Глава 69. Неопределенность

" Я хотел превосходного окончания. Теперь я с большим трудом выучил, что некоторые стихи не имеют рифмы, и некоторые истории не имеют ясного начала, середины и конца. Жизнь – это что-то непознанное, изменяющееся, так что пользуйся моментом и делай лучшее из того, что можешь, не зная, что будет потом. Восхитительная неопределенность"

- Гилда Раднер -

Эдвард Каллен

Я слышал выражение " напряжение было настолько плотным, что его можно было резать ножом" как минимум сотню раз, но только в этот гребаный момент, когда сидел в безукоризненно чистой машине, борясь с тошнотой от запаха свежей кожи, я, наконец, понял, что оно означает. Мое проклятое тело болело, в висках жестоко стучало, но физическая боль не шла ни в какое сравнение с эмоциональными страданиями, которые я ощущал. Напряжение, блядь, душило меня. От мужчины, сидевшего рядом со мной, исходила чистая враждебность, еле переносимая.

Он не сказал мне ни единого гребаного слова и за весь вечер едва взглянул на меня. Если бы не очевидная враждебность в воздухе между нами, я задумался бы, помнит ли он, блядь, вообще, что я здесь. Весь вечер я слышал его шипящий голос, когда он говорил по телефону, но не мог слышать весь разговор, так что не имел представления, что, черт возьми, происходит. Я хотел это знать, но так же дьявольски боялся спросить и услышать ответ. Я был чертовски труслив… и не мог это скрыть.

Он ехал, соблюдая все установленные пределы скорости, словно в мире у него не было забот. Его неторопливость подводила меня к краю и заставляла руки трястись. В машине царила полная тишина, нарушаемая только шумом мотора, и ничто не могло ослабить огромное давление, которое я ощущал. Не было ни чертовой музыки, ни гребаных разговоров… ничего, кроме напряжения.

У меня были сломаны два ребра, нос и в довершение всего растянуто запястье. У меня были порезы, и половину тела покрывали синяки. Мой отец позвонил одному коллеге в Секьюэме и попросил оказать любезность, посмотрев меня без записи и лишних вопросов, несмотря на мое отчаянное сопротивление и нежелание видеть никаких чертовых докторов. Он уже и так оценил, что со мной случилось, и они не могли сделать никакого дерьма, кроме как приложить лед и дать мне тайленол, что я с успехом мог проделать и дома. Но он потребовал, чтобы я подчинился, просто на всякий случай, а когда Карлайл Каллен, блядь, требует что-то, даже я не могу сказать " нет". Я уже и так достаточно разозлил его, признавшись, что мы поработали с чипом Изабеллы, и я достаточно хорошо знал его, чтобы так быстро начинать новую ссору, настаивая на своем.

Когда приехал Алек, мы вдвоем совершили почти двухчасовую поездку в больницу, оставив отца справляться с опустошением. Врач предложил, чтоб я остался на ночь, чтобы за мной понаблюдали, но тут встрял Алек, отклонив предложение и сказав, что нам надо как можно скорее возвращаться домой.

Я взглянул на часы на приборной доске, пока мы ехали в темноте, заметив, что до полуночи осталось несколько минут. Моя грудь сжалась от осознания того, что вскоре начнется новый день, и последние двадцать четыре часа практически стали частью прошлого. Большинство людей забыли бы об этом, эти часы стали бы лишь пятнышком на радаре карты их жизни, но я эти часы не забуду никогда. Двадцать четыре гребаных часа назад я лежал на кровати с Беллой, держал ее в руках и ощущал ее тепло. Я слышал ее голос, когда она шептала мое имя во сне, просто слово, но произносимое с такой чертовской страстью, что от воспоминания по спине пробежала дрожь. Двадцать четыре часа назад она была со мной – в безопасности и, несмотря на все, счастливая.

А теперь я сидел здесь, со злостью глядя на долбаные часы, и не знал ничего. Я не знал, где она, с кем она, или через что она прошла. Я не имел представления, все ли с ней в порядке или нет, не имел, блядь, понятия, не испугана ли она или не больно ли ей. Одна эта мысль заставила меня вздрогнуть от ужаса и злости, и я стиснул руки в кулаки, пытаясь вновь обрести над собой контроль.

Двенадцать часов. Она пропала примерно двенадцать часов назад, и эти чертовы часы все еще продолжали тикать, словно секунды были бессмысленны и не имели значения. Однако это было не так, потому что каждая секунда была еще одной гребано длинной секундой. Это была еще одна секунда без нее, еще одна секунда незнания, что случилось.

Мой мир словно остановился, так почему эти проклятые часы все еще идут, словно предполагалось, что я могу двигаться назад без нее?

Я громко вздохнул, и Алек напрягся. Напряжение между нами возросло. Он был разъярен, и это было опасно, блядь, потому что я точно знал, что происходит, когда он поддается своей ярости. От этой мысли живот свело, сердце забилось так быстро, что боль в груди усилилась, и я хватал ртом воздух.

Мы проехали через участок леса, где произошла авария, и я нерешительно огляделся, увидев, что машины больше нет. Я ждал этого, так как отец вызвал эвакуатор еще до нашего отъезда, но все равно это было странно. Даже в темноте я видел, что на месте нашего столкновения сломаны несколько деревьев, но, если бы я не знал точно, то просто подумал бы, что это произошло естественным путем. Никаких свидетельств события, которое закрутило мою жизнь в сужающуюся спираль, никакого признака, что похитили женщину, которую я любил больше жизни.

Мы продолжали ехать в полнейшей тишине, и я просто смотрел в окно, страдая с каждой гребаной секундой. Я вздохнул с облегчением, когда мы, наконец, доехали до дома, радуясь, что все завершилось, и нас будет разделять небольшое расстояние. Он припарковал машину, и я вылез, тревожно оглядываясь. Дом выглядел пустым – насколько я видел, света в нем не было, но я был уверен, что в нем кто-то есть. Хотя я чувствовал, что чего-то не хватает. Это была идиотская мысль, потому что было совершенно ясно, что именно пропало.

La mia bella ragazza – и, пока она не вернется, ничто не будет ощущаться правильным опять.

Мои глаза начало жечь, пока я смотрел на дом, и я несколько раз моргнул, пытаясь отогнать формирующиеся слезы. Я яростно боролся с ними, мне необходимо было оставаться сильным, потому что я не мог сломаться или потерять надежду. Хотя это было гребано больно. Боль была хуже, чем от любого из моих повреждений, и причиняло большее страдание, чем гребаное напряжение, окружавшее нас.

Я облажался – и это нельзя было исправить. Я сделал это дерьмо, думая, что я лучше знаю, думая, что у меня есть ответы, когда на самом деле я сам был частью этой чертовой проблемы. Все это была моя гребаная ошибка. Она пропала, и, если бы я не был таким гребаным вспыльчивым и всезнающим, она могла бы сейчас быть в безопасности. Если бы я мог держать свой темперамент под контролем, или если бы я слушал, блядь, про чип, все это дерьмо могло было быть другим.

Я простонал, подумав о долбаном чипе, и потер рукой грудь. Отец ударил меня, когда я признался. Его спокойствие немедленно испарилось, когда я признался в том, что мы сделали. Огонь в его глазах ошеломил меня, и еще никогда в жизни я так гребано не боялся его, как тогда. Я увидел убийцу, которого боялись другие люди, жестокого мужчину, который, не колеблясь, убьет любого, который посмеет угрожать ему. Он выплеснул свою ярость, сжав кулак и ударив меня в грудь с такой силой, что я отлетел к машине и перестал дышать. В этот момент он не был моим отцом, он был мафиозо, и напомнил мне устрашающего мужчину, чей взгляд сейчас сверлил мой затылок.

Я повернулся и взглянул на Алека, поймав его пронизывающий взгляд, который он не сводил с меня. У меня было ощущение, что он не собирается отводить от меня взгляд, он должен быть абсолютно уверен, что я не сделаю чего-нибудь еще такого же хренового.

Я провел рукой по волосам, вздрогнув от боли, пронизавшей тело, и направился к дому. Место, где лежал Джейкоб, когда мы сбегали, выглядело абсолютно нормальным, на гравии не было ни пятнышка крови. У меня кружилась голова, я пошатывался, зрение было затуманено. Меня переполняли страдание и неопределенность. Глубоко внутри я знал, что у него не было возможности выжить, и я знал, что мой отец был профессионалом в уничтожении свидетельств преступления, но маленькая часть внутри меня отчаянно верила, что это означало, что он как-то мог выжить. Я не мог, кроме всего прочего, стать еще и причиной смерти Джейкоба.

Я зашел внутрь и притормозил в фойе, когда отец вышел из комнаты под лестницей, застыв и пристально уставившись на меня. Его глаза быстро просканировали меня, потом сфокусировались на Алеке, который зашел за мной и закрыл дверь.

- Что он сказал? – хладнокровно спросил Алек, и звук его голоса прямо за мной послал дрожь по спине.

Я напрягся, но мой отец покачал головой.

- Ничего, - просто сказал он.

Алек прошел мимо меня и направился в комнату, своеобразно взглянув на моего отца, прежде чем раствориться внутри. Отец со злостью посмотрел на меня и тряхнул головой, что-то пробормотав себе под нос, после чего ушел, хлопнув дверью на втором этаже несколькими секундами позже.

Я немного постоял, не уверенный, что мне, блядь, делать, и пошел наверх. Я услышал повышенный голос отца, дойдя до второго этажа, он на кого-то орал с потрясающей злостью. Я направился было на третий этаж, но внезапно застыл, услышав имя Эммета. Меня затопили вина и стыд, когда я осознал, что он ругает моего брата за то, что было моей гребаной ошибкой. У меня подкосились ноги, и я сел на ступеньки, опустив голову, и вцепился в волосы, пытаясь собраться. Я слышал, как отец орет на него из-за долбаного чипа, требуя придумать, как исправить все это, пока мы не потеряли Изабеллу совсем. Его слова обожгли меня, и у меня перехватило дыхание при одном упоминании, что мы можем никогда не найти ее; я не мог принять это.

Мы найдем ее, и я не прекращу поиски, пока мы это не сделаем.

Через секунду дверь офиса открылась, и я обернулся. Вышел отец, засовывая телефон в карман. Он со злостью посмотрел на меня, начиная подниматься на третий этаж, проходя мимо меня. Через минуту он вернулся, остановившись около меня.

- Удивительно, как что-то такое маленькое может быть таким важным, правда? – небрежно сказал он, держа в руках маленький микрочип, который мы спрятали в библиотеке. – Я все знал, Эдвард. Я знал о том сигнальном устройстве, которое ты купил, но пропустил это, потому что хотел доверять вам. Я хотел верить, что ты не будешь таким идиотом, что действительно применишь это, поставив ее под угрозу. Я никогда не думал, что это вступит в игру, потому что никогда не думал, что ты сможешь сбежать. Но даже в самых диких мыслях я не мог представить, что ты проявишь такую ловкость. Я считал, что знаю тебя, Эдвард, но, как оказалось, ошибался. И Эммет… клянусь, я думал, что он будет умнее. Почему даже он оказался таким идиотом, что влез в одну из ваших схем, я никогда не пойму.

- Не вини в этом Эммета, - сказал я, разочарование в его голосе причиняло боль.

Все, что он сделал, наконец, блядь, обрело для меня смысл, и я осознал, что действовал против него все это гребаное время. Каждый шаг, который он делал для ее безопасности, я, блядь, разрушал. Каким же чертовым придурком я был? Насколько, блядь, эгоистичным и самонадеянным?

- Это все моя ошибка. Он просто пытался нам помочь. Он просто хотел, чтобы мы были счастливы.

Он горько рассмеялся, тряхнув головой.

- И как? – спросил он, с любопытством поднимая бровь. – Ты теперь счастлив? Надеюсь, что так, сын.

Я покачал головой. Его насмешливый тон разозлил меня. Он мог злиться и разочаровываться, если хотел, но его насмешки – это было уже слишком.

- Ты же не такой гребаный придурок, - выплюнул я. – Очень похоже, что я счастлив? Я люблю ее! Она пропала! Она пропала, блядь!

Он некоторое время пристально смотрел на меня и кивнул.

- Да, - просто сказал он, уходя в свой офис и захлопывая за собой дверь.

Я сидел там. Мой мозг пытался рассортировать все, что случилось, но не имело значения, насколько сильно я старался, я не мог найти легкого решения. Должен быть, должен быть какой-то способ исправить все случившееся, какой-то способ повернуть назад время и стереть мои ошибки. Все было в хаосе, мы были в опасности, и я не сделал ничего, кроме как ухудшил все своей самонадеянностью.

- Блядь, - выплюнул я, еще сильнее вцепляясь в свои волосы.

Было больно, но это не шло ни в какое сравнение с другой моей болью. Сидеть и ничего не делать – убивало меня, каждая прошедшая секунда поедала меня живьем, но я не винил в этом никого, кроме себя.

Если бы только я, блядь, тогда послушал…

Не знаю, сколько я там еще сидел, раскачиваясь вперед и назад, со всевозрастающими злостью и нетерпением, но потом встал и принялся ходить по коридору. Вместо того, чтобы держать себя в руках, я начал еще больше сходить с ума. В конце концов, я услышал шаги по лестнице, когда Алек начал подниматься на второй этаж, и одновременно мой отец вышел из своего кабинета. Оба мужчины остановились на полдороге, заметив меня. Я переводил взгляд с одного на другого, и, пока они молча глядели на меня, улетучились и последние крохи моего самообладания.

- Что, блядь, происходит с вами? Почему вы просто, блядь, здесь стоите? – заорал я. – Вы не можете хоть что-нибудь сделать? Все, что угодно? О Боже!

Как только с моих губ слетело последнее слово, меня резко дернули за воротник, и моя спина влетела в стену. У меня перехватило дыхание, в теле рикошетом отозвалась боль. Я глотнул воздух, когда Алек жестко приставил что-то к моему боку, осознав через секунду, что это было его гребаное оружие.

- Ты так и не выучил урок? – резко спросил он. – Что должно произойти, чтобы ты понял, Эдвард? Должен умереть один из нас, прежде чем ты поймешь, что это не игра? Ты испортил жизнь нам всем, и я не собираюсь ждать, что ты поставишь меня под угрозу большую, чем ты это уже сделал. Меня не волнует, чей ты ребенок.

Мое сердце усиленно забилось, колени ослабели, пока он прижимал меня к стене. В этот момент из него истекала злость, направленная прямо на меня. Он, блядь, был уверен в каждом слове, которое сказал, и я знал, что он, не колеблясь, нажмет на курок, если почувствует, что это необходимо.

- Алек, - твердо сказал мой отец. – Отпусти его.

Алек немедленно отпустил меня, и я вздрогнул, когда он убрал пистолет от меня и развернулся, приставляя его прямо к голове моего отца. Я резко выдохнул, боль от сломанных ребер прошила тело, и отец застыл. Он стоял как статуя, даже не моргая, блядь, и Алек пристально смотрел на него. Я испугался до смерти, не понимая, что, черт возьми, происходит, но в глазах отца не было ни тени ужаса. Он просто стоял, терпеливо ожидая, пока Алек хоть что-нибудь сделает.

- Ты все глубже и глубже втягиваешь меня, Карлайл, - сказал он после минуты напряженной тишины, убирая оружие и засовывая его за ремень, тряхнув головой.

- Я знаю, - тихо ответил мой отец.

Алек со злостью повернулся ко мне.

- Если хочешь выжить, держи рот закрытым, - сказал он. – Меня не волнует, что происходит, или что послужило этому причиной, Эдвард. Твой рот убьет каждого из нас, если ты не прекратишь болтать, и, если ты не сможешь закрыть его сам, я закрою его за тебя. Я отказываюсь оставлять Эсме вдовой только потому, что ты не знаешь, как хранить секреты. Так что я говорю тебе прямо сейчас: если ты продолжишь высказывать то, что ты думаешь, считая, что это как-то продвинет все, я клянусь, что убью тебя прежде, чем они убьют тебя. Может, тебе и не нравятся наши методы, но тебе необходимо признать факт, что любой из нас понимает лучше, чем ты.

Уголки его губ дернулись в слабой улыбке, и он вернулся к камину, спокойно подготавливая все и поджигая его. Когда огонь разгорелся, он бросил в него рубашку и молча стоял, наблюдая, как она сгорает.

- Я помню день, в который пропали ты и твоя мать, словно это было вчера, - наконец, сказал он, и его слова застали меня врасплох. – В этот вечер я остановился в вашем доме по делам, и, несмотря на то, что твой отец был в ужасе, он сохранял спокойствие и делал то, что, как он знал, был обязан делать. Он отлично научился носить эту маску спокойствия, но я знал твоего отца лучше, чем остальные. Никто по его виду не мог сказать, что случилось что-то плохое, но я чувствовал его тревогу.

Он опять замолчал, поворошив угли в камине. Его рубашка уже почти полностью сгорела. Я понятия не имел, на что он намекает, но не имел смелости спросить, потому что понимал, что нетерпение будет проявлением неуважения к Алеку.

- Я никогда не понимал упорства твоего деда в том, что Карлайл был последним принцем мафии, точно так же, как не понимаю веры Аро в то, что ты им будешь, - через некоторое время продолжил он. – Твой отец и ты сделаны по одному и тому же трафарету. Вы оба эмоциональны, одинаково окружены жизнью снаружи. У вас большое сердце, и это может быть опасно в бизнесе. Люди немедленно воспользуются вашей слабостью, и вы оба, и ты, и твой отец, имеете общую слабость.

- И что это? – спросил я.

Он удивленно посмотрел на меня, словно это был гребано идиотский вопрос, и я понял, что, наверно, это так и было.

- Ваши женщины, - сказал он. – Вы оба слишком чувствительны и с трудом скрываете свою любовь. Раньше твой дед играл на чувствах Карлайла, насколько я помню, и уверен, что Аро будет делать то же самое с тобой. Они воспользовались Элизабет, чтобы манипулировать твоим отцом, точно так же, как я уверен, что они воспользуются Изабеллой, чтобы заставить тебя делать то, что они хотят.

- Ты думаешь, именно поэтому они оставили меня в живых? – спросил я.

- Уверен. Они предчувствуют, что ты будешь делать в точности то, что они хотят, чтобы ты делал, потому что хорошо известно, что ты действуешь, не думая. Они ждут, что ты откроешь рот и выплеснешь все, что знаешь, иррационально думая, что это поможет, хотя на самом деле эта информация будет только причиной краха, - спокойно сказал он.

Я смотрел на него, обрабатывая его слова, пытаясь обнаружить, какой смысл он вкладывал в них.

- Ты говоришь, что они используют Изабеллу, чтобы заполучить меня, потому что думают, что я ключ к тому, чтобы разрушить все? – спросил я.

Он кивнул.

- Точно, - ответил он. – Мы только пешки, Эдвард, и, если ты не будешь осторожен, то сыграешь им на руку. Твоему отцу пришлось рано научиться носить эту маску, чтобы защитить себя и тех, кого он любит. Он научился сохранять спокойствие, даже когда он встревожен, и это то, над чем тебе просто необходимо поработать. Как я и сказал, Эдвард, открытость в нашем мире не приносит ничего хорошего. Ты никогда не должен показывать свои эмоции или выдавать информацию, доверенную тебе, потому что и то, и другое быстро приведет к гибели. Я надеюсь, раз уж ты так похож на Карлайла, что ты научишься носить эту маску точно так же, как и он. Не имеет значения, что ты чувствуешь, ты не должен показывать это. Это единственное, с чем ты должен справиться.

Он помолчал и вздохнул.

- Я уже помог ему похоронить Элизабет. Я не хочу помогать ему хоронить тебя, - тихо добавил он, и повернулся, чтобы уходить. – Собери сумку. Возникнут подозрения, если ты сядешь на самолет без багажа. И освежись, от тебя пахнет алкоголем.

После его ухода я поднялся наверх, собрав некоторую одежду и предметы первой необходимости в сумку. Я собрал свою порванную, окровавленную одежду и вернулся в гостиную, бросив ее во все еще горящий камин. Я стоял и наблюдал, как горит огонь, поджидая моего отца и дядю, и мысли разбегались еще больше.

В конце концов, они появились со своими сумками, и Алек затушил огонь перед нашим уходом. Мы вышли и залезли в арендованную машину Алека, молча направляясь в Сиэтл. Я вздохнул, когда мы проехали мимо места на хайвее, где произошла авария. Боль в моей груди усилилась.

- А куда делась машина? – тихо спросил я.

- На свалку в Порт-Анжелесе. Она не подлежала восстановлению, - ответил отец. – Сейчас она уже кусок железа.

Я кивнул и повернулся к окну. В машине опять воцарилась полная тишина.

Остаток пути прошел в напряжении, никто не произнес ни слова. Мой отец сделал несколько телефонных звонков, пока Алек вел машину, а я просто тихо сидел сзади, не желая вмешиваться. Слова Алека, сказанные в доме, эхом отдавались в голове, и я знал, что мне необходимо быть настороже и смотреть за тем, что я говорю, но внешнее спокойствие не останавливало мои панические мысли. Руки дрожали, глаза жгло от слез, которые угрожали пролиться при одной мысли об Изабелле и том, через что она может пройти.

За десять минут до приезда в Сиэтл отцу позвонили. Он секунду послушал и отключился.

- Сегодня в девять у нас совет, - тихо сказал он.

Алек кивнул и я с любопытством посмотрел на него, размышляя, что, блядь, они планируют.

На пароме мы оставались в машине, глубоко погруженные в свои мысли, и подъехали к аэропорту как раз вовремя. Четыре часа полета были неловкими, каждая секунда чувствовалась как вечность. Мы сидели раздельно, на тех местах, которые удалось достать в последнюю минуту перед отлетом. Со своего места я видел Алека и отца, они оба выглядели абсолютно спокойными, тогда как я разлетался на гребаные кусочки. Я был на грани, весь встревожен и чертовски близко подошел к приступу паники.

Мы приземлились практически в сумерках и взяли багаж, прежде чем направиться на парковку, где была припаркована машина Алека. Он двадцать пять минут ехал от аэропорта к своему дому, расположенному рядом с Линкольн-парком, и я в шоке смотрел в окно, впитывая окружающее. Я не возвращался сюда несколько лет, но многое выглядело именно так, как я помнил. Я закрыл глаза, когда мы приблизились к месту нашего назначения. Я не мог смотреть на окружающее, когда мы проезжали мимо аллеи, где изменилась моя жизнь много лет назад. Все воспоминания вернулись, когда мы проезжали рядом с домом, где я вырос. Это все еще было гребано больно, точно так же, как и всегда.

Алек припарковал машину на подъездной дорожке у большого каменного дома, который делили он и Эсме, встав прямо за знакомым джипом, который я не видел уже вечность. Я слегка улыбнулся при его виде, но все счастье, которое я чувствовал, исчезло, когда я вылез из машины, и реальность ситуации еще сильнее ударила по мне. Мы направились в дом, и при нашем приближении входная дверь быстро раскрылась. На пороге стояла растрепанная Эсме, плачущая и оглядывающая нас. Алек едва удостоил ее взглядом, проходя мимо нее в дом, и она с сочувствием улыбнулась моему отцу. Он понимающе кивнул. Я пошел к ней, не способный даже посмотреть ей в глаза, потому что боялся, что вид ее слез заставит меня потерять самообладание и я, в конце концов, блядь, потеряю себя, но она не допустила этого. Она схватила меня и притянула в крепкие объятия. Ее тело дрожало.

- Мне так жаль, малыш, - прошептала она, крепко цепляясь за меня и плача.

Я простонал от боли и оторвался от нее, вздрогнув, и у меня опять потекли слезы.

- Это все моя гребаная ошибка, - пробормотал я, вытирая глаза.

Она покачала головой, обхватывая мой подбородок и поднимая лицо, чтобы я взглянул на нее.

- Ты не причина всего этого, Эдвард. Мы все делаем ошибки, но ты любишь ее, и никогда не сделал бы ничего, что причинило ей боль. Мы все знаем это. Мы все любим ее. Я, твои братья, и даже твой отец, веришь ты в это или нет. Она одна из нас… она член семьи. Твоя мама была уверена в этом, и мы будем сражаться за нее, - твердо сказала она. – Мы найдем ее.

Я кивнул. Слезы потекли с еще большей силой, в ее словах слышалась надежда. Она нежно погладила мою щеку и показала головой в сторону дома, побуждая меня зайти внутрь.

Я втащил свою сумку в дом и направился прямо в гостиную, застыв, когда заметил Эммета, сидящего на диване с опущенной головой, очевидно, расстроенного, закрыв руками лицо. Рядом с ним тихо сидела Розали. Ее глаза расширились от изумления.

- Эм, - прошептала она едва слышно.

Голова Эммета поднялась, он растерянно взглянул на нее, и только потом перевел взгляд на меня. На его лице появилось выражение ужаса, когда мы нашли глаза друг друга.

- Блядь, брат, - надтреснутым голосом сказал он. – Посмотри на себя.

Он встал, но я поднял руку, останавливая его, и покачал головой.

- Это выглядит хуже, чем есть на самом деле, - соврал я, не желая, чтобы кто-нибудь суетился из-за меня, когда есть более важные вещи для беспокойства. – Она – это все, что имеет сейчас значение.

- Я знаю, - тихо сказал он.

Я прошел к дивану и сел. Эммет сел рядом со мной, расстроено проводя руками по лицу.

- Как ты вообще держишься?

- Как я держусь? – недоверчиво повторил я. – Ну, я здесь, так что полагаю, это что-то да означает. Сейчас я более озабочен тем, как держится она.

- Черт, я понимаю, это был глупый вопрос, - ответил он. – Прости.

- Не извиняйся передо мной, Эммет, - сказал я.

- Но я буду. Черт, брат, я должен был подумать. Я никогда не должен был трогать этот чип. Я должен был доверять отцу.

- Да. Ну, я должен был, блядь, сделать многое, - оборвал его я. – Но это все равно не имеет значения, так как что случилось, то случилось. Это сделано и мы не можем изменить дерьмо, но можем попробовать исправить это.

- Я понимаю. Я попытаюсь поработать над кое-чем и… - начал он, но быстро закрыл рот, когда в комнату вошел отец.

Он с серьезным выражением лица подошел к нам и поставил свой лэптоп на кофейный столик перед Эмметом.

- У тебя есть сегодняшний вечер, - резко сказал он, и злость в его голосе вызвала у меня тошноту. – Утром я жду новостей о том, что все вернулось в первоначальное положение до того, как ты тронул это. Не разочаруй меня, или пожалеешь.

Он развернулся и вышел из комнаты, не произнеся больше ни слова, оставляя за собой напряженную тишину. Розали встала и громко вздохнула, начиная ходить по комнате и рассеянно подбирать всякую мелочь. Эммет повернулся к лэптопу. Он открыл несколько программ, которые уже были в него загружены, и его пальцы неистово забегали по клавиатуре, начиная набирать то, что на первый взгляд казалось произвольным набором символов, не имеющих для меня смысла.

В этот момент вошла Эсме, протягивая мне маленькую белую таблетку и бутылку воды.

- Я знаю, что тебе больно, - тихо сказала она.

Я заколебался, и она вздохнула.

- Если ты сам не примешь ее, я подсуну ее тогда, когда ты не обратишь внимания.

- Хорошо, - сказал я, протягивая руку и беря таблетку.

Я бросил ее в рот и взял воду, запивая.

Я немного понаблюдал за Эмметом, пытаясь понять, что, блядь, он делает, но все это было за гранью моего понимания. Это выглядело как тарабарщина, но он, похоже, понимал, так что я заткнулся и не задавал вопросов. Он занимался этим дерьмом в последнее время, и, в конечном итоге, закончил то, что делал, так что я верил, что он сможет, блядь, сделать это опять и вернуть все к первоначальному состоянию. Ему необходимо было это сделать, потому что чертов чип очень много значил.

Прошло время, и его печатание начало действовать мне на нервы, звук пальцев, стучащих по клавишам, поставил меня на грань. Я почти сорок часов не спал, и это должно было сказаться: на меня наползало истощение. Таблетка уменьшила боль, и мне труднее стало оставаться бодрствующим. Я простонал и провел рукой по волосам, крепко сжимая их, и начал раскачиваться вперед и назад. Мне нужно было движение, чтобы поддерживать себя настороже. Меня тошнило, тело тряслось. У меня было ощущение, что я начинаю ломаться, все спокойствие улетучивалось вместе со стуком пальцев по клавиатуре.

На заднем плане я слышал тикание часов, и, смешиваясь с печатанием Эммета, этот звук мучил меня. Каждый гребаный стук означал еще одну секунду без нее, еще одну секунду неопределенности. Сколько я еще смогу вынести? Сколько я еще смогу просидеть здесь, прежде чем выйду и, блядь, начну искать? Я даже не знаю, с чего начинать…

Розали продолжала ходить по комнате, стуча каблуками по деревянному полу. Изредка она хмыкала или вздыхала, и от этого звука я сильнее вцеплялся в волосы, пытаясь заблокировать все происходящее.

В конце концов, вошла Эсме и спросила, не голодны ли мы. Эммет и Розали пробормотали, что да, но я проигнорировал ее, потому что не заботился о том, чтобы поесть. Через несколько минут она принесла сэндвичи, поставив тарелку передо мной.

- Ты должен попробовать поесть, малыш, - сказала она, наклоняясь и нежно похлопав меня по спине.

- Ты думаешь, она ест? – спросил я, и на этом вопросе мой голос сорвался.

Ест ли она, блядь, задумался я. Они о ней заботятся, кормят ее и дают ей поспать, или она лежит где-нибудь, связанная и изнасилованная? Ей тепло и спокойно? Где она вообще, блядь? Все эти вопросы проносились через мою голову, подводя меня еще ближе к грани, и я начал раскачиваться с еще большей силой. Эсме продолжила растирать мне спину, и я попытался стряхнуть ее руку, но она проигнорировала меня. Она присела рядом со мной на диван и обхватила руками, притягивая к себе в объятия. Мои эмоции начали выходить из-под контроля. Я издал дрожащий вздох, меня разрывали рыдания, страх многократно увеличился из-за всех возможностей. Боже, она вообще, блядь, жива?

- О Боже!

- Ш-ш-ш, все в порядке, - прошептала она.

Я отчаянно затряс головой и попытался вырваться, но она крепко держала меня, не отпуская.

- Не в порядке, ничто, блядь, не в порядке! – заорал я. – А что, если она умрет? Боже, что, если она уже умерла? Мы можем никогда не найти ее! Как, блядь, я буду без нее жить? Я не могу потерять ее, Эсме, Только не ее тоже!

- Я понимаю, Эдвард. Я понимаю. Мы ее найдем, обязательно, - сказала Эсме, пытаясь убедить меня, но она не могла знать это дерьмо.

Я тряхнул головой и, наконец, вырвался от нее, когда Розали, наверно, в сотый раз вздохнула.

- Ты хочешь что-то сказать? – резко выпалил я, вставая и со злостью глядя на нее.

Мое зрение было затуманено от слез, но я видел удивление на ее лице, когда она застыла на месте.

- Ты что-то хочешь выпустить из своей долбаной груди? Может, " я же тебе говорила"? Так давай, скажи, блядь, это, ты же знаешь, что хочешь этого. Позлорадствуй, как права ты была, когда говорила нам оставить этот чертов чип в покое. Розали Хейл, всегда, блядь, знающая лучше, чем все остальные. Мисс Чертово Совершенство, которая всегда права. Она ведь никогда тебе не нравилась, и ты, возможно, рада, что она пропала.

Она всхлипнула и прикрыла рот, и на ее лице мелькнул страх, а глаза наполнились слезами. Эсме крикнула, чтобы я прекратил доводить девушку, Эммет подскочил и дернул меня обратно на диван. Он смотрел на меня, словно хотел ударить, и на короткий момент я захотел, чтобы он, блядь, сделал это, и тогда я смогу ударить его в ответ, выплеснув немного сдерживаемого мною разочарования, но оно быстро пропало, когда я увидел слезу, стекающую по его щеке.

- Думаю, тебе надо поспать, - жестко сказал он.

Я скептически посмотрел на него, и он покачал головой.

- Я знаю, что ты не хочешь. Ты не хочешь есть, не хочешь спать. Мне не нравится указывать тебе, что делать, брат, но тебе не стоит срываться на нас и рявкать на Розали, когда она ничем не заслужила этого. Изабелла мне как сестра, парень. Я тоже расстроен. И не веди себя так, словно ты единственный, кто здесь переживает.

Я некоторое время смотрел на него, потом взял себя в руки и кивнул.

- Я… гм… блядь. Я не подумал… - начал я.

- Я знаю, что ты не подумал, - ответил он, опять возвращаясь к лэптопу. – И если ты думаешь, что в таком состоянии сможешь помочь, то ошибаешься. Ты отключишься за секунду и только все ухудшишь, если не сможешь сейчас собраться. Так что съешь чертов сэндвич и закрой глаза. Ты в любом случае сейчас можешь только ждать.

Я вздохнул и провел рукой по волосам, кивнув.

- Хорошо, - пробормотал я, вставая.

Я взял с тарелки сэндвич и вышел из комнаты. У меня закружилась голова и я почти, блядь, терял сознание, пытаясь идти. Я прошел мимо отца и Алека, которые направлялись к входной двери. Ни один из них даже не посмотрел на меня. Я поискал взглядом часы и нашел одни на стене. Они показывали без нескольких минут десять.

Я поднялся наверх, силой заталкивая в себя сэндвич, и зашел в первую свободную комнату, которую нашел. Я сел на край кровати и, сбросив обувь и откинув покрывало, заполз под него. Мои глаза начали закрываться в ту же секунду, как голова коснулась подушки, истощение тянуло меня в бессознательное состояние, несмотря на то, что мозг все еще неистово работал.

Я провалился в глубокий сон. Образы, появлявшиеся в моей голове от тревоги, отражались в снах. В конце концов, я проснулся в комнате, наполненной светом, и в полубессознательном состоянии огляделся. Мой взгляд упал на часы, стоявшие на комоде через комнату. Чтобы понять цифры, которые они показывали, мне пришлось затратить несколько секунд, и мои глаза расширились от шока, когда я понял, что уже восемь утра.

Я проспал двенадцать долбаных часов.

Я быстро сел, запаниковав, и боль отозвалась в каждом дюйме моего тела. Я выругался, застигнутый врасплох ее интенсивностью, не ожидая, что мне будет так плохо. Я сполз на ноги и натянул кроссовки, тщательно завязав шнурки, и вышел из комнаты. Я остановился на пороге гостиной, спустившись вниз, слегка удивленный тем, что все осталось практически точно так же, как было, когда я уходил.

Прошла половина гребаного дня, но ничего не изменилось.

- Черт, так близко, - заорал Эммет, разочарованно хлопая руками по кофейному столику.

Я с беспокойством посмотрел на него. Его слова заставили меня нервничать. Он выглядел весьма истощенным, его глаза налились кровью, под ними появились темные круги, и он, очевидно, всю ночь трепал свои волосы, потому что они торчали во все стороны.

- Близко? – спросил я, раздумывая, что именно он имел в виду…

Он подпрыгнул и в шоке уставился на меня, не осознавая, что я стою там.

- Черт, и сколько ты там стоишь? – спросил он.

- Только секунду, - ответил я. – Так что это означает – так близко?

Он вздохнул.

- Это означает, что я вернул все, как было. Я думал, что переключил чип назад проследить Изабеллу, но каждый раз, как я открываю чертову программу, она выдает ошибку и не дает определить ее местоположение.

- Ты сможешь исправить это, правильно? – спросил я, вопросительно поднимая брови.

- Не знаю, - тихо сказал он, нахмурясь.

Я начал вскипать, его ответ был не тем, который я хотел услышать.

- Что, блядь, означает то, что ты не знаешь? – заорал я.- Боже, Эммет, ты должен быть способен исправить это!

Он секунду смотрел на меня, и я услышал, как за мной прозвенел горький смех отца, застигнув меня врасплох, потому что я не знал, что он там.

- Вот что происходит, когда любители влезают в то, чего они не должны трогать, - сказал он, проходя мимо меня в гостиную.

Он вытащил из кармана сложенный клочок бумаги и протянул его Эммету.

- Врач, которого мы посетили в Финиксе, немного покопался и достаточно уверен, что это серийный номер ее микрочипа. С этим и моим кодами ты сможешь обнаружить ее. Давай надеяться, что ты каким-то образом не изменил чертову систему, когда играл с ней, и полностью не стер ее.

Эммет немедленно начал работать, не позаботившись ответить на язвительные слова, и отец повернулся к выходу. Он выглядел встрепанным, и было совершенно очевидно, что он работал всю ночь.

- У тебя есть какие-нибудь идеи? – спросил я, когда он проходил мимо меня, желая знать, узнал ли он, блядь, хоть что-нибудь.

Между ситуацией с Лораном, который, как я предполагал, умер, и заседанием с Аро, они могли узнать что-то, что поможет нам.

- Мы поговорим позже, - сказал он, даже не позаботившись посмотреть на меня, проходя мимо.

Я еще долго стоял, наблюдая за работой Эммета, прежде чем из кухни появилась Эсме, такая же усталая, как и все остальные. Она грустно улыбнулась и направилась в моем направлении, оглядывая меня и протягивая таблетку и стакан воды.

- Я подумала, что услышала твой голос, - тихо сказала она.

Я взял это, проглотил таблетку и запил ее водой.

- Как ты себя чувствуешь?

Я пожал плечами, протягивая назад воду, и не стал отвечать, не зная, что, блядь, ответить. А как она думала, я могу себя чувствовать? Мне было больно и внутри и снаружи, вся моя жизнь превратилась в гребаный хаос. Мое тело было сломано, с духом произошло то же самое, все вышло из-под контроля. И что я должен был ей сказать? Что я чувствую себя в этот момент, словно умираю, и это будет для нее проклятым облегчением? Или я должен соврать и притвориться, что собран вместе, хотя реальность такова, что я просто разрываюсь на куски?

Она вздохнула, поставила воду на стол в коридоре, и начала нежно поглаживать мою спину.

- Я знаю, это больно, малыш. Они делают все, что могут. Никто не спал прошлой ночью. Твой отец и Алек вернулись домой несколько минут назад, и сейчас разбираются во всем. Если кто-нибудь и сможет найти ее, то это они.

Я кивнул.

- Я знаю, но чувствую себя гребано бесполезным, просто ошиваясь здесь. Мне нужно делать хоть что-нибудь. Все остальные заняты, а я здесь просто в качестве мертвого груза, - сказал я, беспокойно проводя рукой по волосам.

Я взглянул на часы на стене, увидев, что уже половина девятого.

- Я словно жду логического завершения чего-то, и ненавижу это проклятое ощущение.

Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но, прежде чем она смогла произнести хоть слово, наступил хаос.

- Есть! – возбужденно заорал Эммет, так быстро вскакивая на ноги, что и я, и Эсме вздрогнули.

Мои глаза от шока расширились, а он с широкой улыбкой посмотрел на меня, явно гордый собой.

Мое сердце заколотилось. В этот момент дверь кабинета резко распахнулась, ударившись о стену, и в коридор вышел Алек. Я немедленно поднял голову, подумав, что он как-то услышал Эммета, но вся гребаная надежда, которая возникла у меня от слов брата, мгновенно испарилась, когда я нашел взгляд дяди. На его лице было выражение ужаса. Алек всегда был спокоен и собран, даже больше, чем мой отец, но сейчас он пребывал в состоянии паники. Я сразу понял, что случилось что-то ужасно плохое, и начал учащенно дышать, когда в голове начали появляться все самые худшие сценарии, но никогда, даже в самом диком гребаном сне я не мог представить, что произойдет дальше.

- ФБР! Ордер на обыск! Все на пол!

Мы в шоке посмотрели друг на друга, когда снаружи раздались выстрелы, и громко заорали несколько голосов. Я быстро повернулся, испугавшись и не веря в происходящее, когда что-то тяжелое ударило в дверь и силой открыло ее. Я вздрогнул, когда она ударилась о стену, такой же звук раздался с другой стороны дома, когда таким же образом открыли заднюю дверь. Инстинктивно я сделал несколько шагов назад, прикрывая голову, когда серия громких ударов эхом отразилась от лестницы, сопровождаемая ярким, слепящим светом, вспышки которого заполнили дом. Это звучало, словно вокруг дома взорвались фейерверки. Мое сердце начало дико колотиться.

- Все на пол, НЕМЕДЛЕННО, - крики продолжались, и через двери ворвалась группа мужчин, одетых в форму полицейского спецназа.

Из гостиной раздался крик Розали, и я услышал ругань Эммета. Их голоса были приглушены звоном в моих ушах. Все произошло настолько, блядь, быстро. Я видел, как Эсме упала на пол, прикрыв руками голову, но сам я не мог сдвинуться с места.

- Лежать! – разъяренно заорал мужчина, направив оружие прямо на меня.

Эсме грубо дернула меня за ногу, застав врасплох и заставив оступиться. Я упал на колени, и кто-то толкнул меня вниз, впечатывая лицо в пол. Я вскрикнул от боли и выругался, когда кто-то схватил меня за руки и заломил их назад. Через секунду я осознал, что на меня надевают наручники, и начал ругаться, растерянный и испуганный.

- Блядь, - заорал я, пытаясь вырвать у них руки.

Я не понимал, что, блядь, происходит, но чертовски хорошо понимал, что не могу попасть за решетку. Моя девушка где-то там, и мне нужно ее найти. У меня не было времени на все это дерьмо.

- Не сопротивляйся, - крикнула рядом со мной Эсме.

Я в панике повернул к ней голову и увидел, что они и ее заковали в наручники, но она выглядит почти спокойной, с серьезным выражением лица.

- Им просто нужно временно арестовать нас.

Я секунду смотрел на нее, осознавая, что она, похоже, уже проходила через это, и слегка кивнул, расслабив руки и давая им надеть наручники. Я вздрогнул, когда они сжали их, практически нарушив систему кровообращения.

- Карлайл Каллен, вы арестованы за нарушение закона " О попавших под влияние рэкетиров и коррумпированных организациях", глава 18, Кодекса Соединенных Штатов Америки, раздел 1961, - услышал я голос офицера.

Мои глаза расширились от ужаса, и я посмотрел в коридор, наблюдая, как они выводят его через входную дверь.

- Вы имеет право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы имеет право отвечать на вопросы в присутствии адвоката. Если вы не можете позволить себе нанять адвоката, он будет предоставлен вам.

- Пап, - тревожно позвал я его, когда они приблизились.

Я запаниковал, осознавая, что он серьезно, блядь, арестован. Он посмотрел на меня, и его выражение было свирепым.

- Tenere la bocca chiusa (Держи язык за зубами), Эдвард, - резко сказал он, приказывая мне держать рот закрытым, пока его выводили наружу.

Дальше они бросили на пол Алека, зачитывая ему те же права, что и моему отцу, арестовывая и обыскивая его в поисках оружия.

- Позвони юристам, Эсме. Я не хочу, чтобы они забирали что-то без присутствия адвоката, - спокойно сказал он.

- Конечно, - слегка дрожащим голосом сказала она. - Rimanere forte. Ti amo, bell'uomo mio (Оставайся сильным. Я люблю тебя, мой потрясающий мужчина).

- Sei la mia vita, la mia gioia. Io ti amo, ma non preoccupatevi per me (Ты – моя жизнь, моя радость. Я люблю тебя, не беспокойся за меня), - сказал Алек. - Abbiamo bisogno di preoccuparsi per la ragazza (Мы должны побеспокоиться о девушке).

- Я знаю, - тихо сказала Эсме, и они вытолкали Алека за дверь.

Офицер поднял ее на ноги и быстро обыскал, прежде чем они вышли, еще двое вывели Эммета и Розали из гостиной, тоже в наручниках, сразу после этого. Последним они поставили на ноги меня, и офицер прижал меня к стене, похлопывая по мне сверху донизу и вытаскивая все из карманов. Он конфисковал мой сотовый, так же, как и Изабеллы, который я все еще таскал с собой, и я немедленно возрадовался, что не смог прихватить в поездку свое оружие.

Они грубо облапали меня, хватая там, где доставали, и практически изнасиловали меня в процессе. Как только они убедились, что у меня нет оружия, то вытащили через входную дверь, оставляя меня перед полностью, блядь, изумленным видом, открывшимся мне. Вся улица была перекрыта и заполнена полицейскими машинами, дюжины и дюжины агентов ФБР и местных офицеров полиции толпились вокруг. Я посмотрел в сторону и увидел, как отца и дядю запихивают в разные непомеченные полицейские крузеры. Мои шаги запнулись, колени начали слабеть, когда реальность происходящего ударила меня.

С каждой секундой все становилось еще хуже.

- Иди, - нетерпеливо сказал офицер, толкая меня.

Я, спотыкаясь, прошел несколько шагов, выругавшись, и он направил меня к месту, где уже сидели все остальные. Он схватил меня за плечо и грубо толкнул вниз. По моему телу прошла волна боли.

- Блядь, - выплюнул я, вздрогнув и садясь рядом с Эсме. – Полегче, мужик! Мне больно!

- Тебе нужен медицинский осмотр, сынок? – спросил пожилой офицер, стоящий в нескольких футах от нас, делая несколько шагов в нашем направлении.

Я посмотрел на него и от злости сузил глаза, прочитав " Специальный агент США, D.O.J" (Департамент юстиции, аналог нашего министерства внутренних дел), написанное на его жилете ярко-желтыми буквами. Мой отец продолжал говорить, что недолго ждать, когда офицеры Департамента Юстиции постучатся в нашу дверь, так что я не сильно удивился, но какое же великолепное, блядь, время выбрали эти ублюдки…

- Я не ваш сын, - резко сказал я. – А все, что мне нужно – это свалить отсюда. Это дерьмово.

- Немного терпения не помешало бы. Я – специальный агент, Джой Ди Фронзо, - сказал мужчина.

Я изогнул бровь, тряхнув головой, когда он назвал свое явно итальянское имя… долбаный предатель.

- Ты, должно быть, сын доктора Каллена, – он хихикнул.

Я досадливо сузил глаза, когда офицер, обыскивающий меня, протянул ему мой бумажник.

- И что в этом такого смешного? – поинтересовался я, раздумывая, кем, блядь, он себя считал.

Он просто покачал головой, открывая мой бумажник и вытаскивая водительские права. Я закрыл глаза в тот момент, когда он это сделал и вздохнул, чертовски хорошо зная, что он там найдет.

- И что это у нас здесь? – спросил он, явно обрадованный тем, что нашел.

Я даже не смотрел на него, зная, что он наслаждается этим дерьмом.

- Эдвард Энтони Каллен. Скажи мне, сынок, в каком году ты родился? У нас тут два разных удостоверения личности с разными возрастами. У тебя кризис идентификации?

- Твою мать, - раздраженно сказал я.

- Эдвард, - прошипела Эсме.

Мужчина опять засмеялся, и мои руки начали дрожать, когда я взглянул на него. Он был счастливчиком, что являлся федеральным агентом, а я был арестован, потому что в эту секунду я ничего не хотел больше, чем ударить его в его гребаный рот за то, что он с таким неуважением разговаривал со мной. Он ухмыльнулся, словно желая помучить меня, прежде чем кто-то позвал его по имени, и он отвернулся.

Подошел другой агент, помог Эсме встать на ноги, освободил от наручников и протянул ее сотовый. Она позвонила адвокатам, объясняя, что случилось. Закончив, она вернула сотовый и опять заняла свое место. Я ждал, что ей снова наденут наручники, но вместо этого они протянули ей пачку бумаг, точно объясняя, что делают. Через некоторое время они освободили Эммета и Розали от наручников, и я со всем возможным терпением наблюдал за этим. Мое терпение истощалось.

- А вы собираетесь снимать это с меня? – поинтересовался я, когда освободили всех остальных.

Офицеры, стоявшие рядом, не отвечали, и я простонал, тряхнув головой.

- Серьезно, это уже дерьмово.

- Снимите с него наручники, - сказал офицер ДитФронзо, поворачиваясь к нам с ухмылкой.

Офицер снял с меня наручники, и я начал растирать запястья, ругаясь себе под нос. Я ненавидел быть несвободным, и немедленно подумал об Изабелле, раздумывая, может, ее тоже где-то заперли. От этого я перешел к мысли о дне, когда нашел ее прикованной к ее постели, и от воспоминания о боли и страхе в выражении ее лица моя грудь опять заболела.

Боже, мне действительно необходимо, блядь, найти ее…

- Где она? – тихо, себе под нос, спросил я, поворачиваясь к Эмметту со все возрастающей паникой. – Ты сказал, что нашел ее, так где она?

Он посмотрел на меня и вздохнул.

- Она поблизости, - сказал он. – Немного к северу отсюда. У меня не было шанса приблизить точное расположение, но это в парке Хайланд.

- Парк Хайланд? – спросил я, нахмурившись. – Ты уверен? Я не думал, что кто-то из наших закреплен за этой территорией.

- Там никого нет, - прошептала Эсме, покачав головой.

- Тогда какого хрена она там делает? – растерянно спросил я.

В этом не было смысла. Какую игру затеял Джеймс? Эсме вздохнула.

- Я… Я не знаю, - вздохнув, сказала она. – Это относительно спокойная территория. Главным образом потому, что там большое количество русских.

От шока мои глаза расширились, и я пристально уставился на нее. Мой страх увеличился, когда я вспомнил подслушанный разговор отца о том, насколько дикой и нецивилизованной была так называемая русская организация. Он упомянул, что они никого не уважали и не считали ужасным причинять боль невинным – даже своим собственным людям – для большего контроля.

- Русские, - произнес я. – Это гребаные русские.

Они с тревогой посмотрели на меня, потому что я почти, черт побери, прокричал это, и несколько рядом стоящих офицеров растерянно посмотрели на меня.

- И что там с русскими? – поинтересовался агент Ди Фронзо, с любопытством поднимая брови.

Я с секунду пристально смотрел на него и покачал головой.

- Что? – быстро сказал я. – Я ничего не говорил ни о каких гребаных русских.

Он посмотрел на меня, словно я был идиотом, и покачал головой, вернувшись к разговору с другим офицером. Эсме расстроено вздохнула.

- Tenere la bocca chiusa, - сказала она, повторяя то же самое дерьмо, которое сказал отец, приказывая мне держать чертов рот закрытым.

- Б...ь, я не хотел орать, - прошептал я. – Но Джеймс работает с русскими. Это единственная вещь, которая имеет смысл.

- Алек беспокоился, что так может быть, - сказала Эсме. – Он уже некоторое время переживал, что…

Эсме замолчала, когда подошел мужчина в костюме с пуленепробиваемым жилетом DOJ, надетым сверху, и сообщил, что приехал ее адвокат. Ей разрешили поговорить с ним, и они воспользовались этой возможностью, чтобы разделить нас. Я тихо сидел, сжав руки в кулаки и нетерпеливо постукивая ногами, когда они уводили Розали и Эмметта, оставляя меня перед этой самоуверенной задницей - специальным агентом, который все еще держал в руках мой бумажник.

Я не был уверен, сколько я сидел там, но это чувствовалось как гребаные часы. Мужчина пытался задавать вопросы о моем отце, но я игнорировал их, отказываясь сказать хоть слово. Если он думал, что я предаю свою семью, то ошибался. Я, б...ь, оцепенел от таблетки, которую дала мне Эсме, но задница начала болеть от сидения на бетонном тротуаре. Я пытался изменить положение, но каждый раз, как я это делал, дюжина агентов напрягалась и смотрела на меня так, словно я хотел сбежать.

Они, в конце концов, начали выносить из дома дюжины коробок и сумок, все помеченные как вещественные доказательства. Я не знал, какого хрена они конфисковывают, не мог даже представить, что Алек прятал в доме, но надеялся, что это было не очень криминально. Я откинулся на локти и смотрел на землю, когда очередной агент подошел к Ди Фронзо, протягивая ему листок бумаги.

- Вот список, - сказал он.

Мужчина взял его и начал проглядывать, кивая.

- Хорошо, - сказал он. – Это все?

- Почти, - ответил второй. – Сейчас они собирают компьютеры. Три штуки – большой компьютер и лэп-топ наверху, и еще один лэп-топ в гостиной.

Мой взгляд немедленно перешел на него, и меня пронзили растерянность и ужас.

- Какого хрена, вы хотите сказать, что забираете лэп-топ? – спросил я, садясь.

Они оба взглянули на меня, и специальный агент засмеялся.

- О, теперь ты заговорил? – поинтересовался он. – Это означает, что его забирают как вещественное доказательство.

- Почему? – выпалил я, испуганный, потому что это была наша единственная возможность выяснить, где держат Изабеллу.

- Потому что ордер на обыск дает нам возможность забрать все компьютеры и хранители информации.

- Вы не можете, б...ь, забрать этот, - сказал я, покачав головой.

- Почему? – спросил Ди Фронзо.

- Потому что, Боже, вы просто не можете, - ответил я, не зная, что, черт возьми, сказать. – Мне он нужен.

Он засмеялся и не сдвинулся с места.

- В конце концов, мы его вернем, если будет доказано, что он не нужен для нашего расследования, но сейчас это под нашей охраной.

Он кивнул головой по направлению к дому. Я повернулся, и меня затопил ужас, когда я увидел офицера, выносящего лэп-топ моего отца из дома в чистом пластиковом пакете. Я тревожно огляделся и похолодел, когда заметил Эмметта с ужасом на лице, который тоже смотрел на это. Он с паникой посмотрел на меня и покачал головой, и тут я взбесился. Я вспрыгнул на ноги и рванул с места. Дюжина агентов повернулась ко мне, направляя оружие.

- Стойте! – скомандовал агент Ди Фронзо.

Эсме закричала мое имя, что-то ударило меня, когда я повернулся к ней. Сила удара свалила меня на землю. Я простонал, когда резкая боль прошила бок, и попытался стряхнуть с себя полицейских, которые навалились на меня, крича и ругаясь. Они силой уложили меня на живот и грубо заломили руки за спину, заковывая их в наручники. Я пытался, б...ь, бороться, неистово лягаясь ногами, но они намного превосходили меня числом и, в конечном итоге, я оказался слишком слаб, чтобы стряхнуть их.

Через минуту меня поставили на ноги лицом к агенту Ди Фронзо. Он был серьезен и озлобленно сузил глаза.

- Забирайте его с собой, - жестко сказал он.

- За что? – гневно спросил я.- Я, б...ь, ничего не сделал!

Он секунду пристально смотрел на меня, и ухмылка медленно вернулась на его губы.

- Рад был познакомиться с тобой, Эдвард Каллен, - сказал он. – Уверен, что мы будем часто встречаться в будущем.

Он повернулся и ушел. Офицеры начали заталкивать меня в полицейский крузер. Я начал орать на агента Ди Фронзо, обзывая его каждым ругательством, которое приходило мне в голову, и всячески затруднял им их действия. Они силой запихнули меня на заднее сиденье машины и тронулись, отъезжая от дома. Я заметил Эсме, стоящую на улице с озабоченным выражением на лице.

Они подъехали к областной тюрьме, и меня бросили прямо в грязную, переполненную народом камеру, где сидела еще дюжина людей. Я нашел место в углу помещения и сел, опустив голову, крепко вцепившись в волосы. Атмосфера была гребано напряженная. Люди спорили и трепались о чем угодно, но я пытался изо всех сил заблокировать это. С каждой проходившей секундой во мне росла ярость, но я знал, что мне нужно держать голову спокойной, потому что я уже достаточно облажался. Мне нужно было сдерживать свой темперамент, нужно следовать предупреждениям Алека и прекратить, б...ь, делать из себя уязвимого человека. Я не мог показывать им свои слабости, не мог позволить людям видеть меня распускающим язык. Я продолжал повторять в голове слова отца, говоря себе, что должен держать рот закрытым и оставаться спокойным, и игнорировал всех, кто пытался заговаривать со мной.

Проходили часы. Изредка называли мое имя, и я переходил из одной камеры в другую, точно такую же. Я держался, но мой мозг неистово работал, с каждой секундой приближая меня к гребаному срыву. В углу камеры был телефон, и я несколько раз пытался позвонить в дом Эвансонов за счет вызываемого абонента, но каждый раз натыкался на автоответчик, а ни одного другого телефона я не помнил.

В конце концов, опять назвали мое имя, и, точно так же, как и в остальные полдюжины раз, я молча пошел, стараясь удержать темперамент под контролем, когда охранник приказал мне повернуться. Он сделал несколько фальшивых комментариев себе под нос, упоминая мое имя, но я знал, что подраться с одним из них – худшее, что я мог сделать. Я и так уже втянул себя в проблемы.

Были уже сумерки, когда меня отправили на регистрацию. Они отвели меня в маленькую комнату и посадили перед женщиной, которая задала мне кучу дурацких вопросов, на которые у меня не было никакого желания отвечать. Я ответил на основные, типа моего имени и даты рождения, но, когда они начали спрашивать меня всякое дерьмо о том, как я себя чувствую, и не собираюсь ли совершить самоубийство, я быстро заткнулся. О чем, б...ь, они здесь только думают, спрашивая меня, хочу ли я нанести вред себе или кому-нибудь еще? Любовь моей жизни пропала, мои помощники задержаны, и самая большая надежда найти мою девушку конфискована чертовым правительством. Вместо того, чтобы искать ее, я сижу в этой чертовой маленькой комнатушке с любопытной сукой, спрашивающей меня, чувствую ли я злость. Конечно, я зол! А предполагается, что я должен быть счастлив?

Они, б...ь, не знали меня, и им было наплевать на то, через что я прошел, так что я просто молча сидел и пристально смотрел на нее. В конце концов, они сдались и приказали мне выйти. Потом мне выдали идентификационный номер, сняли отпечатки пальцев и сфотографировали. Меня раздели, провели медицинский осмотр, включающий анализ крови и рентген грудной клетки. Я надел оранжевую робу, а все мои пожитки сложили в пакет. Моя ярость росла с каждой секундой.

Они даже не сказали мне, какого хрена меня задержали.

Меня отправили назад к любопытной суке, которая начала приставать с вопросами, где, черт возьми, я получил повреждения, так как рентген показал сломанные ребра. Я коротко взглянул на нее и покачал головой, не позаботившись ответить.

Фактически, я вообще отказывался произнести хоть слово.

Они поняли, что больше ничего от меня не добьются, и назначили мне обеспечивающий арест (налагаемый на помещение и занимающих его лиц на время, необходимое для получения ордера на обыск). Они сослались на то, что мой отец занимает высокое положение, и мои серьезные повреждения, и сказали, что это достаточная причина, чтобы изолировать меня от народа. Меня посадили в крохотную одиночку, где не было ничего, кроме гребаной лампочки и одеяла. Время проходило мучительно медленно, часы казались вечностью, пока я лежал там один. Я слышал, как ругаются и орут мои соседи, изредка раздавался звук сирены, после которого по коридору пробегал охранник. Все это ошеломляло. Но я не мог не думать об Изабелле, беспокоясь за нее и размышляя, что, б...ь, произошло.

Я едва поспал, ворочаясь и метаясь в страданиях всю ночь. Утром ко мне пришли с завтраком, но я отказался есть, требуя, чтобы мне объяснили, что я такого сделал, и вызвали адвоката.

То же самое произошло на ланче – я проигнорировал их гребаную еду, они проигнорировали мои вопросы. К обеду я уже был взбешен, практически истощен и яростно мерил ногами крошечную камеру. Я услышал, как кто-то идет по коридору, и ждал очередного подноса с едой, но удивился, когда дверь открылась. Я сузил глаза и с подозрением уставился на вошедшего человека, заинтересовавшись, кто это.

- К вам посетитель, - сообщил тюремщик.

Он сковал мне руки и ноги, и препроводил в маленькую комнату со столом посередине. За ним сидел смуглокожий итальянец с поседевшими волосами, на столе перед ним стоял портфель. Он поднял голову, когда я вошел, и улыбнулся, приглашая меня сесть. Тюремщик вышел после того, как я занял свое место, закрыл дверь и оставил нас одних.

- Мистер Каллен, меня зовут Майкл Риччи, адвокат, - сказал он, протягивая мне руку.

Я быстро пожал ее, мгновенно почувствовав облегчение от того, что наконец вижу гребаного адвоката, хотя понятия не имел, кто, черт возьми, он был.

- Со мной связалась Эсме Каллен-Эвансон. За много лет семьи Калленов и Эвансонов несколько раз нанимали меня, так что я полностью осведомлен обо всей ситуации.

- Хорошо, - нерешительно сказал я.

Он начал доставать бумаги, раскладывая их передо мной вместе с ручкой.

- Мне нужно, чтобы вы подписали эти документы, соглашаясь с тем, что я буду представлять вас, и все, что будет сказано в этой комнате, полностью конфиденциально.

Я кивнул и опустил взгляд, быстро просматривая бумаги, потом неловко расписался в нужном месте, так хорошо, как смог в наручниках, и передал их ему обратно.

- Хорошо. Прежде всего, мне нужно знать, говорили ли вы с кем-нибудь. Они пытались допрашивать вас? – спросил он, убирая бумаги назад в портфель.

- Нет, - ответил я, поерзав на неудобном пластиковом стуле. – Они вообще ничего не сказали мне. Они даже не объяснили, какого хрена я вообще здесь делаю.

- Они задержали вас за обладание фальшивыми документами, мистер Каллен, - сказал он. – Подделка документов – серьезное правонарушение, но в вашем случае это практически административное правонарушение. Вы должны были посидеть несколько часов и выйти под залог, но, похоже, они забыли свои собственные правила.

- Тогда почему, б...ь, я все еще сижу в этой чертовой клетке? – поинтересовался я.

- Потому что статья закона, по которой они задержали вас, предусматривает достаточное количество времени для расследования в отношении лиц, подозреваемых в совершении преступления, - сообщил он. – Они пытаются приписать вам сопротивление при аресте, но это полный абсурд, и для этого нет оснований. Реальность такова, что вы сидите в этой камере только потому, что вы сын Карлайла Каллена, племянник Алека Эвансона и крестник Аро Моретти.

- Хреново, - сказал я, тряхнув головой. – Я не имею ничего общего с этим дерьмом.

- Я знаю, но так уж вышло. Косвенно виновен, мистер Каллен, - сказал он. – Я работаю над вашим освобождением. Это не должно занять больше нескольких дней.

- Дней? – недоверчиво спросил я. – Я должен оставаться в этом долбаном месте несколько дней?

- К несчастью, да. Я собираюсь потребовать слушания, чтобы посмотреть, можем ли мы освободить вас, но это может занять некоторое время. Обычно они не задерживают в таких случаях больше чем на сорок восемь часов, но законы Иллинойса дают им некоторое послабление на этот предмет, - ответил он. – Так что держитесь, и мы вытащим вас отсюда. Я буду на связи.

Он вышел, не сказав больше ни слова, и тюремщик сопроводил меня обратно в камеру. Меня уже поджидал поднос с едой, и я взял контейнер с запеканкой и сок, садясь на маленькую комковатую кровать.

Ночь казалась еще длиннее. Истощение взяло надо мной верх, и я уснул, физически неспособный больше бодрствовать. Я беспокойно проспал всю ночь. Подкрался ночной кошмар, уничтоживший последний кусочек мира, который сохранился у меня в этих обстоятельствах. Мне снилась Изабелла, я слышал ее крики и чувствовал ее муки, и мне опять приснилась мама. Я снова вернулся в тот день десятилетием раньше, на ту аллею, недалеко от места, где я стоял, ощутив весь ужас и опустошение, когда они пролили ее кровь и прекратили существование одной из самых прекрасных женщин этого мира.

La cosa nostra украла у меня маму, и будь я проклят, если позволю, чтобы это случилось опять. Я найду Изабеллу и спасу ее, даже если это будет последн