Лебединый танец

Вера открыла страницу группы, которую сотворил Илюха Булатов. Ее чернобелая фотография с золотой птицей на аватаре была чудо как хороша. Это отметили все, кто вступил в группу. Их, вступивших, было немного — всего восемь человек. Шестеро из них скрывались под никами и аватарами. Седьмым был сам Илюха, поместивший на авку свою фотографию, здорово отшопированную. Он на ней казался настоящим супербоем с квадратным подбородком, которого у него в жизни и в помине не было, и с синими глазами, на самом деле являющимися серыми. Среди друзей смешно выделялся обычной школьной фотографией еще и Серега Новиков. Он просто вырезал свою физиономию из общего снимка их класса. Дурачок! И кому он здесь нужен? Хотя… то, что он вступил в эту группу под собственным именем в сложившейся ситуации, безусловно, является поступком.

Итого в классе за нее, Веру, всего два человека: Илюха и Новиков. Негусто.

Вере больше всего нравилось то, что писал некий Серж Дзеркаль. Он где то находил очень хорошие стихи. Вера была не слишком сильна в поэзии, но понимала, что он посылает ей не самопальную дребедень, а чтото хорошее и высокое. Наверно, стихи какихнибудь классиков. Особенно ей понравилась его первая запись на стене группы. Вера набрала в поисковике строку «одной звезды я повторяю имя…» Оказалось, что эти слова написал Иннокентий Анненский. Сто лет назад… Сто… Неужели сто лет назад люди тоже любили? Удивительно… Кажется, что у них должна была быть какаято другая, странная, тягучая жизнь. Ни тебе телефонов, ни Интернета… Как они общалисьто с любимыми людьми, особенно если приходилось куданибудь надолго уезжать? Или если были какието препятствия для встреч? Нет, она, Вера, конечно, читывала романы из старинной жизни. Влюбленные пользовались обычными почтовыми отправлениями, то есть письмами. А еще раньше всякими дуплами, где оставляли записки, или поручали свои письма какимнибудь посыльным. Ненадежно все это… и долго… Так любовь пройдет и завянет, пока письмо дойдет до адресата. Впрочем, эта любовь и в век высоких технологий быстро вянет. Вот если вспомнить Алика Рогачева… Нет, лучше не вспоминать. Хотя… все равно вспоминается. Зайти, что ли, на страницу, где ее все ненавидят?

Вера кликнула мышкой и сразу наткнулась на аватар, представляющий собой ее фотографию с черными рваными дырами вместо глаз. Сердце резко рухнуло вниз и заколотилось где то в животе так, будто там билось и не находило выхода неизвестное маленькое, но очень шустрое животное. Виски стали липкими от внезапно выступившего пота. Что эти люди от нее хотят? Аа… Вот что… Под названием группы все четко прописано крупными черными буквами: «ЛУЧШЕ ТЕБЕ УМЕРЕТЬ!» А что? Может, это выход? Как жить, если только два человека в классе хоть както тебя поддерживают? А что она имеет от этой их поддержки? Почти ничего. Подумаешь, какойто там Серж пишет ей про звезду! Он просто купился на красивую фотографию, которую сделал Булатов. Серж не знает о существовании группы «Мы ненавидим Веру Филимонову!». Может быть, его просветить? Послать ему ссылку на страницу ненавистников? Живо все свои стишки со стены постирает.

Дрожащими пальцами она настучала сообщение Сержу: «Пройди по этой ссылке и заткнись наконец навсегда!» Потом выключила компьютер. После прошла в родительскую спальню и достала из аптечки коробку с лекарствами, выставила перед собой кучу коробочек и баночек и задумалась. Если все смешать и выпить, то не факт, что все хорошо кончится. Она как то читала в молодежном журнале, что отравление необязательно приводит к летальному исходу. Вопервых, можно выжить, но при этом изуродовать себе слизистую оболочку желудка так, что на всю жизнь останешься инвалидом, а питаться станешь только физраствором, который будут вливать через трубочку, вживленную в желудок. И потом… это только в кино отравившиеся лежат такие красивые, бледные, с потусторонними лицами. На самом деле они все измазаны рвотными и прочими выделившимися массами, потому что организм так просто не сдается и отторгает отраву.

Про перерезанные вены на запястьях она тоже читала. Этот способ ухода из жизни также имеет мало общего с тем, что показывают в сериалах. Яркая алая вода, а в ней прекрасная юная дева? Ничего подобного! Мерзкий, отвратительный труп в грязнобурой жиже! Даже сочувствия не вызовет, одно омерзение!

Стоп! А что ей, Вере, надо? Неужели сочувствие? Да от кого? Кто ей посочувствуетто? Все только обрадуются! Хотя… нет! Группе «Мы ненавидим Веру Филимонову!» больше некого будет ненавидеть! Ну, еще пару недель после ее смерти они, конечно, просуществуют, чтобы посмаковать результаты своей неутомимой деятельности, а потом им придется закрыться. Бедолаги! И чем же тогда займутся? Впрочем, какое ей дело, чем они займутся! Хоть чем! Но ради того, чтобы выбить почву у них изпод ног, она готова на все! Смерть так смерть! Вы этого хотите?!! Вы это получите! Она непременно придумает какойнибудь способ, чтобы уж наверняка… чтобы не жить потом всем противной инвалидкой! И плевать, как она будет выглядеть при этом! Пусть ее труп будет самым отвратительным в мире! Она себя все равно уже не увидит! Родителей, конечно, жалко, но… они еще нестарые люди, заведут себе другую дочку… или сына…

Вера смахнула выкатившуюся из глаза слезу, загнала другие поглубже и вытащила из берестяной шкатулки две тысячи рублей, которые ей подарили на день рождения. Пожалуй, перед смертью надо их потратить. Они же ее собственные! Чего им пропадать? Да, но ей ведь уже больше ничего не понадобится… Она хотела подкопить денег еще и купить хороший плеер, но на что он ей там… за гранью… И вообще, что там есть, за этой гранью? А если ничего? Так это как раз и хорошо! Если ничего нет, значит, не будет никаких рвущих душу воспоминаний, видений, ненужных грез. В общем, как ни крути: уход — это единственно верный выход в сложившихся обстоятельствах. Странно, но почемуто она, Вера, приняв это решение, абсолютно успокоилась. Нет дрожи ни в коленках, ни в руках. И даже сердце больше не бухает, как колокол. И душа не вибрирует. Можно смело делать вывод, что решение принято — единственно верное.

Вера посмотрела на окно. Синее. Это хорошо, что уже темнеет. Но надо спешить, а то скоро явятся с работы родители, и все может сорваться. Пожалуй, она сейчас сходит с этими деньгами в молодежный клуб «Колесо», который расположен на соседней улице. Там проходят самые крутые дискотеки их района, а потому очень дорогие. Она, Вера, там еще ни разу не была, только слышала, как там здорово. Вот и пригодятся дареные две тысячи. Если все потратить не удастся, так хоть часть.

Она торопливо переоделась. Натянула новые стильные брюки, которые еще никогда в люди не надевала: черные, атласные, очень обтягивающие. Вообщето фигура у нее была не слишком современная: ноги не от ушей и бедра широковаты, но эластичная ткань брюк както все ловко утягивала, и ноги казались даже длинней, чем на самом деле. Сверху Вера надела белый бадлон и темносинюю замшевую курточку, которую ей все на тот же последний день рождения подарили родители. В зеркале Вера себе очень понравилась. Особенно когда распустила и хорошенько расчесала свои длинные светлые волосы. Вот бы ее такой увидел Алик! Нет!!! Хватит про Алика! Ему все равно, как она выглядит! Он предал ее, предал!!! Ее все предали!!

Вера захлебнулась слезами. Тушь потекла по щекам черными ручьями. Две крупные капли упали на белую ткань бадлона и расплылись на груди отвратительными серыми пятнами. Только что созданный образ был безнадежно испорчен. Вера скинула куртку, нервно стянула бадлон и вместо него надела черную футболку. Что ж, тоже неплохо! Эдакая готка с черными потеками на лице! Пожалуй, в этом чтото есть! Вера судорожно всхлипнула, потом невероятным волевым усилием заставила себя успокоиться. Слезами горю не поможешь, давно известно… Надо както использовать эти слезы. Зря, что ли, они лились!

Вера достала из косметички черный карандаш и прямо по серым потекам очень сильно подвела глаза, потом на слезных дорожках нарисовала стрелки с острыми, чуть искривленными концами. После этого обвела черным губы и растушевала этот контур своей обычной бледнорозовой перламутровой помадой. Губы стали серожемчужными с нежным розоватым отливом. Вместе с платиновыми волосами новый макияж выглядел потрясающе. Что ж, отчего не блеснуть напоследок?!

В клубе «Колесо» было многолюдно, темновато и дымно. Голубоватый дым явно не был сигаретным. Похоже, его напускали для особого антуража. Наверно, именно в нем была фишка этого клуба. Гремела музыка. Вера такую не любила. Жесткая, дробная, она давила ей на мозги и не давала отпустить себя и хоть както расслабиться. Девочка впервые была в таком месте. Она не знала, как себя вести, что здесь принято, что нет, куда пойти, куда встать, где приткнуться. Продираясь сквозь толпу хохочущих, громко переговаривающихся завсегдатаев, она неожиданно выбрела на танцпол. Как танцевать под подобную музыку она тоже не знала. Толпа на медленно поворачивающейся площадке в виде огромного колеса както лениво перебирала ногами, как показалось Вере, совершенно не в ритм музыке. Но, похоже, никого здесь не беспокоило, как он выглядит и что о нем подумают. Прямо перед Верой тоненькая высокая девушка танцевала одна, сама по себе. У нее были закрыты глаза, руки вытянуты вверх, и оттого она казалась еще более стройной, похожей на молоденькое деревце с двумя тонкими, сплетенными друг с другом ветками.

А что? Пожалуй, и ей, Вере, надо презреть все и всех и начать свой последний танец. Говорят, существует особая прощальная лебединая песнь, после которой лебедь, потерявший возлюбленную, разбивается о скалы. А у нее будет лебединый танец! Последний! Ей ведь куда хуже, чем тому лебедю! Она потеряла вообще всех!

Вера осторожно ступила на вращающийся танцпол. Одно это медленное вращение уже вырывало из действительности. Девочка специально встала спиной к движению, и ее начало потихоньку как бы выносить из жизни. Она подняла руки вверх и, как та девушкадеревце, закачалась в такт скрежету и грохоту странной музыки, заполнившей зал. Через некоторое время она даже смогла уловить в ней какуюто не то мелодию, не то основную мысль, как бы рефрен. И уже ждала повторения того, что уловила и что совершенно точно накладывалось на колебания ее собственной души. И тела! Да, тело тоже принялось будто само собой совершать движения. Ах, какой же получался танец… И впрямь лебединый. Последний. Танец Веры, утратившей веру.

Она уже почти совсем выпала из действительности, когда вдруг услышала прямо у уха:

— О, гляди! Кажись, Верка!

— Неее, не она…

— Да она! Филимонова из «А»!

— Ага! Ишь, разрисовалась вся! Думала, не узнают! Во дура!

— Верк! А Верк!

Вера открыла глаза. Перед ней стояли трое парней. Она их, конечно же, узнала сразу. В отличие от них, у нее сомнений не было никаких. На нее в шесть глаз смотрела троица из параллельного девятого «В». Главным среди них был Данька Рыбин. Он имел прозвище Рыба не только благодаря своей фамилии. Его лицо с толстыми, всегда приоткрытыми губами и бесцветными глазами навыкате очень напоминало рыбье. Рыба был большим мерзавцем, от которого стонала вся школа. Его боялись и старались не задевать даже старшеклассники. Свита Рыбы состояла из двух «оруженосцев», которых боялись не меньше, но только потому, что знали, кто за ними стоит. Прозвище одного из парней было отвратительным — Харя. Почему его так прозвали, Вера не знала. Лицо Хари было вполне симпатичным, открытым, кареглазым. Второй, Вова Фонарев, естественно, прозывался Фонарем и выглядел вполне соответствующе своему прозвищу. Его лицо вечно было украшено разнокалиберными синяками фонарями, переливающимися разными цветами, а потому вид он имел самый устрашающий.

Та прострация, в которую Вера впала, слетела с нее мигом. Общаться с этой троицей у нее не было никакого желания даже при смерти, а именно так она себя и ощущала. Но не пороть же им глупость на счет того, что она никакая не Вера Филимонова, что они ошиблись в призрачном свете танцпола.

— Что вам надо? — спросила она как можно миролюбивей.

— Намто? А ничего особенного, — ответил за всех Рыба. — Мы тут свои пацаны, а ты чего приперлась?

— Так… Посмотреть захотелось, что тут происходит…

— Ну и как? Похоже, нравится! Ишь глазки закатила!

— Ничего так… нормально…

— А пошли с нами по коктейльчику дернем! Деньгито, небось, есть, раз сюда подвалила!

Вера посмотрела в рыбьи глаза Рыбы, подумала с минуту и ответила:

— А что… пошли, пожалуй!

Харя както довольно цыкнул, Фонарь тоже издал чтото нечленораздельное, а Рыба довольно хохотнул. Вера сошла с крутящегося колеса и отправилась вслед за компанией. Они привели ее в бар, еще более задымленный, чем остальные помещения клуба.

— Че будешь? — спросил ее Рыба, когда они уселись вокруг круглого столика в углу бара.

— Откуда я знаю, что тут есть… — пролепетала Вера. — Сами закажите, а я деньги отдам.

— Оно и правильно, — подал голос Харя, и глаза его не подоброму блеснули.

Вера при этом даже обрадовалась. Ей ведь и надо, чтобы сегодня все закончилось, а подоброму, не подоброму — все равно. Эти козлы явно хотят ее напоить. Если они тут, как выразились, свои пацаны, то им продадут даже алкоголь любой степени крепости, несмотря на то, что несовершеннолетние. А она, Вера, выпьет все, что они ей принесут, и даже готова переплатить за напиток, на что они, безусловно, рассчитывают. В состоянии опьянения гораздо проще решиться на то, на что она решилась. Рыбья компания, конечно же, в «Лучших друзьях» не висит. Они больше по подворотням. Странно, что в такой навороченный клуб ходят. Может, хозяина знают… В общем, они не подозревают, что надо ненавидеть Веру Филимонову. Они просто хотят использовать ее в какихнибудь своих гнусных целях. Ну и на здоровье! Это именно то, что ей сейчас нужно!

Коктейль, который шмякнул перед ней на столик Фонарь, оказался почемуто очень горьким. Может быть, она, Вера, просто никогда не пила такие крепкие напитки. В сущности, она вообще никогда ничего не пробовала крепче пива, да и оно ей вовсе не понравилось. А эту гадость она вольет в себя до последней капельки!

С трудом выпив полстакана, Вера спросила:

— Сколько стоит?

— Нисколько! Это тебе бонус! — ответил Харя, и все трое расхохотались. — Захочешь еще, вот за следующий и заплатишь!

Вера очень сомневалась, что захочет еще. Она с трудом сделала еще пару глотков и поставила стакан на стол, поскольку с головой и так уже происходило чтото странное. Она стала на удивление легкой и невесомой. Это было бы приятно, если бы окружающее так странно не надвинулось на нее. И без того не слишком приятное лицо Рыбы, который сидел напротив Веры, расплылось в совершенно отвратительный блин и повисло до странности отдельно от всего остального прямо перед ее глазами, будто луна в темном небе. Потом оно сменилось другой физиономией. Вера понимала, что это лицо Вовки Фонаря. Хотела от него отмахнуться, потому что оно загораживало ей обзор, но почемуто смахнула на пол стакан с так и не допитым до конца коктейлем. Это показалось ей необыкновенно смешным, и она рассмеялась.

Потом они всей компанией кудато шли. Очень долго. Верины ноги слушались плохо, заплетались одна за другую, както чрезмерно сильно сгибаясь в коленках. Это тоже было очень уморительно. Она хотела было рассмеяться, но вдруг вспомнила, что собиралась нынче вечером умереть и даже уже станцевала прощальный лебединый танец. Она резко остановилась и сказала своим попутчикам, чтобы они тоже прониклись важностью момента:

— Я хочу умереть… Танец окончен…

— А кто заплатит за разбитый стакан? — услышала она будто сквозь вату. Похоже, грядущая смерть никого не волновала.

— Стакан… Я… да… я заплачу… у меня тут… — Вера попыталась достать из кармана деньги, но куртки на ней почемуто не оказалось.

Вера очень удивилась, что ей совершенно не холодно, но куртку было жаль: новая, модная, да и вообще — родительский подарок. Она хотела спросить у парней, куда делась ее куртка, но вдруг неожиданно увидела перед собой Алика Рогачева. Его лицо то надвигалось на нее, как Рыбино в клубе, то отодвигалось и делалось смазанным. И тем не менее она не сомневалась, что это был Алик. Она как раз собралась спросить у него, не видел ли он ее куртки, как раздался голос Хари:

— О! Какие люди! Посмотри, Рыба, это тот самый храбрый мальчик — Алик!

— И в самом деле, он! — отозвался Рыба.

— Видать, снова денежек принес! — добавил Фонарь и дико заржал.

От его ржания у Веры заломило в висках. Она с трудом сфокусировала взгляд на Рогачеве. Он смотрел мимо нее. Как и всегда в последнее время. А лицо у него было то ли больным, то ли испуганным. Впрочем, все лица вокруг нее казались Вере странными.

— И че ж ты, Алик, все ходишь через наш двор? — спросил Рыба. — Это наш двор! Наш! Сколько можно объяснять?

— Вы уже получили свое… — вялым голосом ответил Рогачев.

— Наше «свое», оно такое большооое! Практически безразмерное! Так что гони монету!

— Нет у меня денег…

— Что ж… На нет, как говорится, и суда нет! — встрял Фонарь. — Бить тебя, значит, будем, Алик!

Вера, все еще ничего не понимая, оглядела компанию Рыбы, потом перевела взгляд на Рогачева. Лица парней казались одинаковыми. Они кривились, то вытягиваясь в длину, то в ширину. На нее наплывал то чейто расширившийся глаз, то оскалившийся рот, то сжатый кулак.

— Куда ж ты, смелый Алик? — услышала Вера, и картинка перед ней неожиданно прояснилась. Она увидела, как Рогачев бросился бежать, но Фонарь одним прыжком настиг его и повалил на землю. Тут же к нему подскочили Рыба с Харей. Вера раскрыла рот, чтобы крикнуть: «Не надо!», но изо рта, как во сне, почемуто не вылетело ни звука. Зато она услышала, как дико закричал Рогачев: «Не надо! Не бейте! Я принесу вам деньги! Потом!» Видимо, бить продолжали, потому что Алик снова задушенно крикнул: «Завтра принесу или послезавтра! Обязательно!» Похоже, компания Рыбы останавливаться не собиралась. Наверно, они знали, что деньги он и впрямь принесет, но разошлись уже не на шутку. Видимо, бить втроем одного им было так же в кайф, как тем, кто в Интернете травил ее, Веру. И она вдруг совершенно четко вспомнила, что деньги у нее вовсе не в куртке, которую она, видимо, оставила в баре клуба, где ей показалось нестерпимо жарко. Заплатив на входе в «Колесо» за билет восемьсот рублей, тысячную и две сотенных, полученных на сдачу, она положила в задний кармашек брюк, поскольку он застегивался на молнию.

Все еще не очень твердо ступая ногами, но уже довольно хорошо соображая, Вера направилась к дерущимся. Впрочем, дракой это назвать было нельзя. Это было натуральное избиение.

— Прекратите… — еле слышно проговорила она, поскольку губы както странно прыгали и плохо слушались. Разумеется, никто из Рыбьей компании даже и не подумал обратить на нее внимание. Вера собралась с силами и так громко, как только могла в этот момент, крикнула: — Прекратите! Данька! Вовка! Я заплачу вам! Только перестаньте!

Результата не последовало. Рогачев уже ничего не просил, только хрипел под ударами. Вера бросилась в гущу. Она вцепилась в первую попавшуюся спину, которая оказалась Рыбьей. Повиснув на парне, она сковывала его движения, и он вынужден был оторваться от Алика и сосредоточиться на Вере. Он хотел оторвать ее от себя и отбросить в сторону, но она крикнула ему в ухо:

— Возьми у меня деньги, Данька, и отпусти его! Надеюсь, тысячи тебе хватит?!

— Тысячи?! — както сразу обрадовался Рыба. — Тысяча, конечно, хороша, но мы ее у тебя и так взяли бы, разве нет? — И он расхохотался ей в лицо.

Вера отскочила от него на приличное расстояние в сторону подворотни, както ловко вытащила из кармана именно тысячу, взяла ее за кончики пальцами обеих рук и крикнула:

— Если сейчас же не отпустите Рогачева, я рву эту бумажку в мелкие клочья! Имей в виду, Рыба, отобрать не успеешь! Согласись, что тысяча — хорошая плата за то, чтобы вы оставили его в покое!

— Пожалуй, неплохая, — вынужден был согласиться Рыба. Его дружбаны тоже перестали бить Алика, прислушиваясь к интересному разговору, но все еще крепко держали его с двух сторон, чтобы не сбежал.

— Ну вот… Отпускайте его и идите ко мне… Уйдете через подворотню. При этом я тебе, Рыба, отдаю тысячу. А завтра в школе — еще двести рублей, идет?

— Двести — мало!

— Хорошо! Триста — каждому по сотне! И больше не торгуйся! Я не миллионерша!

Рыба помолчал немного, потом, видимо поняв, что Вера не шутит, а потому и впрямь порвет голубенькую бумажку в клочья, решил деньгу сберечь.

— Лады, — сказал он. — Пошли, пацаны. Тыщи на дорогах не валяются!

Когда они проходили мимо Веры, она сунула в Рыбины руки свою подарочную тысячу.

— Гляди, не забудь завтра про должок, — буркнул он, и троица скрылась в подворотне.

Вера бросилась к сидящему на земле Рогачеву.

— Кто ты? — спросил он, когда Вера приблизилась. — Зачем тебе все это?

— Ты что, и впрямь меня не узнаешь? — в ответ спросила она.

Алик поднял к ней разбитое лицо с совершенно заплывшим глазом. Прищурив другой, вгляделся в нее и прошептал:

— Вера? Не может быть…

— Может, — усмехнулась она.

— Ты… брюки… А на лице что? Я тебя никогда такой не видел… Даже голос знакомым не показался…

— Представь, я тебя тоже никогда таким не видела…

— Презираешь, конечно… — сказал Рогачев, пытаясь унять кровь, сочившуюся из разбитой губы.

— Нет. Их трое, ты — один. Силы были изначально не равны.

— Но я просил пощады…

Вера не знала, что ему ответить. Она действительно не презирала его за это. Она не могла его презирать. Она его любила. Как оказалось, любым, даже таким: поверженным и униженным. Поскольку она продолжала молчать, спросил он:

— Теперь, конечно, раззвонишь всем, как я тут ползал перед Рыбой на коленях? Отыграешься? Отомстишь?

— За что?

— А за все! За Ольгу! За группу в «Лучших друзьях»!

Вера опять задумалась. Хочет ли она мстить? Нет… Зачем ей это? Она хочет любить его! И чтобы он ее любил! Она вообще готова все забыть, если он сейчас вдруг…

Она не знала, чего и ожидать вдруг. Хотелось бы, конечно, чтобы он пожалел о том, что променял ее на Первухину. А вдруг он прямо сейчас об этом и скажет! Она ведь только что его спасла. Эти гады так разошлись, что вполне могли его покалечить.

Но Алик молчал.

— Нет, я не буду мстить, — вынуждена была сказать Вера, а потом у нее вдруг неожиданно вырвалось: — Я же люблю тебя.

— А я нет!!! — выкрикнул он. — Я не люблю тебя, понятно!!! И сочувствие твое мне по барабану, ясно!!! И то что ты думаешь обо мне после всего этого — абсолютно безразлично! И деньги я тебе потом отдам! Не сомневайся!

После этого он неожиданно резво поднялся на ноги и бросился в подворотню. Вера без сил опустилась на то место, где только что били ее возлюбленного Алика Рогачева. Силы ее совершенно оставили. Да, не напрасен был ее лебединый танец. Танец прощания. Пришелтаки ее конец.