Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Нашего сведения дошло Фредриксон изобретатель милостью божьей тчк наша милость желает поставить ваш талант Нашу высочайшую службу всклиц Знак ответ спешно тчк






 

— Прошу прощения, он не очень-то в ладах с правописанием, этот король, — сказал Зверок-Шнырок, учившийся грамоте по своей кофейной банке (Maxwell House High Grade Coffee One Pound и так далее) — пока банка была ещё синяя и не заляпана красной краской.

В телеграммах никогда не ставят ни точек, ни запятых, — пояснил Фредриксон. — Чтобы покороче было. С телеграммой всё в порядке.

Он достал из-за нактоуза щётку для волос, сел и принялся чистить свои уши так, что аж клочья полетели по всей штурманской рубке.

— Можно, я проставлю все большие буквы в твоей чудесной телеграмме? — спросил Зверок-Шнырок.

Но Фредриксон не слушал. Он что-то пробормотал и перешёл к чистке штанов.

— Послушай, — осторожно сказал я. — Если ты начнёшь изобретать разные штуки для Самодержца, мы не сможем продолжить путешествие?

Фредриксон издал какой-то невразумительный звук.

— А на открытия уходит уйма времени, не так ли? — продолжал я.

И поскольку Фредриксон не отвечал, я в полном отчаянии воскликнул:

— Но как можно стать искателем приключений, когда живёшь на одном месте?! Ведь ты же хочешь быть искателем приключений, так ведь?

На что Фредриксон ответил:

— Нет. Я хочу быть изобретателем. Я хочу изобрести летающую лодку.

— А как же я? — спросил я.

— Можешь основать колонию вместе с другими, — дружелюбно ответил Фредриксон и исчез.

В тот же день после обеда Фредриксон перебрался в Парк Сюрпризов, прихватив с собой и «Марской аркестр». Одна только штурманская рубка осталась одиноко стоять на берегу. Королевская гвардия вкатила судно на поле увеселений, окружила всё строжайшей секретностью и ещё восемью булыжными стенами — их с великим воодушевлением построили верноподданные.

На строительную площадку завезли несколько повозок инструментов, тонны шестерней и мили стальных пружинок. Фредриксон обещал Самодержцу посвящать все вторники и четверги изобретению таких увеселений, которыми можно стращать верноподданных, — остальные дни недели он будет работать над своей летающей лодкой. Однако обо всём этом я узнал лишь задним числом. Я чувствовал себя покинутым и заброшенным. Я опять начал сомневаться в Самодержце и больше не мог восхищаться королями. К тому же я понятия не имел, что такое колония. В конце концов в жажде утешения я направился к Мимле домой.

— Гей, — сказала дочь Мимлы, перемывавшая из шланга своих маленьких братьев и сестёр. — У тебя такой кислый вид, будто ты клюквы наелся!

 

— Я больше не искатель приключений, я хочу основать колонию, — мрачно ответил я.

— Вот как! А что это такое?

— Сам не знаю, — пробормотал я. — Должно быть, что-нибудь неслыханно дурацкое. Наверное, лучше уплыть с хатифнаттами, одиноким, как самум или орлан.

— Тогда я тоже отправлюсь с тобой, — заявила дочь Мимлы и перестала качать воду.

— Нет, ты совсем не то что Фредриксон, — сказал я, но мой тон не произвёл надлежащего эффекта.

— Правда! — радостно воскликнула дочь Мимлы. — Мама! Где ты? Опять она куда-то запропастилась!

— Здесь я, — молвила Мимла, высовываясь из-за листа. — Скольких ты уже помыла?

— Половину, — ответила дочь. — Остальные хороши и так. Вот этот тролль пригласил меня в путешествие по белу свету, одинокой, как самум или зяблик.

— Нет, нет, нет! — воскликнул я (надеюсь, вы поймёте мою тревогу). — Я сказал совсем не так.

— А, вспомнила: как орлан, — поправилась дочь Мимлы.

Однако её мама удивлённо воскликнула:

— Что ты говоришь! Стало быть, ты не придёшь к обеду?

— Ах, мама, — сказала дочь Мимлы. — Когда ты в следующий раз увидишь меня, я буду самой большой мимлой на свете! Отправляемся сейчас же?

— При ближайшем рассмотрении, пожалуй, лучше основать колонию, — упавшим голосом ответил я.

— Хорошо, — бодро сказала дочь Мимлы. — Тогда заделаемся колонистами. Смотри, мама, я заправская колонистка и покидаю родной дом.

Дорогие читатели, в ваших же интересах предупреждаю: будьте очень осторожны с мимлами. Они интересуются всем и никак не могут взять в толк, что ими не интересуется никто.

Итак, волей-неволей мне пришлось основать колонию в составе дочки Мимлы, Зверка-Шнырка и Супротивки.

Мы собрались в покинутой штурманской рубке Фредриксона.

— Так вот, — сказала дочь Мимлы. — Я спрашивала у мамы, что такое колонист, и она ответила, что это когда живёшь насколько можно ближе друг к другу, потому что одинокому плохо. А потом начинаешь страшно ссориться с другими, потому что это куда приятнее, чем тогда, когда ссориться не с кем. Мама меня предупреждала.

После этих слов воцарилось неодобрительное молчание.

— Когда нам начинать ссориться? Прямо сейчас? — боязливо спросил Зверок-Шнырок. — Я страшно не люблю ссориться. Прошу прощения, но ссориться — это так плохо!

— Это всё не так! — воскликнул Супротивка. — Колония — это место, где живёшь в мире и покое как можно дальше друг от друга. Время от времени случается ЧП, а потом опять мир и покой… Например, можно жить на яблоне. Песни, солнце, спать утром долго-долго, понимаете? Никто не шныряет вокруг, не жужжит тебе в уши про серьёзные дела: мол, не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. Да пусть всё делается само собой!

— А всё может делаться само собой? — спросил Зверок-Шнырок.

— Конечно, — мечтательно произнёс Супротивка. — Надо только оставить всё так как есть. Апельсины растут, цветки распускаются, и время от времени нарождается новый супротивка, чтобы есть их и нюхать. И каждому светит солнце.

— Нет! Это не колония! — воскликнул я. — Колония, по-моему, это нелегальное общество! Общество, которое делает что-нибудь неслыханно приключенческое и немного жуткое, что-нибудь такое, на что не осмелится никто другой.

— Что именно? — поинтересовалась дочь Мимлы.

— А вот увидите, — таинственно ответил я. — В полночь на будущую пятницу. То-то вы рты раскроете!

Зверок-Шнырок крикнул «Ура!». Дочь Мимлы разразилась аплодисментами.

Однако ужасная правда была такова, что я понятия не имел, что именно я придумаю для них в полночь на пятницу.

 

Мы тотчас разошлись в поиске абсолютной самостоятельности.

Супротивка обосновался на яблоне возле дома Мимлы. Дочь Мимлы заявила, что она каждую ночь будет спать на новом месте, чтобы чувствовать себя независимой, а Зверок-Шнырок решил по-прежнему жить в своей банке из-под кофе.

Я не без скорби поселился в штурманской рубке. Она высилась на одиноком утёсе и весьма напоминала выброшенный на берег обломок кораблекрушения. Мне явственно помнится, как я стоял и смотрел на старый Фредриксонов ящик с инструментами, который хемули из гвардии Самодержца списали в металлолом, сочтя его недостаточно изящным для придворного изобретателя.

Мне думалось: именно сейчас я должен измыслить нечто не менее замечательное, чем изобретения Фредриксона. Но как мне произвести впечатление на мою колонию? Вот все ходят и ждут, и пятница на носу, а я наболтал столько лишнего про то, какой я одарённый…

На мгновение небо показалось мне с овчинку, я смотрел на катившие мимо волны и видел своим внутренним оком, как Фредриксон всё строит, и строит, и строит, и всё время делает новые открытия, напрочь забыв про меня.

Я думал: чт о бы мне родиться хатифнаттом под неустойчивыми дрейфующими звёздами хатифнаттов, и почти хотел, чтобы никто не ждал от меня ничего иного, чем стремления так же дрейфовать к недостижимому горизонту, ни о чём не говоря и ни о чём не заботясь.

Это тоскливое состояние духа тянулось до сумерек. Затем я возжаждал общества и побрёл от берега в глубь суши прямо по булыжникам, по тем местам, где верноподданные Самодержца не переставали строить свои бесцельные стены и закусывать из дорожных корзин. Они везде жгли маленькие костры и время от времени пускали самодельные ракеты или, как обычно, кричали «Ура!» своему королю. Проходя мимо банки Зверка-Шнырка, я услышал его бесконечный монолог с самим собой. Насколько можно было разобрать, речь шла о форме какой-то пуговицы: она могла быть круглой, но, с другой стороны, и овальной. Супротивка спал на своей яблоне, а дочки Мимлы не было дома: она, видимо, бегала где-нибудь, чтобы доказать своей маме, какая она самостоятельная.

С глубоким ощущением тщеты всего сущего я направился к Парку Сюрпризов. Там было совершенно пусто. Водопады были отключены, фонари погашены, карусель спала под большим коричневым покрывалом. Трон Самодержца тоже был укрыт покрывалом, под ним же стоял его ревун. Земля была сплошь усеяна обёртками от карамелек.

Тут я услышал удары молотка.

— Фредриксон! — крикнул я. Но он продолжал ковать. Тогда я реванул ревуном.

Через некоторое время из сумрака высунулись уши Фредриксона. Он сказал:

— Ты не должен видеть, пока всё не будет закончено. Ты пришёл слишком рано.

— Мне вовсе не хочется смотреть твоё изобретение, — уныло сказал я. — Мне хочется поболтать!

— О чём? — спросил он.

Я помолчал с минуту, потом сказал:

— Милый Фредриксон, чем, собственно, занимается нелегальный искатель приключений?

— Чем ему хочется, тем и занимается, — ответил Фредриксон. — У тебя всё? Я малость спешу.

Он приветливо попрядал ушами и снова исчез во мраке. Некоторое время я слушал, как он продолжает стучать молотком, затем повернул домой. В голове у меня теснился рой мыслей, но вот беда: я не находил им применения и впервые в жизни не испытал ни малейшего удовольствия от дум о самом себе. Я погрузился в глубокое уныние, которое и впоследствии, уже когда я стал взрослым, овладевало мной в те минуты, когда кто-нибудь добивался более ощутимого успеха, чем я.

Тем не менее это новое ощущение почему-то казалось мне очень интересным, и я смутно догадывался, что вопреки всему оно как-то связано с моей одарённостью. Я заметил, что если я окрашивался в достаточно тёмный, под стать ночи цвет, дышать и смотреть на море была прямо-таки благодать. Мне было страшно жаль себя. Это было упоительное переживание.

В таком настроении я по рассеянности стал видоизменять штурманскую рубку, пользуясь инструментами Фредриксона и выброшенными на берег обломками досок. По моему мнению, рубка была слишком низка.

Наконец эта грустная, столь важная для моего развития неделя прошла. Я приколачивал и задумывался, пилил и задумывался, но — вот беда! — в голове у меня ни разу не шумнуло: «шурум-бурум».

В четверг было полнолуние. Ночь стояла совершенно беззвучная. Время от времени верноподданные Самодержца уставали кричать «Ура!» и палить фейерверки. Я закончил лестницу на верхний этаж и сидел у окна, уткнув в лапы нос. Тишина стояла такая, что слышно было, как чистят крылышки мохнатые бражники.

И тут внизу, на песчаном берегу, я заметил маленькое белое существо. На первый взгляд оно напоминало хатифнатта. Но вот оно приблизилось скользящим движением, и я увидел нечто такое, отчего шерсть на мне встала дыбом: существо это было прозрачное. Я отчетливо видел камни прямо сквозь него, к тому же оно не отбрасывало тени. Если добавить, что оно было облачено в некое подобие тонкой белой драпировочной ткани, каждому стало бы ясно, что это — привидение!

 

Взбудораженный, поднялся я с места. Заперта ли входная дверь? А может, привидение просто возьмёт да и пройдёт сквозь неё… Что делать?! Тут наружная дверь скрипнула. По лестнице потянуло холодком, подуло в затылок.

Сейчас, задним числом, мне представляется сомнительным, будто я действительно испугался, скорее всего, лишь счёл необходимым принять меры предосторожности. Вот почему я мужественно заполз под кровать и стал выжидать. Немного погодя скрипнуло на лестнице. Потом, едва слышно, ещё и ещё. Всего в лестнице насчитывалось девять ступенек, я знал это твёрдо, ибо строить лестницу было особенно сложно (это была винтовая лестница). Так скрипнуло девять раз, после чего наступила гробовая тишина, и я подумал: теперь оно стоит за дверью…

 

Тут Муми-папа перестал читать и выдержал эффектную паузу.

— Снифф, — сказал он. — Выверни фитиль в лампе. Вы представить себе не можете, как преют у меня лапы и посейчас, когда я читаю про эту ночь с привидением!

— Кто-то что-то сказал? — пробормотал Снифф, проснувшись.

Муми-папа взглянул на него и сказал:

— Пожалуйста, не беспокойся, просто я читаю свои мемуары.

— Привидение — это хорошо, — сказал Муми-тролль; он лежал, натянув на уши одеяло. — Это надо оставить. А вот все эти горестные чувства, по-моему, чуточку ни к чему. Длиннота получается.

— Длиннота? — воскликнул разобиженный Муми-папа. — Что ты под этим подразумеваешь — длиннота? В мемуарах должны присутствовать горестные чувства. Они есть во всех мемуарах. Я переживал кризис.

— Что-что? — спросил Снифф.

— Мне приходилось туго, — сердито объяснил Муми-папа. — Ужасно. Я был до того несчастен, что даже не заметил, как построил двухэтажный дом!

— На дереве Супротивки есть яблоки? — спросил Снусмумрик.

— Нет, — отрезал Муми-папа, поднялся и захлопнул тетрадь в коленкоровой обложке.

— Послушай, папа, про привидение — это просто здорово, — сказал Муми-тролль. — Факт. Мы все считаем, что про привидение просто здорово.

Однако Муми-папа спустился вниз, уселся в гостиной и посмотрел на барометр — он по-прежнему висел над комодом. Ведь теперь-то здесь была не штурманская рубка, а гостиная. Что сказал Фредриксон, когда увидел дом Муми-папы? «Посмотрим, что ты тут намастачил!» — Что-нибудь покровительственное в этом роде. Остальные просто не заметили, что дом стал выше. Быть может, ему и вправду следует сократить эту главу о чувствах. Быть может, она и вправду производит глупое, а вовсе не захватывающее впечатление. Быть может, и вся книга глупа!

— А, это ты сидишь тут в темноте, — сказала Муми-мама, став на пороге кухонной двери. Она ходила в кладовку и сделала несколько бутербродов.

— Полагаю, глава о кризисе моей молодости вышла глупой, — сказал папа.

— Ты имеешь в виду начало шестой? — спросила Муми-мама. Папа пробормотал что-то невразумительное.

— Это лучшее место во всей твоей книге, — сказала Муми-мама. — Повествование становится куда живее в таких местах, где ты не хвастаешься. Дети слишком малы, чтобы понять это. Я принесла тебе бутерброд — на сон грядущий. Ну, пока.

И она пошла вверх по лестнице. Лестница скрипела на тот же лад, что и тогда, — девять раз «скрип», «скрип»… Но эта лестница была сработана гораздо лучше старой… Папа съел бутерброд в темноте, потом также поднялся вверх по лестнице, чтобы продолжить чтение мемуаров Муми-троллю, Снусмумрику и Сниффу.

 

Тут дверь чуточку приоткрылась, струйка белого дыма скользнула вовнутрь и, свернувшись калачиком, уселась на коврике. В середине этого белого свитка мигали два блёклых глаза. Я видел всё это совершенно отчётливо со своего места из-под кровати.

Это и впрямь привидение, сказал я себе (во всяком случае, глядеть на него было куда менее страшно, чем слышать, как оно поднимается по лестнице). В комнате посвежело, как и полагается в рассказах о привидениях, изо всех углов потянуло холодком, и даже само привидение вдруг чихнуло.

Дорогие читатели, не знаю, с какими чувствами вы воспримете всё это, но я вмиг утратил своё почтение к привидению, вылез из-под кровати (к тому же оно уже заметило меня) и сказал:

— Будьте здоровы!

— Сам будь здоров, — сердито ответило привидение. — Фантомы ущелья ропщут в эту мрачную, роковую ночь!

— Чем могу быть полезен? — спросил я.

— В такую роковую ночь, как эта, — упрямо гнуло своё привидение, — забытые кости бряцают на морском берегу!

— Чьи кости? — поинтересовался я.

— Чьи-чьи, забытые, и всё! — сказало привидение. — Изжелта-блёклый кошмар скалит зубы над этим пропащим островом. Будьте начеку, смертные, я вернусь в полночь на пятницу тринадцатого числа сего месяца!

Тут привидение развернулось и поплыло к полуоткрытой двери, не спуская с меня своего ужасного взгляда. В следующую секунду оно хряснулось лбом о притолоку и, вскричав «Гоп!», выплыло по лестнице на лунный свет и трижды провыло гиеной. Но всё это уже не производило впечатления. На моих глазах привидение превратилось в клочок тумана и поплыло над морем, а я вдруг расхохотался. Вот обещанный сюрприз для колонистов! Теперь я смогу сотворить такой ужас, на какой не отважится никто!

 

Незадолго до полуночи в пятницу тринадцатого числа я собрал колонистов на морском берегу перед штурманской рубкой. Ночь выдалась тихая и спокойная. Я разложил на песке скромную трапезу: суп, хрустящие хлебцы и сидр Самодержца (этого сидра кто угодно мог нацедить из большущих бочек на каждом перекрёстке). Столовый фарфор я покрыл чёрным велосипедным лаком и украсил изображениями черепа со скрещенными костями.

— Ты мог бы занять у меня немножко красной краски, — сказал Зверок-Шнырок. — Или золотой и синей. Прошу прощения, не стал бы тогда фарфор смотреться уютнее?

— В мои намерения не входит быть уютным, — сдержанно отвечал я. — Сегодня ночью произойдет нечто неописуемо ужасное. Будьте готовы ко всему.

— Это отдаёт ухой. Это плотва? — спросил Супротивка.

— Нет, морковка, — отрезал я. — Ты ешь себе, ешь. Ты, небось, думаешь, что привидения являются всякий будний день!

— А… Так вот оно что. Ты будешь рассказывать истории о привидениях, — сказал Супротивка.

— Обожаю рассказы о привидениях! — воскликнула дочь Мимлы. — Мама всегда стращала нас по вечерам жуткими историями. Она рассказывала и рассказывала и под конец до того застращивалась сама, что мы не спали до полуночи, всё успокаивали её. Ещё хуже обстоит с моим дядюшкой. Как-то раз..

— Шутки в сторону, — сердито бросил я. — Истории с привидениями — ерунда! Я дам вам привидение! Самое настоящее! Я изобрёл его, вызвал волшебством! Ну, что вы на это скажете?

И я обвёл всех ликующим взором.

Дочь Мимлы разразилась аплодисментами, а Зверок-Шнырок со слезами на глазах прошептал:

— Не надо! Не надо, миленький!

— Ради тебя я вызову совсем маленькое привиденьице, — покровительственно сказал я.

Супротивка перестал жевать и с изумлением, если не сказать, с восхищением, уставился на меня. Я достиг своей цели, спас свою честь и лицо! Но, дорогие читатели, можете себе представить, какое беспокойство охватило меня, когда часы наконец показали двенадцать! Явится ли привидение? Будет ли оно достаточно ужасным? А вдруг оно начнет чихать, пороть чушь и испортит мне музыку?

Одна из отличительных черт моего характера — та, что я любой ценой стараюсь произвести впечатление на окружающих, пробуждать в них удивление, сочувствие, испуг или вообще всякие интересные чувства. Скорее всего, тут сказалось моё непонятое детство.

Одним словом, когда стрелка часов подошла к двенадцати, я встал на утёс, воздел нос к луне, магически помахал лапами и издал воющий звук, предназначенный пронизать моих колонистов до мозга костей. Иначе говоря, я вызывал привидение.

Колонисты сидели, оцепенев от напряжения и ожидания, лишь в критически ясных, водянистых глазах Супротивки я видел искорку недоверия. В ту ночь я испытал чувство глубокого удовлетворения — ведь я внушил уважение самому Супротивке. Ибо привидение явилось. Оно таки и впрямь явилось, прозрачное, не отбрасывающее тени, и с ходу пошло пороть чушь о забытых костях и фантомах в ущелье.

Зверок-Шнырок вскрикнул и спрятал голову в песок. Зато дочь Мимлы подошла прямо к привидению, протянула лапу и сказала:

— Привет! Очень приятно познакомиться с настоящим привидением! Не хочешь супа?

Никогда нельзя знать заранее, что может выкинуть мимла!

 

Естественно, моё привидение оскорбилось. Оно совершенно смешалось, съёжилось, сморщилось и, бедняга, исчезло, превратившись в жалкое колечко дыма. Супротивка рассмеялся, и, я уверен, привидение слышало его. Такой вот букет, ночь была испорчена.

Но колонистам пришлось дорого поплатиться за непростительную бестактность Супротивки, ибо засим последовала неделя неописуемая. Никто из нас не мог спать по ночам. Привидение нашло железную цепь и громыхало ею до четырёх утра. Слышалось уханье филинов и вой гиен, шаркающие шаги и потрескивание, мебель подскакивала и разлеталась на куски. Колонисты возроптали.

— Убери своё привидение, — сказал Супротивка. — Ночью мы хотим спать!

— Так не пойдёт, — серьёзно отвечал я. — Раз уж я вызвал привидение, придётся его терпеть.

— Зверок-Шнырок в слезах, — укоризненно сказал Супротивка. — Привидение нарисовало на его банке череп с костями и написало: «ЯД», и теперь Зверок-Шнырок сам не свой и говорит: «Яд — это отрава, так называют жён, а я до сих пор не женат и, стало быть, уже никогда не женюсь».

— Какое ребячество, — сказал я.

— Да и Фредриксон тоже сердится! — продолжал Супротивка. — Твоё привидение исписало предостережениями весь «Марской аркестр» и крадёт у него стальные пружинки!

— Да, раз так, надо что-то предпринять! — взволнованно воскликнул я. — И немедленно!

Я спешно сочинил объявление и повесил его на дверь рубки. Оно гласило:

 

«Уважаемое привидение! В связи со случившимся инцидентом в следующую пятницу перед закатом состоится собрание с привидением. Все жалобы принимаются во внимание.

Нелегальная Королевская Колония.

 

 

P. S. Железных цепей с собой не брать».

 

Я долго размышлял над тем, написать ли Королевская или Нелегальная. В конце концов решил написать и то и другое. Таким образом как бы сохранялся надлежащий баланс.

 

Привидение ответило красной краской на пергаменте (пергаментом послужил старый дождевик Фредриксона, он был приколот к двери хлебным ножом Мимлы).

 

«Роковой час близится, — писало моё маленькое привидение. — В пятницу, ровно в полночь, когда прозвучит одинокий вой Смерти-Собаки в роковом краю! Тщеславные слизняки, уткнитесь носами в землю, гудящую под тяжкими шагами Незримого, ибо подстерегающий вас Рок написан кровью на стене склепа! Вот захочу — и возьму с собой железную цепь!

Привидение, по кличке Самое Ужасное».

 

— Эге! — сказал Супротивка. — Рок, сдаётся, его излюбленное словечко.

— Постарайся не смеяться на этот раз, — сурово предупредил я его. — Смех — признак того, что ты не уважаешь ничего на свете!

Зверка-Шнырка послали пригласить Фредриксона на собрание с привидением. Разумеется, я мог бы сходить и сам, но вспомнил слова Фредриксона: «Ты не должен видеть, пока всё не будет закончено. Ты пришел слишком рано. Я малость спешу». Вот и всё, приветливым, но ужасно отрешённым голосом.

Привидение явилось ровно в двенадцать, издав три воющих звука.

— Я здесь! — возвестило оно на свой неподражаемый манер. — Трепещите, о смертные, мщения за забытые кости!

— Ну-ну, — сказал Супротивка. — Чего ты без конца нудишь про какие-то дряхлые кости? Чьи это кости?

Я пнул Супротивку по колену и учтиво сказал:

— Приветствую тебя, фантом ущелья! Как поживаешь? Изжелта-блёклый кошмар скалит зубы над этим пропащим побережьем!

— Не присваивай себе мои реплики! — сердито отрезало привидение. — Такое могу говорить исключительно я!

— Слушай, — сказал Фредриксон. — Имеем мы право спать спокойно? Стращай кого-нибудь ещё, а?

— Да все другие уже привыкли ко мне, — угрюмо ответило привидение. — Даже друнт Эдвард больше не боится меня.

— А я боюсь! — крикнул Зверок-Шнырок. — Я всё ещё боюсь!

— Это очень любезно с твоей стороны, — сказало привидение и поспешно добавило: — Позаброшенные караваны скелетов воют в леденяще-зелёном свете луны!

— Дорогое привидение — ласково сказал Фредриксон. — У тебя, как я погляжу, нервы пошаливают. Слушай, что я тебе скажу. Ты обещаешь уйти со своими острастками куда-нибудь ещё. А я обещаю научить тебя новым способам острастки. Идёт?

— Фредриксон дока по части всякой страсти-напасти! — воскликнула дочь Мимлы. — Ты понятия не имеешь, что он может сотворить из фосфора и жести. Ты сможешь до смерти застращать друнта Эдварда!

— И Самодержца, — добавил я. Привидение в нерешительности смотрело на Фредриксона.

— Собственный ревун? — предложил Фредриксон. — А ещё — страшный фокус с ниткой и канифолью?

— Как это? — с интересом спросило привидение.

— Нитка потолще, — продолжал Фредриксон. — Но не толще двадцатого номера. Цепляешь нитку к чьему-нибудь окну. Становишься снаружи и натираешь нитку канифолью. Жуткий вой.

— Клянусь моим демоническим оком, ты парень свой в доску! — воскликнуло привидение и свернулось калачиком у ног Фредриксона. — А не мог бы ты соорудить мне собственный скелет? Жесть, говоришь? Она у меня есть. Как это сделать?

Тут Фредриксон сел и до самого рассвета описывал, какими способами можно стращать общественность, и рисовал на песке различные конструкции, явно восхищённый этим детским занятием.

Утром он ушёл обратно в Парк Сюрпризов, а привидение мы избрали членом Нелегальной Королевской Колонии с почётным титулом «Страшилище острова Кошмаров».

— Послушай-ка, ты, привидение, — сказал я. — Ты не согласишься пожить вместе со мною? Мне что-то одиноко. Разумеется, я не то чтобы робкого десятка, но иной раз по ночам у меня кошки скребут на душе…

— Клянусь всеми псами ада… — завело было своё привидение, побледнев от обиды. Но затем успокоилось и сказало: — Ладно, пожалуйста, это очень любезно с твоей стороны.

Я постелил привидению в ящике из-под сахара, покрасил ящик в чёрный цвет и нарисовал миловидный фриз — скрещенные кости — так, для уюта. На плошке я написал: «ЯД» (к вящему удовольствию Зверка-Шнырка).

— Колоссально уютно, — сказало привидение. — Тебе не помешает, если я буду немножко побрякивать в полночь? У меня это вроде как привычка.

— Валяй побрякивай, — ответил я. — Только не больше пяти минут, да не разбей пенковый трамвайчик. Это большая драгоценность.

— Пять так пять, — согласилось привидение. — Только не ручаюсь за канун Иванова дня.

 

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.