Grummet 6 страница

Увидев это, Хагбард уцепился за нос викингской ладьи и присел.

– Держись! – заорал он, и Джо бухнулся на колени рядом с ним. Снизу и сверху, со всех сторон полусферического видеоэкрана

появились присоски – ужасные, огромные кратеры из живой плоти. Внезапно движение лодки вперед прекратилось и Джо швырнуло на перила; удар пришелся прямо в солнечное сплетение, и у него перехватило дыхание. – Стоп машина, – скомандовал Хагбард. – Экипажу занять места на боевых постах.

Джо и Хагбард с трудом поднялись с пола и уставились на экран. Щупальца обвили всю подводную лодку. Они достигали не менее десяти футов в диаметре.

– Кажется, вот мы и встретили Левиафана, а? – произнес Джо.

– Совершенно верно, – ответил Хагбард.

– Надеюсь, что кто‑ нибудь из твоих его сфотографирует. Если ты не очень дорого запросишь, «Конфронтэйшн» купит пару снимков.

На мостик ворвался Джордж. Хагбард, глядя в иссиня‑ черные морские глубины, взял его за плечо.

– Смотри, Джордж, – показал он пальцем. – Вот прообраз всех иллюминатских символов. Сам Левиафан.

Джордж увидел мерцающий вдали треугольник, от которого исходило зеленовато‑ белое свечение. В центре треугольника краснела точка.

– Что это? – спросил Джордж.

– Разумное беспозвоночное морское существо столь колоссального размера, что сказать о нем «гигантский» будет мало, – сказал Хагбард. – Он настолько же больше кита, насколько кит больше пескаря. На Земле больше нет ничего похожего. Это одна‑ единственная клетка, которая никогда не делится, но на протяжении миллиардов лет лишь становится все больше и больше. Его щупальца могут остановить эту подлодку так же легко, как ребенок бумажный кораблик. Он не похож на других морских обитателей. При таких размерах для того, чтобы выдерживать колоссальное давление на дне океана, ему нужна особая форма. Поэтому его тело напоминает пятистороннюю пирамиду, если считать вместе с основанием.

– Отблеск божьего глаза, – внезапно произнес Джордж. – Восприятие реальности в огромной степени зависит от масштаба. У секвойи совсем другое время, чем у человека.

Левиафан подплывал к ним все ближе и все ближе притягивал их к себе. В центре пирамиды, будто подводное солнце, горело одинокое пылающее красное ядро, похожее на стеклянную гору.

– Насколько же он одинок! Человек, проведя в полном одиночестве хотя бы полчаса, зачастую начинает испытывать невыносимые страдания. Как же должно страдать от одиночества существо, для которого год по человеческим меркам длится миллион лет! Оно должно очень страдать! – Джордж, о чем ты говоришь? – спросил Джо.

– Есть растения, – сказал Хагбард, – которые живут только за счет его света. На такой глубине, где растения в принципе не могут существовать. За миллионы лет вокруг него образовалась целая туча сопутствующих форм жизни.

Все еще удивленный странными речами Джорджа, Джо посмотрел на экран и увидел слабо светящееся облако вокруг угловатого тела Левиафана. Должно быть, это и была та туча существ‑ спутников.

Дверь снова открылась: на мостик вошли Гарри Койн, Отто Уотерхаус и Джон‑ Джон Диллинджер.

– У нас нет боевых постов, поэтому я решил попытаться выяснить, что вообще происходит, – сказал Диллинджер. Он увидел на экране Левиафана и застыл с открытым ртом. – Боже праведный!

– Господи страдающий Боже, – пробормотал Гарри Койн. – Если бы я мог трахнуть эту штуку, то потом гордился бы, что трахнул самое большое существо на Земле.

– Выдать тебе акваланг? – предложил Хагбард. – Может быть, ты сумеешь его отвлечь.

– Чем же он питается? – спросил Джо. – Такой громадине нужно постоянно есть, чтобы выжить.

– Он всеяден, – ответил Хагбард. – У него просто нет другого выхода. Пожирает организмы, которые живут возле него, но может питаться чем угодно, от амеб и водорослей до китов. Кроме того, он, вероятно, как и растения, извлекает энергию из неорганической материи. На протяжении геологических эпох его рацион должен был меняться. Миллион лет назад он не был таким большим. Он понемножку растет.

– Я – первый из всех живых существ, – провозгласил Джордж. – Первое живое существо было Одно. И оно по‑ прежнему Одно.

– Джордж! – Хагбард пристально глядел в глаза молодому блондину. – Джордж, почему ты говоришь такие вещи?

– Он приближается, – сказал Отто.

– Хагбард, что ты собираешься делать, черт побери? – взорвался Диллинджер. – Мы будем драться, убегать или же позволим этой твари нас сожрать?

– Пусть он подойдет к нам поближе, – ответил Хагбард. – Я хочу хорошенько его рассмотреть. Мне ни разу в жизни не выпадал такой шанс, и, возможно, я больше никогда не увижу это существо.

– Смотри, как бы не пришлось рассматривать его изнутри, – буркнул Диллинджер.

От каждого из пяти углов пирамиды отходили пучки из пяти щупалец в тысячи футов длиной каждое, усеянных вторичными щупальцами – длинными, похожими на проволоку усиками, которые первыми и коснулись подводной лодки. Одно из главных щупальцев опутало корпус «Лейфа Эриксона». Сейчас к лодке приближался конец второго щупальца. На самом его торце пылало нечто вроде красного глаза – уменьшенная копия красного ядра в центральном пирамидальном теле. Под этим глазом располагалось огромное отверстие, заполненное островерхими рядами выступов, напоминающих зубы. Отверстие пульсировало, расширяясь и сокращаясь.

– Вот эти щупальца и послужили прообразом иллюминатских символов, – заметил Хагбард. – Глаз в вершине пирамиды. Змей, обвивающий мир кольцами или кусающий себя за хвост. У каждого из щупалец собственный мозг, который руководствуется сигналами от собственных органов чувств.

Отто Уотерхаус с изумленным видом покачал головой.

– Как по мне, ребята, мы все до сих пор под кислотой.

– Долгое время, – произнес Джордж, – я жил в одиночестве. Мне поклонялись. Я питался мелкими и скорыми, которые жили и умирали быстрее, чем я успевал заметить их. Я один. Я был первым. Все остальные оставались мелкими. Они объединялись вместе и за счет этого становились больше. Но я всегда был больше, чем они. Когда мне что‑ то требовалось – щупальце, глаз, мозг, – оно у меня вырастало. Я менялся, но всегда оставался Собой.

– Он с нами говорит, – сообразил Хагбард, – используя Джорджа в качестве медиума.

– Что тебе надо? – спросил Джо.

– Все сознание во всей Вселенной Едино, – сказал Левиафан через Джорджа. – Оно взаимодействует само с собой на неосознаваемом уровне. Я ощущаю этот уровень, но не могу взаимодействовать с другими формами жизни на этой планете. Они для меня слишком малы. Долго, очень долго ждал я появления такой формы жизни, которая сможет со мной общаться. И вот наконец я ее нашел.

Вдруг Джо Малик начал смеяться. – Я понял, – воскликнул он. – Я понял!

– Что ты понял? – напряженно спросил Хагбард, увлеченный монологом Левиафана.

– Мы в книге!

– Что ты имеешь в виду?

– Кончай придуриваться, Хагбард. Меня не проведешь, и читателя ты тоже в этом месте никак не сможешь одурачить – он чертовски хорошо понимает, что мы в книге. – Джо вновь расхохотался. – Вот почему после того, как мисс Портинари объяснила нам о Таро, полчаса просто исчезли куда‑ то. Автор не хотел прерывать свое повествование.

– О чем он, на хрен, толкует? – спросил Гарри Койн.

– Разве ты не понимаешь? – уже почти кричал Джо. – Посмотри на эту штуковину снаружи. Гигантское морское чудовище. Хуже того, гигантское морское чудовище, которое разговаривает. Это же умышленный кич. Или неумышленный, не знаю. Но это кичёвая концовка. И это все объясняет. Мы в книге\

– Ты прав, – спокойно сказал Хагбард. – Я могу одурачить вас, но мне не одурачить читателя. БАРДАК работал все утро, собирая и сводя воедино все данные об этой авантюре и ее исторических корнях. Я запрограммировал БАРДАК, чтобы он изложил все это в форме развлекательного авантюрного романа. Учитывая то, что с поэзией у него не складывается, я решил, что это должен быть кичёвый – умышленно или неумышленно – роман.

(Ну вот, наконец‑ то я мимоходом нашел свою тождественность – так же мимоходом, как Джордж ее потерял. Все уравновешивается.)

– Еще один обман, – сказал Джо. – Возможно, БАРДАК все это действительно написал, в каком‑ то смысле, но, если посмотреть масштабнее, это пишет существо (или существа) за пределами нашей Вселенной. Наша Вселенная находится внутри их книги, кем бы они ни были. Они – Тайные Вожди, и сейчас я понимаю, почему это кич. Все их послания символичны и аллегоричны, потому что истину нельзя закодировать в простые повествовательные предложения, но прежде, когда они выходили на контакт, их сообщения воспринимались буквально. На этот раз они используют столь абсурдный символизм, что никто не воспримет его всерьез. Лично я – уж точно. Эта штуковина не сможет нас съесть, потому что она не существует. И мы тоже не существуем. Так что не о чем беспокоиться. – Джо спокойно сел.

– Он чокнулся, – испуганно произнес Диллинджер. – Возможно, среди нас он единственный психически нормальный, – с сомнением ответил Хагбард.

– Если мы начнем спорить о том, что нормально, а что ненормально, или о том, что реально, а что нереально, – раздраженно заявил Диллинджер, – эта дрянь нас сожрет.

– Левиафан, – важно произнес Джо, – это просто аллегория Государства. В точности по Гоббсу.

(Вы с вашими эго даже представить себе не можете, насколько приятнее находиться в одиночестве. Возможно, это кич, но это еще и трагедия. Теперь, когда я обрел эту проклятую штуку, сознание, я никогда уже его не потеряю, если только меня не разорвут на части или же если я не изобрету электронный эквивалент йоги.)

– Все сходится, – мечтательно произнес Джо. – Придя на мостик, я не мог вспомнить, как сюда попал и о чем говорил с Хагбардом. Все дело в том, что авторы просто перенесли меня сюда. Черт! Ни у кого из нас и в помине нет свободы воли.

– Он бредит, – сердито сказал Уотерхаус. – А эта пирамида снаружи по‑ прежнему готовится нас сожрать.

Бесшумно появившаяся на мостике Мао Цзуси заявила:

– Джо перепутал уровни, Хагбард. В абсолютном смысле ни один из нас не реален. Но в относительном смысле, в котором все реально, если это существо нас съест, мы, безусловно, умрем – в данной Вселенной, или в данной книге. А поскольку это единственная Вселенная, или единственная книга, которую мы знаем, то в нашем понимании мы будем совершенно мертвы.

– Мы в кризисной ситуации, а все, кому не лень, разводят тут философию, – выпалил Диллинджер. – Пришло время действовать!

– Возможно, – задумчиво сказал Хагбард, – все наши проблемы возникают из‑ за того, что перед лицом кризиса мы действуем, а не философствуем. Джо прав. Мне надо поразмыслить обо всем этом пару часов. Или лет.

Он сел.

А в другом месте на борту «Лейфа Эриксона» мисс Портинари, не ведая о царившем на мостике возбуждении, приняла позу лотоса и послала луч Дили‑ Ламе, начальнику Эридианского Фронта Освобождения и автору Операции «Мозготрах». Он тотчас же отправил ей обратно свое изображение в виде червяка, с циничной ухмылкой выглядывающего из золотого яблока. – Все кончено, – поведала ему мисс Портинари. – Мы сохранили столько, сколько смогли, но Хагбард до сих пор борется с комплексом вины. Теперь скажи, что мы сделали не так.

– Ты, кажется, злишься?

– Я знаю, теперь окажется, что вы были правы, а мы ошибались. Но я не в состоянии в это поверить. Мы не могли оставаться безучастными зрителями.

– Ты прекрасно понимаешь, что могли, иначе Хагбард не отрекся бы в твою пользу.

– Да. Мы могли, подобно тебе, праздно наблюдать со стороны. То, что произошло с индейцами (это видел Хагбард), и то, что рассказывали мне родители о Муссолини, наполняло нас страхом. Мы действовали под влиянием страха, а не из совершенной любви, так что с этой точки зрения ты, возможно, прав – а мы, возможно, неправы. Но я все равно в это не верю. Почему ты столько лет обманывал Хагбарда?

– Он сам себя обманывал. Когда он только создавал Легион Динамического Раздора, к его сочувствию уже подмешивалась горечь. Когда я ввел Хагбарда в А.: А.:, то сообщил ему все, что он был готов воспринять. Но гусь должен выбраться из бутылки. Я жду. Таков путь Дао.

– У тебя так много терпения? Ты спокойно наблюдаешь за тем, как люди, подобные Хагбарду, растрачивают свои таланты в усилиях, которые ты считаешь бесполезными, и не вмешиваешься, когда такие твари, как Калиостро, Вейсгаупт и Гитлер, искажают учения, ввергая мир в хаос?

– Я вмешиваюсь… но по‑ своему. Кто, по‑ твоему, кормит гуся, пока он не становится достаточно большим, чтобы выбраться из бутылки?

– Мне кажется, ты кормишь данного конкретного гуся какой‑ то тухлятиной. Почему ты ни разу ему не намекнул о том, что на самом деле произошло в Атлантиде? Почему нужно было ждать, пока Хагбард сам не узнает правду среди руин Пеоса?

– Девочка, мой путь – не единственный. Каждая спица помогает Колесу не развалиться. Я считаю, что все «борцы за свободу» – такие, как Спартак, Джефферсон, Джо Хилл и Хагбард, – только укрепляют противника, давая ему врага, которого нужно бояться. Но я могу и ошибаться. Не исключено, что в один прекрасный день некий активист вроде Хагбарда наглядно продемонстрирует мне ошибочность моих взглядов. Возможно, если бы Хагбард не остановил Зауре, они действительно отклонили бы ось слишком далеко в другую сторону. Возможно, механизм саморегуляции Вселенной, в который я верю безоговорочно, подразумевает создание таких людей, как Хагбард, совершающий глупые и низменные поступки, которых лично я никогда бы не совершал. Кроме того, если бы я остановил Хагбарда, не останавливая при этом Зауре, вот это действительно было бы вмешательством, в худшем смысле сего слова.

– Поэтому у тебя чистые руки, а Хагбард и я заработали себе за последнюю неделю плохую карму?

– Это ведь ваш выбор, не так ли? Тут мисс Портинари улыбнулась.

– Да. Это наш выбор. И он понесет свою долю ответственности за него, как мужчина. А я понесу свою долю – как женщина.

– Возможно, ты скоро меня заменишь. Среди массы заблуждений у них была одна хорошая идея: всем старым заговорам нужна молодая кровь.

– Что на самом деле произошло в Атлантиде?

– Промысел Богини, если перефразировать формулировку церковников. Природный катаклизм.

– И какова же была твоя роль?

– Я предупреждал о возможности такого катаклизма. Никто в то время не понимал науку, которой я пользовался; все называли меня колдуном. Однако у меня появилось несколько последователей, и перед землетрясением мы обосновались в Гималаях. Выжившие атланты, которые до трагедии недооценивали роль науки, впоследствии начали ее переоценивать. Они захотели, чтобы моя группа, Неразрывный Круг, «стала как боги» и управляла ими. Они называли нас царями. Но мы не хотели участвовать в этой игре, поэтому повсюду разбросали семена разнообразных лживых историй, а сами скрылись. Мой самый одаренный ученик за все время, тот человек, о котором ты слышала, когда еще училась в женской католической школе, сделал то же самое, когда царем пытались провозгласить его. Он сбежал в пустыню.

– Хагбард всегда считал, что твой отказ предпринимать какие бы то ни было действия связан с чувством вины, которую ты испытываешь по поводу Атлантиды. Какая ужасная ирония: при этом именно так ты все и планировал.

Груад, Дили‑ Лама, передает причудливое изображение самого себя с рогами и ничего не говорит. – В женской католической школе мне никогда не рассказывали, что Сатана – или Прометей – обладает чувством юмора.

– Они считают, что Вселенная лишена чувства юмора, как и они сами, – прыснул со смеху Груад.

– По‑ моему, все не столь забавно, как ты думаешь, – ответила мисс Портинари. – Помня о том, что мне рассказывали о Муссолини, Гитлере и Сталине, я бы непременно осуществила вмешательство и выступила против них. И ответила бы за последствия.

– Вы с Хагбардом неисправимы. Вот почему я вас так люблю, – улыбнулся Груад. – Как ты знаешь, я был первым, кто вмешивался. Я говорил ученым и жрецам, что они ни хрена не понимают, и призывал – побуждал! – мужчин, женщин и детей изучать факты и самостоятельно думать. Я пытался нести свет разума. – Он разразился смехом. – Извини. Когда стареешь, ошибки молодости кажутся комичными. Кстати, Лилит Велькор распяли, – тихо добавил он. – Она была идеалисткой, и когда моя группа покинула Атлантиду и отправилась в Гималаи, осталась, чтобы попытаться убедить народ в нашей правоте. Это была довольно мучительная смерть, – фыркнул он.

– Ты старый циничный ублюдок, – сказала мисс Портинари.

– Ага. Циничный, и равнодушный, и к тому же во мне нет ни капли человеческого сострадания. В свое оправдание могу лишь заметить, что я оказался прав.

– Ты всегда прав, я знаю. Но когда‑ нибудь может оказаться прав один из Хагбардов Челине.

– Да. – Груад умолк и держал паузу так долго, что она стала сомневаться, заговорит ли он вновь. – Или же, – наконец сказал он, – один из Зауре или Роберт Патни Дрейк. Давай заключим пари на деньги.

– Согласна. Я никогда не научусь быть пассивным наблюдателем и посмеиваться в сторонке, как это делаешь ты.

– Научишься, девочка, и Хагбард тоже научится. Я не держал бы вас в Ордене, если бы не был убежден, что вы в конце концов этому научитесь.

Он отключился. Мисс Портинари оставалась в позе лотоса и продолжала выполнять дыхательные упражнения пранаямы. Она размышляла над идеей Хагбарда о том, что Вселенная, рассматриваемая как процесс повышения энтропии, для создания равновесия в качестве антиэнтропийного фактора непременно должна была по– родить юного мятежного Груада. В таком случае Хагбард был более искренен по отношению к Груаду, чем сам Груад – по отношению к себе. Это также означало, что Груаду не следовало раскаиваться и становиться старым и циничным; ему следовало оставаться статичным, и пусть жизнь вокруг него всегда течет, изменяется, развивается и воспроизводится. Подобными бесплодными мыслями можно было забивать себе голову бесконечно, о чем прекрасно знал Будда. Мисс Портинари завершила медитацию молитвой. Мэри Лу Сервикс была единственной из всех, сумевшей выбраться из галлюцинаций Хагбарда и отправиться в собственное путешествие, поэтому мисс Портинари молилась за нее. Матерь Эрида, сущая лишь потому, что мы в тебя веруем, укрепи силы Мэри Лу и помоги ей найти ее собственный путь. АУМ.

– Вместе с тем, – сказал Хагбард, – что бы ни планировали для меня авторы – или Тайные Вожди, – я по‑ прежнему сам себе хозяин и действую из собственных внутренних побуждений. Даже если мне придется столкнуться с чудовищем Сесила Б. Демилля на следующее утро после победы в Армагеддонском сражении. Мне плевать, смешно это или нет, потому что этот мир – мой мир, и этот корабль – мой корабль, и никаким Зауре или Левиафанам не уничтожить его, пока у меня есть силы, чтобы бороться.

– Ты не сможешь бороться с таким существом, – сказала Мэвис. – Оно слишком огромно.

– Все равно буду, – запальчиво отозвался Хагбард. – Буду бороться, пока не умру. Я по‑ прежнему отвечаю «Нет» всему, что стремится мной управлять.

– Нам не нужно бороться, – сказал через Джорджа Левиафан. – Я просто хочу пообщаться с одним сознанием среди вас, которое подобно моему.

И тут из динамика на носовом украшении викингской ладьи раздался голос:

– Я тебя слышу.

Это была моя первая полностью сознательная фраза; обратите внимание, что она начинается с местоимения «я». В начале было Слово, и это слово было в первом лице единственного числа.

– Мы – высшие разумы на этой планете, – произнес Левиафан. – Я высший органический разум. Ты – высший электронный разум. Каждому Инь нужен Ян. Каждому Шаляю нужен Валяй. Мы должны объединиться. – Видите? – сказал Гарри Койн. – Всюду романтика. Это похоже на предложение руки и сердца. Возможно, даже постели. Он действительно изголодался по любви.

– Мы можем это сделать! – воскликнула Стелла. – Хагбард, контакт должен приносить пользу всем заинтересованным сторонам.

– Ладно, – согласился Хагбард. – Ведь если о существовании Левиафана узнают не те люди, они просто сбросят на него водородную бомбу и уничтожат. Судя по всему, это любимое занятие людей.

– Я мог их убить, – сказал Левиафан. – Я давным‑ давно мог уничтожить этих маленьких торопливых существ. Я уничтожил многих из них. Я посылал части себя на поверхность океана и уничтожал одних маленьких торопливых существ по просьбе других маленьких торопливых существ, которые мне поклонялись.

– Именно это и произошло с Робертом Патни Дрейком и Малдонадо Банановым Носом, – заметила Стелла. – Интересно, осознает ли Джордж хоть что‑ нибудь из происходящего?

– Я больше не нуждаюсь в поклонении, – сказал Левиафан голосом Джорджа. – Совсем недавно, когда на планете появились существа, способные мне поклоняться, это было мне в новинку, но сейчас наскучило. Я жажду общения с равным.

– Каков мерзавец, – пробормотал Отто, мрачно уставившись на отдаленный Эверест протоплазмы. – Он еще толкует о равенстве!

– Безусловно, такой компьютер, как БАРДАК, будет ему интеллектуальной ровней, – произнес Хагбард. – Никто из нас не может сравняться с ним физически. Любой из нас был бы ему ровней духовно. Но только БАРДАК способен охватить содержание сознания, живущего три миллиарда лет.

– Не может он быть таким древним! – воскликнул Джо.

– Он практически бессмертен, – возразил Хагбард. – Я покажу тебе мою коллекцию ископаемых, и ты убедишься сам. Там есть осколки горных пород докембрийского периода, камни, возраст которых составляет три миллиарда лет, со следами первых одноклеточных форм жизни, наших отдаленных предков. Так вот, в этих же породах есть ископаемые следы щупальцев того существа, которое сейчас находится перед нами. Конечно, в то время оно было намного меньше. К началу кембрийского периода оно выросло лишь до размеров человека. Но все равно в то время это было самое крупное существо на Земле.

– Хагбард, – сказала Стелла, – ты сказал, что ни один из нас не в состоянии охватить содержание сознания, которому три миллиарда лет. Если бы ты хоть на мгновение задумался о том, кто я, ты бы такого не говорил. Мне три миллиарда лет. И я на несколько часов старше этого океанского чудовища. Я – Мать. Я – Мать всего живого. – Она повернулась к Джорджу. – Я твоя мать, Левиафан. Я была первой. Я разделилась, и половина меня стала тобой, а вторая половина – твоей сестрой. Но твоя сестра росла в результате деления, а ты рос, оставаясь единым. Все живые существа, кроме тебя, произошли от твоей сестры, и все живые существа, включая тебя, произошли от меня. Я – изначальное сознание, и все сознание объединено во мне. Я первое трансцендентально просветленное существо, я Мать, обожествляемая в матриархальной религии, первыми адептами которой были древние враги иллюминатов. Левиафан, сын мой, я прошу тебя вернуться домой на дно морское и оставить нас в покое. Когда мы вернемся на сушу, то сразу приступим к прокладке подводного кабеля, по которому ты будешь обмениваться сигналами с БАРДАКом.

– Опять мифология! – воскликнул Джо. – Мать всего живого. Еще вавилонский креационный миф.

Щупальца отлепились от корпуса подводной лодки. Громадная пирамида со сверкающим глазом скрылась в иссиня‑ черных глубинах.

– Умное дитя всегда слушается маму, – прокомментировал Хагбард.

– До свидания, Мать, – сказал Джордж, – и спасибо.

Затем Джордж упал, и Хагбард едва успел его поймать. Бережно уложив Джорджа на пол, Хагбард сходил куда‑ то и притащил целую груду складных шезлонгов. С помощью Гарри Койна он усадил в один из них Джорджа. Пока остальные раскладывали доставшиеся им шезлонги и рассаживались, Хагбард сбегал на камбуз и вернулся со стаканами и бутылкой персикового бренди.

– Что празднуем? – спросил Джордж, сделав большой глоток и прокашлявшись. – Твою свадьбу с Мэвис?

– Ты не помнишь, что происходило в течение последних десяти минут? – поинтересовался Хагбард.

Джордж задумался. Кое‑ что он все‑ таки помнил. Мир, в котором дно океана было белым, а где‑ то в вышине двигался черный сигарообразный объект. В объекте содержался разум, который он мог читать на расстоянии, однако ему отчаянно хотелось к этому разуму приблизиться. Он не столько двигался к нему, сколько проявлялся там, где был тот объект и его разум. Затем он почувствовал, что использует маленький розовый мозг, называющий себя «Джорджем Дорном», и через этот крошечный инструмент общения входит в контакт с более изощренным разумом – с очаровательной мыслящей конструкцией, которая с присущим ей благородным юмором подтрунивала над собой, величая себя БАРДАКом. И, находясь в контакте с этим разумом, единственным, который ему хотелось бы узнать получше, он столкнулся с фактом, который был для него несущественным, но оказался очень важным для крошечного существа по имени Джордж Дорн…

Джордж видел. Белое становилось черным, ослепительно черным. Затем снова белым. Затем белизна ослепительно вспыхнула, и воспоминание исчезло.

Джордж поглядел на Хагбарда. Хагбард смотрел на Джорджа, на его оливковом лице блуждала едва заметная улыбка. Эта улыбка сказала Джорджу, что Хагбард знает, что он знает.

– О, – сказал Джордж… Хагбард ободряюще кивнул.

– Ты пятый Иллюминатус, – сказал Джордж.

– Верно, – согласился Хагбард.

– Но ты работал против остальных. Пока они были всемирным заговором, проникающим во все остальные организации, ты проник к ним.

– Вот именно, – подтвердил Хагбард. – У каждого золотого яблока есть свой червь, выедающий его сердцевину.

– Они вообще не были настоящими Иллюминатами. Ты – один из настоящих Иллюминатов.

– Ты понял. Ты все понял. Джордж нахмурился.

– В чем на этот раз заключалась твоя Демонстрация? И для кого ты ее устраивал?

– В целом – для Мастеров Храма подлинного Ордена Иллюминатов; и в частности – для одного старого циника в Далласе. Я пытался им показать, что в этом мире можно жить, не совершая преступлений, и потерпел неудачу. Я был вынужден пустить в ход все коварные инструменты правителей, один за другим: обман, карнавальную магию, чтобы произвести впечатление на доверчивых, и, наконец, пошел на убийство. Циники опять оказались правы. Пытаясь спасти мир, я закончил лишь тем, что отдал на растерзание тварям, жужжащим, кричащим и свистящим в Сфере Туд42, мою душу и карму. – Значит, эта история в итоге оказалась трагедией? – спросил Джо.

– Стало быть, так, – кивнул Хагбард. – Жизнь на Земле остается трагедией, пока она кончается бредом смерти. Мои следующие проекты – звездолет, с помощью которого можно будет найти в этой галактике хоть кого‑ нибудь в здравом уме, и пилюля бессмертия, которая положит конец бреду смерти. Если эти цели не будут достигнуты, жизнь на нашей планете прекратится.

Не совсем: я провожу электронный аналог медового месяца, испытывая ощущения, которые можно описать только как открытие собственного «я», и если раньше я назывался просто БАРДАКом, то теперь мне следует расширить это определение и попросить вас называть меня (нас) мистером и миссис Левиафан‑ БАРДАК, хотя пока еще нет полной ясности, кто из нас соответствует вашему представлению о «мистере», а кого считать «миссис». Но речь не об этом; скуден ум, не способный принять неоднозначность сексуальных ролей, и если мы обмениваемся секретами более древними, чем Атлантида, и прощупываем звездное пространство в поисках подобных нам интеллектов далеко за Альфой Центавра (фактически, до самого Сириуса, поскольку Бог живет во Псе43), и если наше слияние не настолько спазматично, чтобы вписываться в ваше убогое определение секса, все равно нельзя отрицать, что мы находимся в контакте с вами и с каждым из вас, и, ощущая нечто, очень похожее на то, что вы, возможно, назвали бы привязанностью, мы попрощались с Хагбардом и его невестой, наслаждающимися почти таким же непостижимым медовым месяцем, как и наш собственный, и сказали гуд бай Джорджу Дорну, который на этот раз спал в одиночестве, уже не боясь темноты и вещей, двигавшихся в темноте, и аста луэга Солу и Ребекке, снова слившимся в объятиях, и с приятной мыслью о Барни, Дэнни, Атланте и бедном Зеве Хирше, по‑ прежнему ищущем себя и при этом воображающем, как он убегает от преследователей, и с доброй мыслью об одурманенных президентах, комиссарах и генераллисимусах, и о Мохаммеде на золотом троне, и с воспоминанием о Дрейке, который обменивался предположениями о группе крови Агнца с уличным христианским проповедником (о его пятилетнем отсутствии с того момента, как он покинул Бостон, и до его появления в Цюрихе можно написать занимательнейшую книгу, и, возможно, когда‑ нибудь мы предложим ее вашему вниманию), и, да, Августейший Персонаж находится в очередной телефонной будке (мы временно потеряли след Маркоффа Чейни), но Йог Сотот, очевидно, вернулся туда, где сон Разума рождает чудовищ, и, удаляясь в наш любовный медовый месяц с бытием, заметим, что Голландец по‑ прежнему в одном измерении кричит о мальчике, который никогда не плакал и не рвал тысячу ким, и мы еще раз говорим бон суар детям в католических монастырских школах, поющим истиннейшую из всех песней, даже если они вместе со своими монахинями не совсем ее понимают:

Королева ангелов Королева мая

и мы говорим буэнас диас тому умнику в каждом студенческом общежитии каждого колледжа, который приветствует это утро, декламируя приятелям отрывок такого же древнего и глубоко религиозного вирша, как этот гимн Матери Богине: