них нервное возбуждение, делавшее из них визионеров и пророков, гнавшее их на апостольскую проповедь и даже заставлявшее их ожидать скорого наступления тысячелетнего царства Христа со святыми на земле. Хилиастические чаяния, с которыми были соединены представления о новом общественном строе, сделались особенно напряженными около 1530 г., когда явилось несколько пророков, предсказывавших скорую кончину мира: в повсеместных гонениях они видели ясные признаки наступления последних времен и предсказывали скорое торжество праведных и наказание грешников. Некий Ганс Гут предрекал светопреставление и страшный суд на Пасху 1528 года. В следующем году скорняк Августин Бадер в Аугсбурге говорил о восстании, после которого начнется тысячелетнее царство его сына. Но особенно сильное впечатление произвел на анабаптистов Мельхиор Гофман, еще в 1526 г. предсказавший страшный суд на 1533 г. и в 1530 г. примкнувший к страсбургским анабаптистам. В Страсбурге под его влиянием произошло сильное брожение. Городские власти посадили в тюрьму этого «Илию» «Нового Иерусалима», но Гофман только благодарил Господа за то, что «приближается час»: в своем заключении он видел только признак скорого пришествия Христова. В Нидерландах, где Гофман еще раньше нашел много последователей, в то самое время, когда он сидел в страсбургской тюрьме, среди анабаптистов выдвинулся гарлемский булочник Ян Матисен, назвавший себя Енохом и выславший двенадцать апостолов на проповедь совершенно революционного характера. В числе этих миссионеров был молодой красавец и оратор Ян Боккельсон или Боккольд, лейденский уроженец, успевший переменить несколько профессий прежде, чем сделаться проповедником анабаптизма. Эти миссионеры явились в Мюнстер, где давно уже шла религиозная и социально‑ политическая борьба, и скоро сделали этот город главным центром нового сектантского движения.