Пасьянс 2 страница. — Теперь моя очередь. Раз один общий язык не годится — я попробую наоборот, дам им великое множество самых разных языков.

— Теперь моя очередь. Раз один общий язык не годится — я попробую наоборот, дам им великое множество самых разных языков.

Получив несколько десятков разных языков, капли тут же разбились на группы и воинственно уставились на соседей.

— Не помогло, — сказал Шамбамбукли.

— Вижу. Пробуй дальше.

— Я объединю их единой верой! — решил Шамбамбукли.

Единая вера не прижилась. Каждая группа капель тут же начала трактовать постулаты по-своему, и все только хуже перегрызлись.

— Нет-нет! — замахал руками Мазукта. — Не так. Я дам им множество верований, на любой вкус, и каждый найдет веру по себе!

Теперь, разделенные разными религиями, капли разошлись еще дальше друг от друга, некоторые налились рубиново-кровавым цветом и повели крестовые походы на иноверцев, захватывая их и испаряя на кострах.

— Нет, и так не пойдет, — вздохнул Шамбамбукли, когда убитые капли опять вернулись с дождем. — Дать им общую культуру?

— Ну дай.

С культурой произошло то же, что и с религией. Каждый взял лишь то, что понравилось ему, отринув остальное.

— Может, повести их по разным путям развития? — предложил Мазукта. — Противоположности притягиваются, они начнут приглядываться друг к другу, заинтересуются, найдут полезное для себя, смешают культуры… Две основные культуры столкнулись и тысячу лет провели в затяжной бесполезной войне.

— Дать им общего врага?

Но и общий враг не объединил капли — хотя многие сплотились, всегда находились маленькие пронырливые группки, нападавшие на своих с тыла — норовя урвать самой легкой добычи. Когда же общих врагов стало много — целые группы капель стали метаться туда-сюда, заключая и нарушая договора то с той, то с другой стороной, объединяясь и распадаясь, ловя сиюминутную выгоду.

— Да как их, Деструктор побери, собрать вместе?! — не выдержал наконец Шамбамбукли.

— Понятия не имею, — пожал плечами Мазукта и захлопнул ящик. — В эту игру, кажется, еще никто никогда не выигрывал.

* * *

— Шамбамбукли, когда ты последний раз проверял свой почтовый ящик? — спросил демиург Мазукта, удобно развалясь в кресле и обмахиваясь рекламным буклетом.

— Ну, обычно я его проверяю каждые двести-триста лет. А что?

— Из него уже на пол сыплется.

Демиург Шамбамбукли присмотрелся к конверту на коленях у Мазукты и нахмурился.

— Мазукта, а тебе не говорили, что чужие письма читать нехорошо?

— Нелепое суеверие, бытующее среди людей, — отмахнулся Мазукта. — Мы с тобой выше этого.

Он бросил буклет на столик, закинул ногу на ногу и мечтательно уставился в потолок.

— Кстати, раз уж зашел об этом разговор. Шамбамбукли, а ты никогда не хотел опуститься на уровень? Побыть немного человеком?

— То есть? Я же уже был, и не раз.

— Ты притворялся, — пояснил Мазукта. — Это не совсем то.

— И ничего подобного! — возмутился Шамбамбукли. — Я…

— Ты сам себя ограничивал, чтобы казаться человеком, но при этом всегда знал, что эта бодяга — понарошку.

Ты же сам сотворил этот мир, сила твоя в нем немеряна. Разве не так?

— Так, — подумав, согласился Шамбамбукли. — Ну и что?

— Таков закон мироздания, — вздохнув, сказал Мазукта. — Любого мироздания, причем. Демиург не может жить полноценной жизнью в собственноручно сотворенном мире. Для нас это всегда лишь игра, сон, наваждение… Шамбамбукли..?

— А?

— Ты не хочешь немного пожить по-настоящему?

В голове у Шамбамбукли замигал тревожный сигнал, установленный специально для таких случаев.

— Мазукта, — осторожно произнес он, — мне не нравится, как у тебя горят глаза. Ты наверняка задумал какую-то сомнительную авантюру!

— Да ну, ерунда! Не будь таким подозрительным. Вот, смотри.

Мазукта развернул рекламный буклет.

— Наша проблема в том, что мы ничем не ограничены в собственных мирах, кроме своей же собственной воли. Порочный круг. Значит, нам надо найти чужой мир, где наша сила ничего не будет значить!

— Чужой мир..?

— Ну да. Вот, группа демиургов, опытных дизайнеров, предлагает новый проект. Огромный мир, с густонаселенными городами, с обильной дикой природой и красивыми ландшафтами.

— Ну и что? Мы и сами…

— Вот, слушай. «Если Вы устали от бесконечного акта Творения, отдохните в нашем мире. Проживите полную переживаний и событий жизнь простого человека. Вы можете стать кем угодно — воином, торговцем, ученым, даже преступником…»

— Я не понимаю…

— А тут и понимать нечего. Идешь со мной?

— Мазукта, а тебе не кажется..?

— А, оставь!

Мазукта вскочил на ноги и стал расхаживать взад-вперед.

— Что есть наше существование? Мы закисли в однообразии…

— Я — нет, — тихо возразил Шамбамбукли, но Мазукта его не слушал.

— Наша жизнь размеренна и скучна. Где дух авантюризма, где напряжение, где борьба? А нам предлагают — настоящую, ты понимаешь — настоящую жизнь! Жизнь, где имеют значение лишь наши личные качества, а не какая-то зыбкая сверхъестественная сила. Всё реальное, всё взаправду! Короче — ты со мной или нет?

Мазукта лязгнул зубами и вполголоса выругался. При неверном свете костра никак не давалось не то что вытащить — даже разглядеть досаждавшую занозу.

— Ты в порядке? — встревоженно спросил Шамбамбукли.

— О да. Всё просто отлично! — процедил Мазукта.

Шамбамбукли успокоился и подбросил в костер еще веток. Мазукта врал. Ему было паскудно. Сапоги он потерял в болоте, вдобавок промок до нитки и весь перемазался в грязи. В босую пятку коварно вонзился какой-то сучок, а за шиворот заползла пиявка. Теперь же, пока кожаный доспех сох на рогульке перед огнем, Мазукту заживо ели комары. Шамбамбукли потыкал мечом в жарящийся на вертеле окорок гигантской крысы. Крыса подвернулась очень кстати — друзья уже успели проголодаться, а до ближайшего поселения было еще далеко. Вдобавок с ее трупа Шамбамбукли снял пару клепаных перчаток — он еще долго удивлялся, зачем они были нужны крысе.

— Я очень рад, что тебе здесь нравится, — с чувством произнес Шамбамбукли и протянул Мазукте кусок жареного мяса. — Действительно, свежий воздух, здоровый образ жизни… кхм, натуральное питание.

Мазукта взял протянутый кусок и принялся мрачно его пережевывать. Крысятина была пережаренной и жесткой как подошва. У Мазукты бурчало в животе, но он твердо решил не выказывать слабости и приберечь зелье Малого Лечения на самый крайний случай. Шамбамбукли грыз свою порцию как ни в чем не бывало и выглядел, на взгляд Мазукты, возмутительно умиротворенным.

— Ты еще не упомянул активные физические упражнения, — ядовито заметил Мазукта.

— Да, верно, — Шамбамбукли мечтательно улыбнулся в темноту над костром. — Упыри, гарпии, крылатые ужасы… Посмотри, как у меня бицепсы окрепли! — он согнул руку, и под кольчугой заиграли литые мышцы. — Даже мозоли уже зажили.

— Поздравляю, — буркнул Мазукта.

— Вот только… — Шамбамбукли задумчиво нахмурился, и его безмятежный лоб пересекла тревожная складка. — Ты уверен, что настоящие простые люди живут именно так?

* * *

Демиург Мазукта сидел в гостях у своего друга демиурга Шамбамбукли и пил кофе со сливками. Сам Шамбамбукли пил какао.

— Слушай, чего расскажу, — начал Мазукта.

— Ну?

— Замесил я недавно Хаос. А сам отлучился ненадолго. Ну, ты помнишь, мы с тобой вместе отлучались.

— Помню. И что?

— Я рассчитывал, что к моему возвращению Хаос как-раз подойдет. А он прокис.

— Мои соболезнования, — Шамбамбукли состроил сочувственную гримасу и долил себе сливок в какао. — А что тут интересного? Такое со всеми случается.

— Хаос прокис, — продолжал Мазукта. — И расслоился. Твердь створожилась и осела вниз, а небо всплыло наверх. А поскольку меня не было, то они под шумок поженились.

— Кто?

— Земля и небо. И нарожали кучу детей самого уродского вида. Самый старший пожрал всех своих братьев, а с сестрами стал сожительствовать. И тоже нарожал кучу уродов…

— А об этом обязательно рассказывать во время еды? — поинтересовался Шамбамбукли.

— Да ты слушай! Его дети собрались, пришили папашу и расчленили его. Из волос сделали деревья и траву, из костей — горы, из крови — моря, из кишок — болота, из ногтей…

Шамбамбукли поперхнулся, отодвинул от себя чашку и утер рот.

— Мазукта! То, что ты рассказываешь, очень интересно, но…

— А потом они собрали божественное семя своего убитого отца, смешали с дерьмом и сделали первого человека…

— Мазукта! Эта космогония очень длинная или нет? Меня сейчас стошнит.

Мазукта посмотрел на друга с обидой.

— Ну, ладно. Тогда я вкратце. Были долгие темные века, когда на земле проходу не было от разнообразных больших и малых богов, титанов, природных духов и иже с ними. Они, само собой, дрались друг с другом, одних поубивали, другие сами подевались куда-то. Люди выступали то за одну, то за другую сторону, строили и разрушали храмы — ну, ты представляешь.

— Представляю.

— В конце концов боги почти перебили друг друга. Трупы поверженных врагов они проглотили, а затем отрыгнули в небо и получились созвездия…

— Мазукта!

— А чего? Я что, виноват, что так получилось? Меня там вообще не было! Короче, последние оставшиеся из богов отошли от дел и удалились на облака от греха подальше.

— Это всё?

— Нет. Люди в их отсутствие напридумывали себе уйму разных дурацких верований, и здорово передрались между собой. Но в конце концов восторжествовала одна догма, у которой нашлись самые сильные защитники. Сейчас там почти все верят, что у мира изначально, еще до Хаоса, был один-единственный творец.

— Ну вот и хорошо, — кивнул демиург Шамбамбукли и расслабился. — Я очень рад, что твоя история наконец закончилась, и можно спокойно попить какао. Люди вернулись к истокам и уверовали в тебя. Поздравляю.

— Да было бы с чем… — невесело усмехнулся демиург Мазукта. — Как, по-твоему, они называют своего творца?

* * *

— Ха! Ты посмотри, какое я письмо получил!

Демиург Мазукта протянул демиургу Шамбамбукли распечатанный конверт.

— Какой-то придурок спрашивает, в чем смысл жизни!

— А что тут смешного? — удивился Шамбамбукли.

— Ну как же! Ты вслушайся, вопрос-то какой: в чем смысл жизни? Нет, каково?

— А в чем он, смысл-то?

Мазукта поперхнулся.

— Повтори, что ты сказал?

— Я говорю, а в чем он, этот смысл?

Мазукта разочарованно вздохнул.

— Мда… Ты бы еще спросил, с какой скоростью течет время. Или сколько весит масса.

— Не понимаю…

— А тут и понимать нечего! Смысл есть производная от жизни. Только для неё существуют такие понятия, как «польза» или «вред». А соответственно, и «смысл». Потому что смысл равняется сумме пользы и вреда, деленной на жизнь. Ясно теперь?

— Хм… Угу. Конечно. Да. Ты прав. Очень смешная шутка.

* * *

Демиург Мазукта расстелил на столе игровое поле, расставил фигурки и взял в руки кубик.

— Ну, начинаем?

— Начинаем! — охотно согласился демиург Шамбамбукли. — Бросай.

Мазукта бросил кубик и довольно хмыкнул.

— Ага! Я играю белыми, а ты черными.

— Ну вот, — расстроился Шамбамбукли. — Я тоже хочу белыми.

— Да ты что? — рассмеялся Мазукта. — Добро должно быть с кулакаи. Во! — он сжал пальцы. — А у тебя разве кулаки? Нет уж, жребий есть жребий, играй за Мировое Зло.

— Ну ладно, — согласился Шамбамбукли. — Значит, мои фигуры — эти? Воры, убийцы, насильники и прочие?

— Да. А мои- священники, судьи, учителя, врачи и исполнительная власть. Начали!

Демиурги одновременно склонились над столом и принялись деловито передвигать фигурки.

— Стоп! — сказал через некоторое время Мазукта. — Ты как играешь?

— А что?

— Вон тот твой ублюдок — что он делает со старушкой?

— Переводит через дорогу.

— Ты с ума сошел? Он же насильник! Отрицательный тип.

— А отрицательным типам нельзя переводить старушек через дорогу?

— Нельзя!

— Почему?

Мазукта задумался.

— Нельзя — и всё. Это доброе дело. А ты играешь за Зло.

— Минутку, — Шамбамбукли поднял руку. — Если мои фигуры станут совершать только плохие дела — их же никто любить не будет?

— Разумеется! Их должны бояться, а не любить.

— Нет, — Шамбамбукли решительно помотал головой, — я так не согласен. Если с ними никто не захочет водиться, то все же переметнутся на сторону белых, и я тогда проиграл.

— Почему у меня Мировое Зло никогда не проигрывает? — парировал Мазукта.

— Не знаю. А что я делаю не так?

— Ты всё делаешь не так! Шпионы у тебя предотвращают войну, бандиты грабят богатых и раздают деньги бедным, насильники… ну, эти вообще действуют только по любви и по взаимному согласию! Я, конечно, понимаю, что цель оправдывает средства — но не любые же средства!

— Ну давай поменяемся, — предложил Шамбамбукли, — раз ты так всё хорошо знаешь, возьми себе черных, а я продолжу за белых.

— Ладно уж, продолжай… Давай я тебе растолкую, что уже успел сделать. Смотри, вот это — Инквизиция, она предотвращает уклонение фигур в сторону Зла. Это — святое воинство, которому поручено обращать черных в белую веру. Это — образовательная система, которая уничтожает в зародыше любые крамольные идеи, чтобы даже мысли такой, переметнуться, не было. Это — лагеря, куда изолируются неисправимые элементы. Всех ведь не сожжешь, правда? Ну ладно, ты пока занимайся белыми, а я буду исправлять то, что ты уже натворил.

— Да… — сглотнул Шамбамбукли. — Тут, безусловно, нужно многое исправлять…

* * *

Демиург сидел за своим рабочим столом и читал письма. За время его недолгого отсутствия писем скопилось много. Были они в основном от детей, конечно. Детские письма всегда доходят до демиурга. В отличие от взрослых, которые доходят лишь изредка.

«Дорогой демиург! Сделай, чтобы завтра было солнышко!»

«Дорогой демиург! Сделай, чтобы завтра был дождик!»

«Дорогой демиург! Пускай моей сестре ничего не дарят на день рожденья! Она противная.»

«Дорогой демиург! Пускай мне подарят на день рожденья другого брата.»

«Дорогой демиург! Сделай так, чтоб не было войны.»

«Дорогой демиург! Сделай так, чтобы мы победили!»

«Дорогой демиург! Пускай папа вернется живой, ладно?»

«Дорогой демиург! Пускай папа вернется…»

«Дорогой демиург! Пусть бабушка выздоровеет!»

«Господи… Как я устала. Когда же я наконец умру?» — да, взрослые письма тоже иногда доходят.

«Дорогой демиург! Сделай так, что папа разведется со своей женой и женится на маме.»

«Дорогой демиург! Сделай так, чтобы мои родители не разводились.»

«Дорогой демиург! Не наказывай папу за то, что он со мной сделал. Папа хороший. Только пусть мне в следующий раз не будет больно.»

«Дорогой демиург! Пусть я скорее вырасту большой и красивой, и буду нравиться мужчинам. Тогда мама возьмет меня с собой на работу.»

«Дорогой демиург! Когда я вырасту, я хочу быть больше и сильнее папы. Я его убью.»

«Дорогой демиург! Моя мама в тебя не верит. Не убивай её, пожалуйста.»

Демиург опустил голову на руки и заплакал.

* * *

Голая неприглядная Правда лежала на операционном столе, вся опутанная трубками и проводами.

Мазукта пошевелил пальцами в хирургических перчатках и приблизился к столу.

— Так, что у нас тут..?

Шамбамбукли прочитал данные с таблички.

— Фамилия и имя больного: Истина Правда. Избита. Зверски. Кроме того, над ней надругались.

— Вижу.

Мазукта склонился над избитой Истиной, осторожно прощупал её живот и помрачнел.

— Живота не пощадили! Придется резать Правде матку.

Правда застонала.

— Ребенок… мой…

— Она что, в сознании? — испугался Шамбамбукли.

— Нет. Бредит, — успокоил его Мазукта. — Ишь, ребенка пожалела! Сама, между прочим, виновата!

— То есть как? — не понял Шамбамбукли.

— Связалась с дурной компанией. Ну и как обычно: сначала там просто вольно обращались с Истиной, потом стали над ней издеваться, дергать и вертеть как попало, а потом… всем скопом познали Истину. А она, между тем, была тяжелая!

— Кем тяжелая?

— Уже неважно.

— Меня никто не любит, — сквозь сон пожаловалась Истина. — На голую… Правду… глаза закрывают.

Мазукта без комментариев вколол Правде полный шприц чего-то розового, и она снова обмякла. После этого сама операция не представляла трудностей — тем более, была уже привычна и отработана до мелочей.

— Идея, — сказал наконец Мазукта, покачивая на ладони плод. — Мертворожденная. Вот что бывает, когда насилуют Истину. Всегда.

Он прицепил на ручку младенцу дохлый номер и отправил в анатомичку.

— Посмотрим, вдруг из неё еще удастся что-нибудь полезное извлечь. Сейчас рождается столько нежизнеспособных идей! Возможно, отдельные части из этой смогут их спасти.

— А куда нам теперь? — спросил Шамбамбукли.

— Ну, на сегодня уже ничего серьезного. Осмотр пятой и седьмой палаты. Слепая Вера и безумная Надежда.

— А шестая палата..?

— А… — Мазукта обреченно махнул рукой. — В шестой уже никакие средства не помогут. Там лежит совсем безнадежная Любовь.

* * *

— Тебе хорошо, — мрачно изрек демиург Мазукта.

— Мне? — удивился демиург Шамбамбукли.

— Угу. У тебя было счастливое детство.

— А у тебя?

— А у меня вообще никакого не было.

— Так не бывает, — неуверенно возразил Шамбамбукли.

— Я образно выражаюсь, — криво усмехнулся Мазукта. — Ну посуди сам, разве это детство? Никто обо мне не заботился, я прозябал в постоянной духовной нищете и творческом голоде. Это ты у нас отпрыск древнего благородного рода, у тебя, небось, и игрушки были сплошь заграничные, и образование ты получал самое лучшее. А меня образовала улица.

— Бедный, — пожалел друга Шамбамбукли.

— Именно что бедный. Сколько сил было затрачено, чтобы хоть как-то выбраться наверх! Сколько раз приходилось возвращаться назад и начинать всё с начала! Ползком, на коленях, по сантиметру, по микрону. Полезную информацию по биту собирал! Но всему научился — сам, без преподавателей. Неслабо, а?

— Ты умный, — согласился Шамбамбукли.

— А кем мне только не приходилось подрабатывать потом, когда выбился в боги! В первой же конторе мне сразу приколотили крылышки к пяткам, и сделали мальчиком на побегушках. Тысячу лет носился как угорелый, доставлял почту по назначению. Потом духом вулкана работал, потом… даже вспоминать не хочу. И платили-то крохи, а я их все на книги тратил! И мечтал, что когда-нибудь смогу сам создавать миры — а не только арендовать в них жилплощадь.

— Ну, у тебя сейчас хорошо получается, — заметил Шамбамбукли.

— Сейчас-то да, — усмехнулся Мазукта. — А знаешь, как я создавал свой первый мир? По крохам собирал! Буквально по песчинке. Купить-то не на что было. В каждую черную дыру заглядывал — вдруг да завалилось что-нибудь хоть мало-мальски пригодное? Все детальки вручную подгонял, многие сам вытачивал, о свою кожу полировал. Всё боялся, дурак, что плохо выйдет, никто не купит. Наивный… Это я уже потом сообразил, что бездомные боги любой мир с руками оторвут, будь там хоть какие дефекты. Их ведь, иждивенцев, тьма тьмущая, редко в каком мире меньше сотни тусуется. Что ни мир — то коммуналка. Чтобы целая вселенная кому-то одному принадлежала, без остатка — почти небывалый случай, я таких знаю всего миллиона два. Но тогда был еще глуп, по молодости лет, вот и старался изо всех сил. Столько любви и заботы, сколько я вложил в своё первое творение, никуда больше не вкладывал. Всё, что построил потом — сплошная халтура. Ведь так, да?

— Ну, я бы не говорил столь категорично…

— А я бы говорил! Кому и знать, если не мне. Но тот, первый мир, я создавал по-настоящему старательно. Душу вкладывал. В каждую травинку, в каждый камешек, чтобы не был похож на остальные, чтобы… А, чего тебе говорить, разве ты поймешь? Первый мир — он же как первая любовь. Их потом сколько ни создавай, всё-равно… не то.

— Я понимаю, — кивнул Шамбамбукли.

— Ха, понимает он! Да я первых людей на собственной крови замешивал! Не было другого материала. А у тебя когда-нибудь чего-нибудь не хватало? Ты же, небось, свой первый мир из конструктора собрал? Еще во младенчестве?

— Да где там… — Шамбамбукли виновато улыбнулся и пожал плечами. — Первый мир мне вообще подарили. Но второй — да, собрал из конструктора. А людей к нему мне купили в магазине. Очень красивая была пара, её звали Барби, его — Кен.

— Ну вот, а я — собственную кровь… И продал потом. Первому же покупателю. За бесценок, как теперь понимаю. Думал, ерунда, еще миров понаделаю, даже лучше прежнего. Благо есть теперь на что, начального капитала хватит. Не вышло… Сколько я их с тех пор ни создавал — уже не то. Добротно, качественно — а не радует. Вот ты — это да, у тебя что ни мир — то конфетка, а у меня…

— Да ну, брось. Я же не профессионал, это так, баловство одно. Вот помню, тот мир, что я получил в подарок, еще ребенком — это да, это был мир! А я пока только пытаюсь приблизиться к такой степени совершенства. Может, со временем будет получаться лучше.

— До сих пор не могу себе простить, — покачал головой Мазукта. — Как я мог продать это чудо? Какие в этом мире были деревья! А травы! А цветы!

— А я так и не смог узнать, что за мастер изготовил тот игрушечный мир. — Вздохнул Шамбамбукли. — Ты не представляешь себе, какие там были горы! А моря? А птицы?

— А какие прекрасные холмы! И быстрые ручьи с серебряными рыбками…

— И красивые мужественные люди…

— И величественные северные сияния…

Демиурги запнулись и ошалело уставились друг на друга.

— Уупс… — одновременно пробормотали они.

* * *

— Можешь меня поздравить, — сказал демиург Мазукта демиургу Шамбамбукли.

— Да? А с чем?

— Я тут много думал о несправедливости…

— Поздравляю! — с чувством произнес демиург Шамбамбукли.

— Что? А, понимаю… Нет, я другое имел в виду. Так вот, думал я о несправедливости, и пришел к интересным выводам. Ведь правда, в моих мирах имеет место несправедливость?

— Правда.

— Ну вот. Трезво оценив ситуацию, я решил сделать доброе дело. Эй, чего ты так вздрогнул?

— Видишь ли, Мазукта…

— Знаю, знаю, что ты мне хочешь сказать. И про мои методы, и про моё понятие справедливости. Всё это я учёл. И решил, что мне самому лучше ничего в мироздании не исправлять.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог?

— Нет! — Мазукта торжествующе ухмыльнулся. — Я придумал выход гораздо лучше. Я наделил один мир способностью к самоусовершенствованию! Каково, а?

— Звучит неплохо, но как…?

— Как я это реализовал? Очень просто. Как всё гениальное.

Мазукта вытащил из кармана сложенный листок и помахал им в воздухе.

— Вот! Это — моё изобретение. Договор о сотрудничестве между демиургом и человеком. Кто имеет лучшее представление о несправедливости? По кому она бьет сильнее всего? Кто в точности знает, что надо исправлять? Люди! Но для того, чтобы исправить мировую несправедливость, одних человеческих сил мало, для этого нужно чудо. Чудеса творит демиург, но он по природе своей… ну, ты знаешь мою природу.

— Знаю, — печально вздохнул Шамбамбукли.

— Итак, демиург имеет силы для переустройства мира, но не имеет понятия, что и как изменять. Люди имеют понятие, но не имеют сил. Что делает демиург?

— Что?

— Ха! А вот что. Демиург является к людям и передает им часть своей силы — столько, что её хватит с лихвой.

А дальше только стоит в сторонке и смотрит на результаты.

— Мазукта, я предвижу большие проблемы!

— Да брось ты! Какие могут быть проблемы? Думаешь, будет разброд? Не будет. Я же не всех наделял силой, и даже не кого попало. Только избранных! Тех, кто наверняка употребит полученную силу как надо.

— А по какому критерию ты их… избирал?

— По ряду критериев. Во-первых, я рассудил, что женщины более миролюбивы, и не станут обращать силу на разрушение. Во-вторых, я выбирал женщин умных — чтобы не действовали необдуманно, и молодых — то есть склонных переделывать мир к лучшему. Кроме того… а впрочем, неважно. Просто поверь мне на слово

— я передал свою силу в самые лучшие руки, какие только мог найти.

— Я верю, но…

— Тысяча мудрых, энергичных и неозлобленных девушек — вот моя армия реформации! Стоило большого труда их найти, между прочим. Зато теперь всё в мире будет как надо! — Мазукта любовно разгладил листок договора. — И людей осчастливил, и сам внакладе не остался.

— А что там у тебя написано? — заинтересовался Шамбамбукли.

— О, это и есть самая изюминка моей идеи! — Мазукта довольно хихикнул. — Одна договаривающася сторона, то есть я, обязуюсь наделить другую сторону сверхъестественными способностями, дабы эта другая сторона могла переделывать реальность по своему усмотрению. А взамен другая сторона переходит под моё безраздельное владение после смерти.

— То есть как?!

— Ну посуди сам. Кем станут эти люди после смерти? Младшими демиургами! Моими подмастерьями. Они же там, считай, практику проходят. Всю жизнь, лет триста-четыреста (маги долго живут!) будут переделывать мир, набивать руку, набираться опыта… А потом, вместо того, чтобы удрать на новую инкарнацию, станут помогать мне клепать новые миры. Представляешь, какой я тогда оборот запущу!

— Мазукта, мне эта идея отчего-то не нравится…

— А главное, — перебил Мазукта, — и об этом тебе неплохо бы подумать — это тот факт, что вся эта тысяча подмастерий будет прекрасно знать, что такое несправедливость и как с ней бороться. Мы будем производить идеальные миры, вне всякой конкуренции, и в огромных количествах! Нет, ты представь, какие перспективы!

— Даже не представляю.

— Ха, вот видишь! Пройдет еще лет двести, пока поступят первые ученики, и тогда я начну…

Раздался короткий звонок, и Мазукта осекся.

— Уже..? — моргнул он.

— А в чем дело? — спросил Шамбамбукли.

— Это сигнал, что для кого-то из учеников договор приведен в исполнение… Но так рано? Может, несчастный слу..?

Звонок тренькнул снова. И еще раз. И еще.

— Что-то не так, — всполошился Мазукта. — Пойду посмотрю.

Он поспешил в приёмную, Шамбамбукли пошел следом.

— Да что же это такое?! — Мазукта растерянно оглядывался по сторонам. — Как я теперь буду отделять человеческую сущность от сущности сожженых с ними дров? Почему они позволили себя кремировать? И почему так рано? И так много?!

Звонок тарахтел не умолкая.

— Девятьсот девяность восемь, девятьсот девяносто девять, — считал Мазукта, — тысяча, тысяча одна, тысяча две… Откуда лишние?! Две тысячи, три тысячи пятьсот, шесть тысяч, семь… восемь… десять… пятнадцать тысяч! Шамбамбукли, что происходит? Я же хотел как лучше! Я же… осчастливить… Доброе дело… Сорок тысяч! Сорок восемь тысяч! Но почему?!

А ведьмы всё продолжали и продолжали прибывать…

* * *

— Где я? — спросил человек.

— Ну что за дурацкий вопрос! — вздохнула канарейка. — И почему вы все начинаете именно с него?

— А всё-таки, где я? Это не похоже ни на ад, ни на рай.

— А это и не то, и не другое. Это приёмная демиурга Шамбамбукли. Но сейчас шефа нет, я за него.

— А ты кто?

— Сам не видишь? Я канарейка.

Человек пригляделся.

— Тю! Ты же заводная.

— Ну и что?

— А как же ты разговариваешь?

— А я не разговариваю. Просто произношу некоторые фразы из стандартного набора. Правда, набор у меня большой. Ну да вы, люди, редко что-то оригинальное спросите, так что всё в порядке.

— Но ты же неживая!

— Могу тебя заверить, я гораздо более живая, чем некоторые.

Человек насупился.

— Не смешно.

— Мне тоже. Но ты меня, если хочешь знать, оскорбил. Я — живое существо и горжусь этим.

— Ерунда. Заводная канарейка не может быть живой!

— Обоснуй.

— Ты не питаешься и не размножаешься. Этого достаточно.

— Как же я, по-твоему, могу размножаться, если я единственный обитатель этого мира, называемого «Приемная»?

— Делением.

— И не подумаю!

— Значит, ты неживая.

— А ты, когда был еще живым человеком, размножался делением?

— Нет, конечно.

— Значит, ты тоже был неживым?

— Эээ…

— Закрыли вопрос.

— Нет, не закрыли. Ты не питаешься.

— Питаюсь.

— Чем?

— Вот! — канарейка кивнула на свой ключик. — Это мой способ питания.

— Какое же это питание, если тебя кто-то заводит? — засмеялся человек.

— Не кто-то, а лично демиург! Вот ты — чем ты питаешься?

— Ну, хлебом, например.

— А откуда берется хлеб?

— Из пшеницы.

— А пшеница?

— Она на поле растет.

— Сама?

— Ну да. Сонышко светит, дождь поливает — вот она и растет.

— А кто, по-твоему, заводит солнышко?

Человек задумался.

— Ну вот, сам видишь, — сказала канарейка. — Вы, люди, не можете без всех этих условностей. Питание получаете через пятые руки. А я — напрямую от демиурга. Так кто же из нас более живой?