А. Бестужев

Обратимся к посвящению в поэме «Войнаровский». И здесь в авторской судьбе сконцентрирован весь характерно-романтический комплекс переживаний, с ходовыми перифразами мучительного разочарования, разрыва, странничества и т. д. («Как странник грустный, одинокой, В степях Аравии пустой. Из края в край с тоской глубокой...» и т. д.). И здесь угадываются обычные мотивы отчуждения: разочарование в дружбе, в моральных достоинствах людей. И здесь, наконец, намечен исход из мучительного состояния:

Незапно ты явился мне:
Повязка с глаз моих упала;
Я разуверился вполне,
И вновь в небесной вышине
Звезда надежды засияла.

В тесных рамках посвящения происходит решительный попорот: от тотального, всеобщего отчуждения, когда автор «в безумии дерзал не верить дружбе бескорыстной», то есть отвергал людей и жизнь в целом, — к отчуждению целенаправленному и конкретизированному: против антиподов «Гражданина», то есть против «тиранов и рабов», как сказано в другом месте поэмы. И одновременно происходит поворот в самом тоне, мироощущении: от грусти, мизантропии — к бодрости, «надежде».

Исход «судьбы автора» совпадает не с той стадией, на которой застает Войнаровского повествование (тоска бездействия, плена), а с его прошлым: радостным участием в борьбе за вольность. А то, что автором преодолено, до некоторой степени соответствует сегодняшнему состоянию центрального персонажа.

Обычно романтическая поэма издавалась как отдельная книга, составленная из разнообразного материала. Наиболее полный вариант представлен «Войнаровским», в котором можно отметить следующие элементы: 1) эпиграф, 2) посвящение, 3) предисловие: «Может быть, читатели удивятся...», 4) жизнеописание Мазепы, 5) жизнеописание Войнаровского, 6) текст поэмы, 7) примечания. Если исключить пункт 3, то есть предисловие, носившее явно цензурный характер, что подчеркивалось кавычками и особым шрифтом⁴¹, то все части поэмы составляли единое целое и были рассчитаны на согласованное действие. Какое же действие?

Возьмем эпиграф, напечатанный, кстати, на титуле и тем самым демонстрировавший принадлежность всех следовавших затем компонентов одному целому. В переводе с итальянского эпиграф гласит: «Нет большего горя, как вспоминать о счастливом времени в несчастье»⁴². Однако с чем он соотнесем? Очевидно, с ситуацией центрального персонажа, Войнаровского, раскрывающегося в своей исповеди Миллеру и действительно вспоминающего в изгнании, «в несчастье», о счастливом времени борьбы за вольность. Но тот же эпиграф вступает в противоречие с завершающей ситуацией посвящения, где для автора характерно противоположное: в счастливое время он вспоминает о несчастьях прошлого.

Перейдем к обоим жизнеописаниям. Самое любопытное в них — ответ на вопрос о мотивировке действий Мазепы и Войнаровского.

Жизнеописание Мазепы, составленное А. О. Корниловичем, дает такой ответ: «Низкое, мелочное честолюбие привело его к измене. Благо казаков служило ему средством к умножению числа своих соумышленников и предлогом для скрытия своего вероломства...» Перед этим приводится одна версия как явно ошибочная: «... некоторые полагают», что причиной измены послужила «любовь к отечеству, внушившая ему неуместное опасение, что Малороссия... лишится прав своих». Но «полагать» такое будет как раз следующее затем поэтическое повествование, в то время как категорический приговор историка (А. О. Корниловича) поставлен в нем под сомнение.

Что касается второго жизнеописания, составленного А. А. Бестужевым, то оно подробно говорит о моральных качествах Войнаровского («отважен», «красноречив», «решителен и неуклончив» и т. д.), но совершенно обходит мотивировку действий. Однако как раз последнее составит ось этого характера в поэтическом повествовании. Не следует думать, что исторические коррективы, которым Рылеев дал место в своей книге, внушены только цензурными соображениями. В «Жизнеописании Войнаровского», между прочим, сообщено, что «Войнаровский был сослан со всем семейством в Якутск, где и кончил жизнь свою, но когда и как неизвестно». В поэме Войнаровский оказывается в ссылке один; жена приезжает к нему спустя некоторое время; поэма подробно описывает также обстоятельства смерти Войнаровского. Не было никакой цензурной необходимости в данном случае демонстрировать расхождение исторических свидетельств и текста поэмы, а между тем Рылеев пошел на это.

Гёте как-то заметил, что художник, обращаясь к историческому материалу, не стремится к его верной передаче; он оказывает реальным историческим героям честь стать персонажами его художественного повествования. Рылеев — и это было характерно для романтического отношения к материалу — демонстрировал свою свободу от исторической истины, демонстрировал силу и суверенность художнической фантазии, способной соперничать и корректировать эмпирическую данность. За год до появления «Войнаровского» подобная же установка была заявлена в «Бахчисарайском фонтане» как единой книге, составленной из ряда компонентов, — заявлена подчеркнутым расхождением поэтического повествования и исторических свидетельств (в «Выписке из путешествия по Тавриде И. М. Муравьева-Апостола»), а также прямым заявлением в предисловии Вяземского: «История не должна быть легковерна, поэзия напротив»⁴³.

При этом спор «поэзии» и «истории» был вынесен на страницы «Войнаровского», запечатлевшись на самом его строе, в столкновении различных голосов и версий, иначе говоря в столкновении различных компонентов. Ю. М. Лотман, сопоставляя примечания с текстом южных поэм, проницательно определил, что «романтические поэмы Пушкина — в этом, видимо, одна из характерных особенностей пушкинского романтизма — далеки от монологизма». Однако исследователь противопоставил пушкинское решение проблемы романтической поэтике: «монологическое построение текста — одна из наиболее ощутимых и поддающихся точному учету сторон романтизма». В действительности же, как показывает пример «Войнаровского», романтизм вовсе не отличался неколебимым «монологизмом». Напротив, романтическая поэма строилась как некое симфоническое целое, в котором эффект создавался самим взаимодействием и борьбой вариаций и оттенков. Каждый из компонентов — от эпиграфа до примечаний (также заключавших в себе момент исторической информации, но, помимо того, выполнявших еще и другие функции, в частности, этнографические и функцию разрушения устойчивого locus amoenus) — обладал относительной самостоятельностью звучания и положения.

Поэма «Войнаровский»

Поэма – один из самых популярных жанров романтизма, в том числе гражданского, или социального. Декабристская поэма была вехой в истории жанра и воспринималась на фоне южных романтических поэм Пушкина. Наиболее охотно в декабристской поэме разрабатывалась историческая тема, представленная Катениным («Песнь о первом сражении русских с татарами на реке Калке под предводительством Галицкого Мстислава Мстиславовича Храброго»), Ф. Глинкой («Карелия»), Кюхельбекером («Юрий и Ксения»), А. Бестужевым («Андрей, князь Переяславский»), А. Одоевским («Василько»). В этом ряду стоит и поэма Рылеева «Войнаровский».

Поэма Рылеева «Войнаровский» (1825) была написана в духе романтических поэм Байрона и Пушкина. В основе романтической поэмы лежат параллелизм картин природы, бурной или умиротворенной, и переживаний изгнанника-героя, исключительность которого подчеркнута его одиночеством. Поэма развивалась через цепь эпизодов и монологические речи героя. Роль женских персонажей по сравнению с героем всегда ослаблена.

Современники отмечали, что характеристики героев и некоторые эпизоды сходны с характеристиками персонажей и сценами из поэм Байрона «Гяур», «Мазепа», «Корсар» и «Паризина». Несомненен также и учет Рылеевым пушкинских поэм «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан», написанных значительно раньше.

Поэма Рылеева стала одной из ярких страниц в развитии жанра. Это объясняется несколькими обстоятельствами.

Во-первых, любовный сюжет, столь важный для романтической поэмы, отодвинут на второй план и заметно приглушен. Любовная коллизия в поэме отсутствует: между героем и его возлюбленной нет никаких конфликтов. Жена Войнаровского добровольно едет за мужем в ссылку.

Во-вторых, поэма отличалась точным и подробным воспроизведением картин сибирского пейзажа и сибирского быта, открывая русскому читателю во многом неизвестный ему природный и бытовой уклад. Рылеев советовался с декабристом В.И. Штейнгелем о предметности нарисованных картин. Вместе с тем суровая сибирская природы и жизнь не чужды изгнаннику: они соответствовали его мятежному духу («Мне был отраден шум лесов, Отрадно было мне ненастье, И бури вой, и плеск валов»). Герой был непосредственно соотнесен с родственной его настроениям природной стихией и вступил с ней в сложные отношения.

В-третьих, и это самое главное: своеобразие рылеевской поэмы состоит в необычной мотивировке изгнания. В романтической поэме мотивировка отчуждения героя, как правило, остается двойственной, не совсем ясной или таинственной. В Сибири Войнаровский оказался не по собственной воле, не вследствие разочарования и не в роли искателя приключений. Он – политический ссыльный, и его пребывание в Сибири носит вынужденный характер, определяемый обстоятельствами его трагической жизни. В точном указании причин изгнания – новаторство Рылеева. Это одновременно конкретизировало и сужало мотивировку романтического отчуждения.

Наконец, в-четвертых, сюжет поэмы связан с историческими событиями. Поэт намеревался подчеркнуть масштабность и драматизм личных судеб героев – Мазепы, Войнаровского и его жены, их вольнолюбие и патриотизм. Как романтический герой, Войнаровский двойствен: он изображен тираноборцем, жаждущим национальной независимости, и пленником рока («Мне так сулил жестокий рок»).

Отсюда проистекают колебания Войнаровского в оценке Мазепы – самого романтического лица в поэме.

В одной стороны, Войнаровский верой и правдой служил Мазепе:

Мы в нем главу народа чтили,

Мы обожали в нем отца,

Мы в нем отечество любили.

С другой же – мотивы, заставившие Мазепу выступить против Петра, неизвестны или не полностью известны Войнаровскому:

Не знаю я, хотел ли он

Спасти от бед народ Украйны,

Иль в ней себе воздвигнуть трон, —

Мне гетман не открыл сей тайны.

Это противоречие реализуется в характере – гражданская страсть, направленная на вполне конкретные действия, совмещается с признанием власти вне личных обстоятельств, которые в конечном итоге оказываются решающими.

Оставаясь до конца тираноборцем, Войнаровский чувствует свою подверженность каким-то неясным для него роковым силам. Конкретизация мотивировки изгнания получает, таким образом, более широкий и многообъемлющий смысл.

Личность Войнаровского в поэме значительно идеализирована и эмоционально приподнята. С исторической точки зрения Войнаровский – изменник. Он, как и Мазепа, хотел отделить Украину от России, переметнулся к врагам Петра I и получал чины и награды то от польских магнатов, то от шведского короля Карла XII.

Катенин искренне удивился рылеевской трактовке Войнаровского, попытке сделать из него «какого-то Катона». Историческая правда была не на стороне Мазепы и Войнаровского, а на стороне Петра I. Пушкин в «Полтаве» восстановил поэтическую и историческую справедливость. В поэме же Рылеева Войнаровский – республиканец и тираноборец. Он говорит о себе: «Чтить Брута с детства я привык».

Творческий замысел Рылеева был изначально противоречив: если бы поэт остался на исторической почве, то Войнаровский не мог бы стать высоким героем, потому что его характер и поступки исключали идеализацию, а романтически приподнятое изображение изменника неминуемо вело, в свою очередь, к искажению истории. Поэт, очевидно, сознавал вставшую перед ним трудность и пытался ее преодолеть.

Образ Войнаровского у Рылеева раздвоился: с одной стороны, Войнаровский изображен лично честным и не посвященным в замыслы Мазепы. Он не может нести ответственность за тайные намерения изменника, поскольку они ему не известны. С другой стороны, Рылеев связывает Войнаровского с исторически несправедливым общественным движением, и герой в ссылке задумывается над реальным содержанием своей деятельности, пытаясь понять, был ли он игрушкой в руках Мазепы или сподвижником гетмана. Это позволяет поэту сохранить высокий образ героя и одновременно показать Войнаровского на духовном распутье. В отличие от томящихся в тюрьме или в изгнании героев дум, которые остаются цельными личностями, нисколько не сомневаются в правоте своего дела и в уважении потомства, ссыльный Войнаровский уже не вполне убежден в своей справедливости, да и умирает он без всякой надежды на народную память, потерянный и забытый.

Между вольнолюбивыми тирадами Войнаровского и его поступками нет расхождения – он служил идее, страсти, но подлинный смысл повстанческого движения, к которому он примкнул, ему недоступен. Политическая ссылка – закономерный удел героя, связавшего свою жизнь с изменником Мазепой.

Приглушая любовный сюжет, Рылеев выдвигает на первый план общественные мотивы поведения героя, его гражданские чувства. Драматизм поэмы заключен в том, что герой-тираноборец, в искреннем и убежденном свободолюбия которого автор не сомневается, поставлен в обстоятельства, заставляющие его оценить прожитую жизнь. Так в поэму Рылеева входит друг свободы и страдалец, мужественно несущий свой крест, пламенный борец против самовластья и размышляющий, анализирующий свои действия мученик. Войнаровский не упрекает себя за свои чувства. И в ссылке он держится тех же убеждений, что и на воле. Он сильный, мужественный человек, предпочитающий мучения самоубийству. Вся его душа по-прежнему обращена к родному краю. Он мечтает о свободе отчизны и жаждет видеть ее счастливой. Однако в размышления Войнаровского постоянно врываются колебания и сомнения. Они касаются прежде всего вражды Мазепы и Петра, деятельности гетмана и русского царя. До своего последнего часа Войнаровский не знает, кого нашла в Петре его родина – врага или друга, как не понимает он и тайных намерений Мазепы. Но это означает, что Войнаровскому не ясен смысл собственной жизни: если Мазепой руководили тщеславие, личная корысть, если он хотел «воздвигнуть трон», то, следовательно, Войнаровский стал участником неправого дела, если же Мазепа – герой, то жизнь Войнаровского не пропала даром.

Вспоминая о своем прошлом, рассказывая о нем историку Миллеру (большая часть поэмы – монолог Войнаровского), он живо рисует картины, события, эпизоды, встречи, цель которых – оправдаться перед собой и будущим, объяснить свои поступки, свое душевное состояние, утвердить чистоту своих помыслов и преданность общественному благу. Но те же картины и события побуждают Рылеева иначе осветить героя и внести убедительные поправки в его декларации.

Поэт не скрывает слабости Войнаровского. Гражданская страсть заполнила всю душу героя, но он вынужден признать, что многое не понял в исторических событиях, хотя и был их непосредственным и активным действующим лицом. Войнаровский несколько раз говорит о своей слепоте и заблуждениях:

Мазепе предался я слепо…< …>

Ах, может, был я в заблужденье,

Кипящей ревностью горя, —

Но я в слепом ожесточенье

Тираном почитал царя…

Быть может, увлеченный страстью,

Не мог я цену дать ему

И относил то к самовластью,

Что свет отнес к его уму.

Свою беседу с Мазепой Войнаровский называет «роковой» и считает ее началом выпавших на его долю бед, а «нрав» самого «вождя» «хитрым». Он и теперь, в ссылке, недоумевает о подлинных мотивах предательства Мазепы, который был для него героем:

Мы в нем главу народа чтили,

Мы обожали в нем отца,

Мы в нем отечество любили.

Не знаю я, хотел ли он

Спасти от бед народ Украйны

Иль в ней себе воздвигнуть трон, —

Мне гетман не открыл сей тайны.

Ко праву хитрого вождя

Успел я в десять лет привыкнуть;

Но никогда не в силах я

Был замыслов его проникнуть.

Он скрытен был от юных дней,

И, странник, повторю: не знаю,

Что в глубине души своей

Готовил он родному краю.

Между тем выразительные картины, всплывающие в памяти Войнаровского, подтверждают его сомнения, хотя истина постоянно ускользает от героя. Народ, чье благо Войнаровский ставит превыше всего, клеймит Мазепу.

Пленный батуринец смело бросает в лицо изменнику:

Народ Петра благословлял

И, радуясь победе славной,

На стогнах шумно пировал;

Тебя ж, Мазепа, как Иуду,

Клянут украинцы повсюду;

Дворец твой, взятый на копье,

Был предан нам на расхищенье,

И имя славное твое

Теперь – и брань и поношенье!

Рисуя последние дни Мазепы, Войнаровский вспоминает об угрызениях нечистой совести гетмана, перед взором которого являлись тени несчастных жертв: Кочубея, его жены, дочери, Искры. Он видит палача, дрожит «от страху», в его душу входит «ужас». И сам Войнаровский часто погружен в «думу смутную», ему тоже свойственна «борьба души». Так Рылеев, вопреки рассказам Войнаровского, частично восстанавливает историческую правду. Поэт сочувствует мятежному герою-тираноборцу и патриоту, но он понимает, что гражданские чувства, переполняющие Войнаровского, не избавили его от поражения. Рылеев, таким образом, наделяет героя некоторыми слабостями. Он признает возможность личного заблуждения Войнаровского.

Однако собственно художественное задание Рылеева расходилось с этим выводом. Основная цель поэта состояла в создании героического характера. Бескорыстие и личная честность в глазах поэта оправдывали Войнаровского, оставшегося непримиримым борцом против тирании. С героя снималась историческая и личная вина. Рылеев перелагал ответственность с Войнаровского на изменчивость, превратность судьбы, на ее необъяснимые законы. В его поэме, как и в думах, содержание истории составляла борьба тираноборцев и патриотов с самовластьем. Поэтому Петр, Мазепа и Войнаровский изображались односторонне. Петр в поэме Рылеева – только тиран, а Мазепа и Войнаровский – свободолюбцы, выступающие против деспотизма. Между тем содержание реального, исторического конфликта было неизмеримо сложнее. Мазепа и Войнаровский действовали вполне сознательно и не олицетворяли собой гражданскую доблесть. Поэтизация героя, которому приписаны в поэме свободолюбие, патриотизм, демонические черты, придающие ему значительность и возвышающие его, вступала в противоречие с исторически правдивым его изображением.

Декабристская романтическая поэма отличалась остротой конфликта – психологического и гражданского, неминуемо приводившего к катастрофе. Это характеризовало действительность, в которой погибали благородные, чистые духом герои, не обретавшие счастья.

Поэма обнаружила в процессе эволюции тяготение к эпичности, к жанру повести в стихах, свидетельством чему было укрепление повествовательного стиля в поэме «Войнаровский».

Его заметил и одобрил Пушкин, особенно похвалив Рылеева за «размашку в слоге». Пушкин увидел в этом отход Рылеева от субъективно-лирической манеры письма. В романтической поэме, как правило, господствовал единый лирический тон, события окрашивались авторской лирикой и не представляли для автора самостоятельного интереса. Рылеев нарушил эту традицию и тем способствовал созданию стиховых и стилистических форм для объективного изображения. Его поэтические искания отвечали раздумьям Пушкина и потребностям развития русской литературы.