Часть II 5 страница

Выполнялись ли эти драконовские законы и были ли они эффективны? Каковы бы ни были церковные и светские законы, од­нополая любовь всегда имела какие-то социальные ниши. В раннем средневековье ее главными убежищами были во­инские братства (пережитки древних мужских союзов) и монастыри.

Германские племена, на территории которых возник за­падноевропейский феодализм, имели развитые воинские организации, где презиралось все женственное и действовали уже знакомые нам обряды мужских инициации, вклю­чавших, возможно, и сексуальные контакты между старши­ми и младшими. У взрослых мужчин жестко табуировалась только рецептивная позиция. Одно из самых ругательных слов в старонорвежском языке, на котором написаны скан­динавские саги, — аргр (argr) — обозначает мужчину, кото­рого сексуально использовали как женщину. Этот акт по­крывал мужчину несмываемым позором, зато тот, кому удалось, силой или хитростью, овладеть врагом или сопер­ником, приобретал почет и славу¹¹.

Изменить эту древнюю психологию было не так-то про­сто, да и сами условия воинской жизни, включая половую сегрегацию, благоприятствовали сексуальным контактам между мужчинами. Из всех так называемых варварских правд только принятый около 650 г. закон находившегося под сильным римским влиянием вестготского королевства (на территории Испании) запретил однополый секс, пре­дусмотрев в качестве кары кастрацию обоих участников. В быту отношение к этому «пороку» и после христианизации долго оставалось снисходительным.

Первый король салических франков Хлодвиг в день свое­го крещения покаялся в этом грехе и получил отпущение. Один из его преемников Гуго Капет, согласно легенде, за­метив однажды в углу церкви двоих ласкающих друг друга мужчин, прикрыл их своим плащом, а затем вернулся к ал­тарю, чтобы дать грешникам время скрыться¹².

Феодальный рыцарский эпос, ставивший верную воинс­кую дружбу выше супружеской любви, имеет отчетливые, хотя и не выраженные прямо, гомоэротические тона. «Песнь о Роланде» (XII в.) рассказывает, что невеста рыца­ря, красавица Альда, услышав о смерти своего суженого, тут же падает мертвой. Сам же умирающий Роланд не вспо­минает о невесте, зато горько оплакивает своего друга, со­ратника и оруженосца Оливье. Гомосексуальные отношения были распространены в некоторых рыцарских орденах и иногда даже включались в их тайные обряды. В этом обви­няли, например, тамплиеров (храмовников); впрочем, суд над ними был далек от объективности — французский король Филипп IV Красивый просто позарился на богатства ордена; ни в одной стране, кроме Франции, где соответ­ствующие признания были получены под жестокими пытка-ми, эти обвинения не подтвердились.

Содомия часто практиковалась среди молодых странству­ющих рыцарей, между рыцарями и пажами и т. д. По сло­вам французского хрониста XII в., молодые странствующие рыцари «любили друг друга, как братья», но многие наме­кали на то, что их отношения были «нечистыми». Любовь к мальчикам упоминается в лирике трубадуров и в песнях странствующих студентов — вагантов. Часто вспоминали ее и в связи с «оседлыми» молодежными сообществами («маль­чишники», «братства», «королевства шутов», «аббатства молодежи»).

Самым массовым прибежищем и рассадником гомосексу­альных отношений были, естественно, монастыри. Обет безбрачия и половая сегрегация делали их практически не­избежными, молодые монахи и послушники вольно и не­вольно «вводили в соблазн» старших и друг друга. Основа­тель одного и первых коптских монастырей (313) святой Пахомий постановил, что монахи не должны не только спать на одном матрасе, но даже сидеть вплотную друг к другу в трапезной. Его младший современник святой Васи­лий писал: «Во время трапезы садись подальше от своего молодого брата; ложась отдыхать, не оставляй свою одежду рядом с его одеждой; лучше, если между вами ляжет стар­ший брат. Когда молодой брат разговаривает с тобой или поет напротив тебя в хоре, отвечай ему с опущенной голо­вой, чтобы ненароком не взглянуть пристально ему в лицо, чтобы злой сеятель не заронил в тебя семя желания, кото­рое прорастет разложением и гибелью»¹³.

Советы подкреплялись запретами. Второй Турский собор (567) запретил монахам и священникам спать по двое в по­стели. Позже это правило было распространено и на мона­хинь. Донат из Безансона (VII в.) запрещает монахине даже брать другую за руку и называть ее «девочкой» (за такое об­ращение обе получают по 40 ударов). Они должны спать отдельно, при свете и обязательно одетыми¹⁴. Парижский (1212) и Руанский (1214) соборы запретили монахиням спать вместе и рекомендовали, чтобы в спальнях всю ночь горел свет. Увы, ничего не помогало!

В X в. настоятель аббатства Сен-Жермен де Прэ Аббон горько жалуется на всеобщий разврат. В середине XI в. фанатичный святой Петр Дамиан в «Книге Гоморры» тщет­но призывал папу Льва IX усилить борьбу с содомией. В начале XII в. архиепископ Кентерберийский святой Ансельм, отвечая по подобные же требования, разъяснял, что «этот грех стал таким распространенным, что почти никто даже не краснеет из-за него и поэтому многие погружаются в него, не осознавая его серьезности»¹⁵.

Гомоэротические чувства и привязанности были самы­ми разными. У одних это были откровенно сексуальные связи, о которых светские молодые люди говорили с шут­ками и прибаутками. У других гомоэротизм облекался в форму интимной страстной дружбы, сексуальная подопле­ка которой, возможно, даже не осознавалась ее участни­ками. Позже такие отношения стали называть «особенной дружбой».

Ученые монахи раннего средневековья писали своим уче­никам и коллегам любовные письма и стихи, называя друг друга символическими именами, вызывающими вполне оп­ределенные классические ассоциации (например, Алкуин называл одного из своих любимых учеников Дафнисом).

Настоятель монастыря в Рьеволксе (Англия) святой Аэльред (XII в.) в трактате «О духовной дружбе» осмелился даже перефразировать слова Иоанна Богослова, что «Бог есть лю­бовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге» таким об­разом: «Бог есть дружба, и пребывающий в дружбе пребы­вает в Боге, и Бог в нем». «Когда я был еще школьни­ком, — вспоминал Аэльред, — меня пленяло очарование моих друзей, среди всех опасностей и слабостей этого воз­раста мой дух полностью подчинялся чувству и потребности любить. Ничто не казалось мне слаще, милее и достойнее, чем любить и быть любимым»¹⁶. Обет безбрачия не позволял Аэльреду любить женщин, зато открыл его сердце для при­вязанности к молодым монахам.

Хотя гомоэротический характер привязанностей Аэльреда и похожих на него людей очевиден, не всегда можно с уверенностью сказать — да и так ли это важно? — были ли их взаимоотношения только духовными или также телесны­ми. В средние века дистанция между неосознанным гомоэротизмом и гомосексуальностью была гораздо больше, чем сегодня. Люди могли не осознавать истинной природы соб­ственных чувств и не допускать их телесной материализа­ции. Потребность в эмоциональном тепле и психологичес­кой интимности была в монастырях настолько сильна, что нежные письма иногда писали даже незнакомым людям или тем, кого не видели годами.

Но отнюдь не все церковники придерживались религиоз­ных канонов. В X—XII вв. духовные лица (настоятель влия­тельной церковной школы в Шартре епископ Реннский Марбод; аббат, затем архиепископ Дольский Бодри де Бургей; ученик Пьера Абеляра Хилари Англичанин и др.) создали на латинском языке целый жанр откровенно эротической лю­бовной лирики, обращенной к мальчикам и юношам. В по­слании «Анжуйскому мальчику» Хилари воспевает его красо­ту и умоляет снизойти к своим чувствам: «Как бы мне хоте­лось, чтобы ты пожелал денег!.. Ты напрасно думаешь, что такие отношения порочны. Это глупо, мальчик, быть таким несговорчивым». «Красивый мальчик, прекрасный цветок, сверкающий алмаз, если б ты только знал, что очарование твоего лица стало факелом моей любви», — заклинает он дру­гого адресата, «английского мальчика»¹⁷.

Сохранилось и несколько лесбийских текстов. Очарова­ние лесбийской любви описывал трубадур конца XII в. Этьен де Фужер. Другой трубадур, Бьери де Роман, не то пи­сал от имени женщины, не то в самом деле был таковой. Дошли до нас и любовные письма средневековых монахинь: «Когда я вспоминаю поцелуи, которые ты мне давала, и как с нежными словами ты ласкала мои маленькие груди, я хочу умереть, потому что не могу увидеть тебя»¹⁸.

Во многих средневековых городах существовали мужские бордели. Особенно славилась ими Флоренция, в Германии педерастов даже прозвали «флорентийцами». Обычными местами встреч были определенные бани и парикмахерские. Про­дажных мальчиков на жаргоне называли «ганимедами», их по­иск — «охотой», а сами гомосексуальные действия — «игрой». Кроме специфических субкультур, какими были рыцарс­кие братства, группы странствующей молодежи, студенчес­кие сообщества и монастыри, существовали люди, на ко­торых ни церковные, ни светские законы практически не распространялись: монархи и высшие духовные и светские феодалы. Слабостью к мужскому полу прославились анг­лийские короли Вильгельм II Рыжий, Ричард Львиное Сер­дце, Эдуард II, Яков I, короли Франции Филипп II, Иоанн И, Генрих III, Людовик XIII, германские импера­торы Фридрих II и Рудольф II, прусский король Фридрих II, Конрадин Сицилийский, римские папы Павел II, Сикст IV, Юлий II, Лев X, который, по слухам, даже умер в объятиях мальчика, Адриан VI, Юлий III и несчетное мно­жество князей, кардиналов, архиепископов и прочих знат­ных и могущественных людей.

Эти государи были очень разными. Ричард Львиное Сер­дце, вся жизнь которого проходила в походах, а брак остал­ся бездетным, отличался воинственностью и жестокостью (по его приказу после взятия Акры были вырезаны 3000 му­сульманских воинов) и в то же время рыцарской галантно­стью. Император Фридрих II вел длительную борьбу с рим­ской курией и славился как поэт и покровитель искусств. Папа Юлий II известен столько же своей воинственностью, сколько любовью к искусству, он покровительствовал Ра­фаэлю и Микеланджело и заложил собор Святого Петра. Император Рудольф II увлекался астрологией и алхимией.

Над державными содомитами смеялись. В 1098 г. горо­жане Тура публично распевали на улицах куплеты о преступ­ной связи своего архиепископа, прозванного Флорой, с епископом Орлеанским. Их постыдные слабости использо­вались для их дискредитации и свержения.

Так случилось с Эдуардом II, трагической судьбе которо­го посвящены знаменитая пьеса Марло и фильм Джармена (его история подробно описана также в романе Мориса Дрюона «Французская волчица»). Сначала мятежные бароны вынудили короля выдать им своего молочного брата и любовни­ка Пьера де Гавестона и, нарушив данное слово, убили его. А после того как Эдуард проиграл войну баронам, его новый фаворит Хью Деспенсер был казнен, а сам король тайно зверски убит (чтобы скрыть следы преступления, ему засуну­ли в задний проход раскаленный железный прут).

Отношение церкви и светских феодалов к однополой люб­ви зависело прежде всего от политических причин. Гонения на содомитов, как правило, усиливались в периоды полити­ческих и духовных кризисов, параллельно росту религиозной и прочей нетерпимости, или когда властям было нужно най­ти козла отпущения, чтобы разрядить народное недовольство. В XI—XII вв. римская курия довольно вяло реагировала на требования усилить борьбу за очищение нравов. Но отдать эту инициативу в чужие руки, особенно когда собственное ее вли­яние стало падать, она не могла. Усиление преследования со­домитов во второй половине XII в. было связано с политичес­кой атмосферой крестовых походов: приписав собственный порок иноверцам-арабам, церковь тем самым укрепляла «хри­стианскую солидарность» против общего врага.

Если в раннем средневековье содомия была просто одним из многих грехов, то в первой половине XIII в. ее прирав­нивают к ереси и демонизируют, поручая расследование та­ких обвинений только что созданной «святейшей инквизи­ции», и наказывалась она уже не штрафом или изгнанием, а сожжением на костре.

Активную роль в этой репрессивной политике играет и государство. Во второй половине XIII в. антисодомитские законы были приняты в большинстве европейских госу­дарств. В Англии сожжение содомитов ввел Эдуард I, во Франции — Людовик IX. В Кастилии по законам Альфон­са X содомия наказывалась кастрацией и затем повешением за ноги до наступления смерти; в конце XV в. Фердинанд и Изабелла заменили эту казнь сожжением. Такое же законо­дательство вводится во многих итальянских городах. Таким образом, «грех» стал ересью, а затем и уголовным преступ­лением. Чем расплывчатее были формулировки законов, тем легче их было применять.

Сколько людей стали жертвами этих репрессий? Во Франции с 1317 по 1789 г. состоялось 73 «содомитских» процесса и было сожжено 38 человек. Из 30 тысяч дел, рас­следованных португальской инквизицией, обвинение в «не­называемом пороке» содержалось в 900, однако содомия могла быть и гетеросексуальной; кроме того, к некоторым категориям преступников, например подросткам, проявля­ли снисхождение, так что сожжено было «всего» 50 чело­век. В Италии, где подобными делами занимались светс­кие власти, наказания были не столь суровыми. Во Фло­ренции с 1348 по 1461 г. состоялось 50 процессов о содо­мии, и было вынесено 10 смертных приговоров, из них 7 — за гомосексуальные действия, во всех семи случаях содомия сопровождалась отягчающими обстоятельствами, вроде гра­бежа, изнасилования и т. п. В Испании костры инквизи­ции полыхали вовсю. В одной только Севилье между 1578 и 1616 гг. было сожжено 52, в Валенсии (приблизительно за то же время) — 17, в Сарагосе — 34, в Барселоне — все­го двое¹⁹. Многое зависело от местных условий и прилежа­ния властей. Парижский парламент между 1565 и 1640 гг. рассмотрел 176 дел о содомии, а в Лионском суде их не было вовсе.

Если сравнить эти цифры с тем, что в Англии между 1500 и 1700 гг. было казнено 5000 ведьм²⁰, преследование содоми­тов выглядит сравнительно умеренным. Но на самом деле жертв было много больше. Каждый процесс, который вела инквизиция, сопровождался пытками, которым подвергались не только обвиняемые, но и многочисленные свидетели. Плюс общественное мнение. Если в наши дни обвинение сек­суального характера, даже не будучи доказанным, может сло­мать человеку жизнь, чего было ждать в средние века?

Драконовские законы были не только средством сохра­нения идеологической монополии церкви и ее собственной самозащиты, но и отражали влияние консервативных на­родных масс. В сознании простых и необразованных лю­дей содомия, как и все прочие сексуальные изыски, была проявлением общей развращенности и безнравственности правящих верхов. Внимание сосредоточивалось исключительно на внешних признаках. Почти все выпады против засилья «грязных катамитов» при английском королевском дворе в XI—XII вв. концентрировались на «женственной» внешности, манерах и одежде молодых дворян. Особенно бурные страсти вызывали длинные волосы. Ношение длинных волос само по себе не было ни новомодным, ни «женственным». У германских племен раннего средневеко­вья длинные волосы считались символом мужской силы и могущества. При низложении меровингского короля ему насильно обстригли волосы на голове (не в этом ли и смысл монашеского пострига?). Тем не менее в XII в. длинные волосы стали считать признаком изнеженности и продуктом норманнского влияния; некоторые священники не только осуждали их в пламенных проповедях, но и, если представлялась возможность, собственноручно стриг­ли королей и лордов.

Облекая свою зависть к аристократии в форму борьбы за нравственное очищение и обновление, средневековые горожа­не были гораздо нетерпимее циничных князей церкви. Рост влияния этого класса везде и всюду сопровождался усилением репрессий. Протестантские церкви были в этом отношении ничуть не либеральнее католической. Взаимные обвинения в содомии — один из самых распространенных «аргументов» в спорах между протестантами и католиками в XVI в.

Положение и репутация однополой любви заметно улуч­шились в эпоху Возрождения. Гуманисты распространили на нее общую реабилитацию тела и плоти. В ренессансной системе ценностей однополая любовь — не преступление, а «красивый порок» (le beau vice), о природе которого можно говорить и спорить. Марсилио Фичино, Мишель де Монтень и Эразм Роттердамский, вслед за Платоном, утверж­дали, что некоторые мужчины от природы предрасположе­ны больше любить юношей, чем женщин. Хотя формально содомия оставалась преступлением, многие смотрели на нее сквозь пальцы или с юмором, а некоторые даже бравирова­ли ею. В одной из новелл «Декамерона» муж, застав у сво­ей жены юного любовника, вместо положенной сцены рев­ности заставил молодого человека развлекаться втроем всю ночь, так что наутро юноша не знал, кто с ним забавлялся больше — жена или муж²¹.

Скульптора Бенвенуто Челлини (1500—1571) дважды, в 1527 и 1557 гг., привлекали к суду за связи с мальчиками, причем во второй раз он был вынужден признаться и был приговорен к штрафу и четырем годам тюрьмы. Однако он не только избежал тюремного заключения, но и продолжал пользоваться покровительством высоких лиц и выполнять заказы князей церкви. Когда его враг и соперник Баччо Бандинелли в присутствии герцога Медичи обозвал его «содомитищем», Челлини ответил: «Дал бы Бог, чтобы я знал столь благородное искусство, потому что мы знаем, что им занимался Юпитер с Ганимедом в раю, а здесь на земле им занимаются величайшие императоры и наибольшие короли мира. Я низкий и смиренный человечек, который и не мог бы, и не сумел бы вмешиваться в столь дивное дело». Это заявление было покрыто общим хохотом.

Бисексуальный художник явно поскромничал. По его собственным признаниям, он всю жизнь увлекался мальчи­ками. В юности он «завел общение и теснейшую дружбу» со своим сверстником Франческо Липпи (внуком великого живописца). «От частого общения у нас родилась такая лю­бовь, что мы ни днем, ни ночью никогда не расстава­лись...» С другим юношей, Пьеро Ланди, «мы любили друг друга больше, чем если бы были братьями». При расстава­нии Пьеро «плакал, не переставая, и дал мне десять золо­тых скудо, а я попросил его вырвать мне несколько волоси­ков с подбородка, которые были первым пушком». В Риме у Бенвенуто возникла «страстная любовь», «какая только может вместиться в груди у человека», к четырнадцатилет­нему ученику Паулино. Даже Христос снился Челлини «в виде юноши с первым пушком»²².

Художник Джованни Бацци (1477—1549) даже налоговые декларации подписывал своим прозвищем «Содома», под которым и вошел в историю живописи. Английский поэт и драматург Кристофер Марло (1564—1593), по словам при­ставленного к нему тайного осведомителя, говорил, что «кто не любит табака и мальчиков — дураки». А герой рассказа флорентийского писателя Маттео Банделло (1485— 1561) на упреки духовника, что он скрыл на исповеди свои гомосексуальные приключения, ответил: «Развлекаться с мальчиками для меня естественнее, чем есть и пить, а вы спрашивали меня, не согрешил ли я против природы!»²³

В ренессансной Италии, как и в средние века, различа­ли разные типы однополой любви и сексуальности. Первым и важнейшим водоразделом была сексуальная позиция. Мужчины, которые любили мальчиков, как женщин, не выделялись в особую категорию, это считалось нормальным мужским поведением. Напротив, женственных и «пассив­ных» мужчин презрительно называли «катамитами», «кинедами», «андрогинами» или «гермафродитами». Это счита­лось постоянным состоянием.

Не менее важным было разграничение телесных и духов­ных аспектов однополой любви. Многие гуманисты, на­пример Монтень, осуждают педерастию и содомию, но воспевают мужскую дружбу, ставя ее значительно выше любви к женщинам (дружбу Монтеня с Этьеном де Ла Боэси многие биографы считают гомоэротической). Мужская дружба занимает одно из центральных мест в гуманисти­ческой системе ценностей. Поскольку вопрос об ее воз­можной, хотя и не обязательной, эротической подоплеке оставался деликатным, такие отношения предпочитали на­зывать «сократической дружбой» или «платонической лю­бовью», считая их, по умолчанию, чисто духовными (иногда они таковыми и были) и оказывая им всяческое уважение²⁴. Итальянские гуманисты Пикоделла Мирандола и Джироламо Бенивьени даже похоронены в одной моги­ле, как муж и жена. Этот пример — не единственный. В музее Фицвильямса в Кембридже можно увидеть написан­ные Карло Дольчи портреты сэра Джона Финча (1626— 1682) и Томаса Бейнса (1622—1681).Подружившись маль­чиками в Кембридже, они прожили вместе всю жизнь (когда Финч уехал в Италию, Бейнс последовал за ним) и даже похоронены рядом. В церкви их родного Крайст-колледжа им поставлен общий мраморный памятник с трогательной латинской эпитафией, прославляющей их верную дружбу, в которой современники не видели ничего предосудительного.

Более откровенным — его нельзя даже назвать эвфемиз­мом — было распространенное в итальянском, французском и английском языках XVI—XVII вв. выражение «мужская любовь». Иногда употреблялось и выражение «мужской раз­говор» (masculine conversation); слово «разговор» вообще не­редко имело сексуальный смысл.

Многих гениев итальянского Возрождения подозревали или обвиняли в гомоэротизме и сексуальных связях с маль­чиками и молодыми людьми. В большинстве случаев дока­зать или опровергнуть эти обвинения одинаково трудно: о личной жизни художников сохранилось слишком мало сви­детельств, а истолкование творчества — дело довольно субъективное.

О флорентийском скульпторе Сандро Донателло (1386— 1466) достоверно известно только то, что он предпочитал брать в ученики красивых мальчиков, и по поводу его отно­шений с ними всегда ходили сплетни и анекдоты, на кото­рые веселый и жизнерадостный художник не обращал вни­мания. Две его знаменитые скульптуры «Давид» и «Святой Георгий» многим кажутся гомоэротическими. «Давид» До­нателло выглядит не библейским героем, а кокетливым андрогинным подростком, странным образом сочетающим мускулистые руки с женственной мягкостью и округлостью бедер; его эротическая соблазнительность еще больше под­черкивается экзотической шляпой и высокими сапогами. Ни до ни после Донателло никто Давида таким не изобра­жал. Что же касается «Святого Георгия», то в XVI в. на его счет во Флоренции ходила шуточная поэма, автор которой называет статую «мой красивый Ганимед», расхваливает ее телесные прелести и заявляет, что «такой красивый маль­чонка» был бы идеальной заменой реального любовника: правда, им можно только любоваться, зато не будет ни из­мен, ни сцен ревности²⁵. Но художник не может отвечать за чужое эротическое восприятие.

О сексуальности Гвидо Рени, кисти которого принадле­жит самый «гомоэротический» «Святой Себастьян» эпохи Возрождения, приводивший в экстаз целые поколения геев, никаких слухов до нас не дошло, биографы считают, что он был асексуален.

На Сандро Боттичелли (1444—1510) в 1502 г. был напи­сан анонимный донос, в котором его обвиняли в содомии с одним из его подмастерьев, но художник обвинения ка­тегорически отрицал и власти даже не начали по этому делу следствия²⁶.

Имя Леонардо да Винчи (1452—1519) фигурировало в списке клиентов 17-летнего проститута Сантарелли, против которого в 1476 г. во Флоренции было заведено уголовное дело, но сам художник, как и прочие клиенты Сантарелли, вопреки тому, что написано в большинстве книг по истории гомосексуальности, ни в чем не обвинялся. Один автор XVI в. писал, что Леонардо любил исключительно мальчиков-подростков не старше 15 лет, но это не доказано.

В отличие от большинства своих современников, Лео­нардо тщательно оберегал свою личную жизнь от посторон­них взоров. Близких женщин у него не было. Многолетним спутником жизни художника был подобранный им в Мила­не красивый юноша Салаи, который был одновременно его учеником, слугой и подмастерьем. Подобно многим маль­чикам этого типа, Салаи был нечист на руку и в конце кон­цов оставил Леонардо, тем не менее мастер любил его и за­вещал ему крупную сумму денег. После ухода Салаи худож­ник взял к себе в дом юношу благородного происхождения Франческо Мельци, который был ему чем-то вроде сына, последовал за ним во Францию, оставался с ним до самой смерти Леонардо и унаследовал его огромный архив. О ха­рактере отношений художника с Салаи и Мельци ничего достоверно не известно, они вполне могли оставаться патерналистски-платоническими, тем более что и в творчестве Леонардо очень мало чувственного, оно выглядит асексуаль­ным. Фрейд в своей знаменитой психобиографии Леонардо (1910) пришел к выводу о его латентном гомоэротизме.

Микеланджело Буонаротти (1475—1564), в отличие от Леонардо, отличался страстным характером. В молодости он дважды подвергался гомосексуальному шантажу и научился осторожности. Когда отец одного юноши, желая пристроить сына учеником к великому мастеру, предложил художнику использовать его в постели, тот с негодованием отверг это предложение. Была ли эта реакция искренней или демонстративной, мы не знаем. Некоторые исследова­тели считают, что Микеланджело вообще избегал физичес­кого секса, будь то с женщинами или с мужчинами. Микеланджело-художник определенно предпочитал мужскую наготу женской, а в его любовных сонетах, посвященных преимущественно мужчинам (при их публикации в 1623 г. внучатый племянник Микеланджело фальсифицировал их, заменив местоимения мужского рода на женские), явно присутствуют гомоэротические мотивы.

Источником вдохновения для немолодого, а по тогдаш­ним представлениям старого (в момент их первой встречи ему было 57 лет) художника была многолетняя страстная любовь к 23-летнему римскому дворянину Томмазо де Кавальери, которому Микеланджело дарил рисунки и посвя­щал любовные стихи; учитывая сословную и возрастную разницу между ними, это чувство, скорее всего, оставалось платоническим и какое-то время сосуществовало с любовью к Виттории Колонна. Большинство современных исследова­телей склонны считать Микеланджело гомо- или, по край­ней мере, бисексуалом.

Относительно Микеланджело Меризи да Караваджо (1571—1610), который рисовал нежных женственных маль­чиков (эрмитажного «Мальчика, играющего на лютне» и «Торговца фруктами» из галереи Боргезе искусствоведы дол­го принимали за девочек) и с именем которого связано не­сколько громких скандалов, закрепивших за ним репутацию содомита, долгое время все казалось ясным, но недавно и на его счет возникли сомнения*.

o Как доказывает автор недавней монографии (Gilbert), все обвинения ^в адрес Караваджо выдвинуты его врагами (художник отличался буйным нравом и постоянно попадал в различные переделки) и не выдерживают критической проверки. Первый раз его заподозрили на том основании, что он ходил за группой школьников и следил за их телодвижениями, но ^для художника такой интерес более чем естествен. Гвидо Рени еще на школьной скамье просил своих соучеников застывать в различных позах и рисовал их. Другой раз Караваджо формально обвинили в том, что не­кий молодой человек является его «бардассой», но найти этого юношу следствию не удалось и дело кончилось ничем. Караваджо действительно семь лет прожил вместе с другим молодым художником, но так делали в то время многие художники. Не подтвердилось и мнение о гомосексуаль­ности одного из покровителей Караваджо, кардинала Дель Монте. Что же касается «андрогинности» его мальчиков, то это во многом дело воспри­ятия, хотя мальчики Караваджо значительно сексуальнее, чем было при­нято в то время, да и много лет спустя.

С кем спали и кого любили художники Возрождения, в общем-то, не так уж важно. Существенно то, что, реаби­литируя человека, они реабилитировали также и гомосексу­альное желание и создали новые образы мужского тела, любви и чувственности.

Средневековое искусство не стеснялось наготы и не скрывало половых признаков (даже у младенца Христа пе­нис обычно тщательно выписан), но ему чужд античный культ телесности. Согласно христианской идеологии, наше земное тело несовершенно и достойно презрения, «умерщ­вление плоти» выражает желание освободиться от нее, стать как можно бестелеснее. С этим связан и типичный мазохизм христианских мучеников: пытки и казни — любимый и едва ли не единственный приемлемый контекст изображения об­наженного тела в религиозном искусстве.

В эпоху Возрождения мужское тело и потребность физи­чески совершенствовать его были открыты заново. Выстав­ленная напоказ прекрасная мужская нагота волновала и тре­вожила воображение. Рассказывают, что мраморное распя­тие работы Бенвенуто Челлини настолько шокировало Фи­липпа II Испанского, что он прикрыл пенис Христа соб­ственным носовым платком. Микеланджело, в нарушение античного канона, «натуралистически» изваял Давида с лоб­ковыми волосами, хотя, как дань греческим традициям, — необрезанным. Альбрехт Дюрер в знаменитом автопортрете тщательно выписал собственные гениталии, которые выгля­дят такими же напряженными, как лицо художника.

В искусстве Возрождения представлены все три главные ипостаси маскулинности — 1) мальчик-подросток, 2) мяг­кий, женственный андрогин и 3) мужественный и сильный мужчина, — каждая из которых способна вызвать у зрителя сложную гамму чувств, включая гомоэротические. Чаще всего это античные (Ганимед, Эрос, Гермес, Аполлон и Гиацинт, Нарцисс, Гермафродит) или библейские (Давид) сюжеты и образы. Однако художники интерпретировали их по-разному²⁷. У одних Ганимед — испуганный маленький мальчик, у других — подросток; в скульптуре Челлини орел не похищает Ганимеда, а смирно сидит у его ног, в то вре­мя как подросток гладит его по голове. Большинство худож­ников итальянского Возрождения предпочитали изображать нежных андрогинных юношей, вроде «Иоанна Крестителя» и «Бахуса» Леонардо. Микеланджело, напротив, предпочи­тает сильное и мужественное тело. Его Давид не имеет ни­чего общего с кокетливым подростком, изваянным Дона­телло. Такую же мужскую силу излучает «Победа», симво­лизирующая торжество юности над старостью.