Часть II. Страна святых

ГЛАВА I. В ВЕЛИКОЙ СОЛЯНОЙ ПУСТЫНЕ

В центральной части огромного североамериканского материка лежит

унылая, бесплодная пустыня, с давних времен служившая преградой на пути

цивилизации. От Сьерра-Невады до Небраски, от реки Иеллоустон на севере до

Колорадо на юге простирается страна безлюдья и мертвой тишины. Но природа

и в этом унылом запустении показала свой прихотливый нрав. Здесь есть и

высокие горы, увенчанные снежными шапками, и темные, мрачные долины. Здесь

есть скалистые ущелья, где пробегают быстрые потоки, и огромные равнины,

зимою белые от снега, а летом покрытые серой солончаковой пылью. Но всюду

одинаково голо, неприютно и печально.

В этой стране безнадежности не живут люди. Иногда в поисках новых

мест для охоты туда забредают индейцы из племени поуни или черноногих, но

даже самые отчаянные храбрецы стремятся поскорее покинуть эти зловещие

равнины и вернуться в родные прерии. Здесь по кустарникам рыщут койоты,

порой в воздухе захлопает крыльями сарыч, и, грузно переваливаясь, пройдет

по темной лощине серый медведь, стараясь найти пропитание среди голых

скал. Вот, пожалуй, и все обитатели этой глухомани.

Наверное, нет в мире картины безрадостнее той, что открывается с

северного склона Сьерра-Бланка. Кругом, насколько хватает глаз,

простирается бесконечная плоская равнина, сплошь покрытая солончаковой

пылью; лишь кое-где на ней темнеют карликовые кусты чаппараля. Далеко на

горизонте высится длинная цепь гор с зубчатыми вершинами, на которых

белеет снег. На всем этом огромном пространстве нет ни признаков жизни, ни

следов, оставленных живыми существами. В голубовато-стальном небе не видно

птиц, и ничто не шевельнется на тусклой серой земле - все обволакивает

полная тишина. Сколько ни напрягать слух, в этой великой пустыне не

услышишь ни малейшего звука, здесь царит безмолвие - нерушимое, гнетущее

безмолвие.

Выше говорилось, что на равнине нет никаких следов живой жизни;

пожалуй, это не совсем верно. С высоты Сьерра-Бланка видна извилистая

дорога, которая тянется через пустыню и исчезает где-то вдали. Она

изборождена колесами и истоптана ногами многих искателей счастья. Вдоль

дороги, поблескивая под солнцем, ярко белеют на сером солончаке какие-то

предметы. Подойдите ближе и приглядитесь! Это кости - одни крупные и

массивные, другие помельче и потоньше. Крупные кости бычьи, другие же -

человеческие. На полторы тысячи миль можно проследить страшный караванным

путь по этим вехам - останкам тех, кто погиб в соляной пустыне.

4 мая 1847 года все это увидел перед собой одинокий путник. По виду

он мог бы сойти за духа или за демона тех мест. С первого взгляда трудно

было определить, сколько ему лет - под сорок или под шестьдесят. Желтая

пергаментная кожа туго обтягивала кости его худого, изможденного лица, в

длинных темных волосах и бороде серебрилась сильная проседь, запавшие

глаза горели неестественным блеском, а рука, сжимавшая ружье, напоминала

кисть скелета. Чтобы устоять на ногах, ему приходилось опираться на ружье,

хотя, судя по высокому росту и могучему сложению, он должен был обладать

крепким, выносливым организмом; впрочем, его заострившееся лицо и одежда,

мешком висевшая на его иссохшем теле, ясно говорили, почему он выглядит

немощным стариком. Он умирал - умирал от голода и жажды.

Напрягая последние силы, он спустился в лощину, потом одолел подъем в

тщетной надежде найти здесь, на равнине, хоть каплю влаги, но увидел перси

собой лишь соляную пустыню и цепь неприступных гор вдали. И нигде ни

дерева, ни кустика, ни признака воды! В этом необозримом пространстве для

него не было ни проблеска надежды. Диким, растерянным взглядом он

посмотрел на север, потом на восток и запад и понял, что его скитаниям

пришел конец, - здесь, на голой скале, ему придется встретить свою смерть.

" Не все ли равно, здесь или на пуховой постели лет через двадцать пять", -

пробормотал он, собираясь сесть в тень возле большого валуна.

Но прежде чем усесться, он положил на землю ненужное теперь ружье и

большой узел, завязанный серой шалью, который он нес, перекинув через

правое плечо. Узел был, очевидно, слишком тяжел для него, - спустив с

плеча, он не удержал его в руках и почти уронил на землю. Тотчас раздался

жалобный крик и из серой шали высунулись сначала маленькое испуганное

личико с блестящими карими глазами, потом два грязных пухлых кулачка.

- Ты меня ушиб! - сердито произнес детский голосок.

- Правда? - виновато отозвался путник. - Прости, я нечаянно.

Он развязал шаль; в ней оказалась хорошенькая девочка лет пяти, в

изящных туфельках, нарядном розовом платьице и полотняном переднике; все

это свидетельствовало о том, что ее одевала заботливая мать. Лицо девочки

побледнело и осунулось, но, судя по крепким ножкам и ручкам, ей пришлось

вытерпеть меньше лишений, чем ее спутнику.

- Тебе больно? - забеспокоился он, глядя, как девочка, запустив

пальцы в спутанные золотистые кудряшки, потирает затылок.

- Поцелуй, и все пройдет, - важно сказала она, подставляя ему

ушибленное место.

- Так всегда делает мама. А где моя мама?

- Она ушла. Думаю, ты скоро ее увидишь.

- Ушла? - переспросила девочка. - Как же это она не сказала " до

свиданья"? Она всегда прощалась, даже когда уходила к тете пить чай, а

теперь ее нет целых три дня. Ужасно пить хочется, правда? Нет ли здесь

воды или чего-нибудь поесть?

- Ничего тут нет, дорогая. Потерпи немножко, и все будет хорошо.

Положи сюда голову, тебе станет лучше. Нелегко говорить, когда губы сухие,

как бумага, но уж лучше я тебе скажу все, как есть. Что это у тебя?

- Смотри, какие красивые! Какие чудесные! - восторженно сказала

девочка, подняв два блестящих кусочка слюды. - Когда вернемся домой, я

подарю их братцу Бобу.

- Скоро ты увидишь много вещей куда красивее этих, - твердо ответил

ее спутник... - Ты только немножко потерпи. Вот что я хотел тебе сказать:

ты помнишь, как мы ушли с реки?

- Помню.

- Понимаешь, мы думали, что скоро придем к Другой реке. Не знаю, что

нас подвело - компас ли, карта или что другое, только мы сбились с дороги.

Вода наша вся вышла, сберегли мы каплю для вас, детишек, и... и...

- И тебе нечем было умыться? - серьезным тоном перебила девочка,

глядя в его грустное лицо.

- Да, и попить было нечего. Ну вот, сначала умер мистер Бендер, потом

индеец Пит, а за ним миссис Мак-Грегор, Джонни Хоунс и, наконец, твоя

мама.

- Мама тоже умерла! - воскликнула девочка и, уткнув лицо в

передничек, горько заплакала.

- Да, малышка, все умерли, кроме нас с тобой. Тогда я решил

поглядеть, нет ли воды в этой стороне, взвалил тебя на плечи, и мы

двинулись дальше. А тут оказалось еще хуже. И нам теперь и вовсе не на что

надеяться.

- Значит, мы тоже умрем? - спросила девочка, подняв залитое слезами

лицо.

- Да, видно, дело к тому идет.

- Что же ты мне раньше не сказал? - обрадовалась она. - Я так

испугалась! Но когда мы умрем, мы же пойдем к маме!

- Ты-то, конечно, пойдешь, милая.

- И ты тоже. Я расскажу маме, какой ты добрый. Наверное, она встретит

нас на небе в дверях с кувшином воды и с целой грудой гречишных лепешек,

горяченьких и поджаристых, - мы с Бобом так их любили! А долго еще ждать,

пока мы умрем?

- Не знаю, должно быть, недолго. - Он не отрываясь смотрел на север,

где на самом краю голубого небосвода показались три темные точки. С каждой

секундой они становились все больше и все ближе и вскоре превратились в

трех крупных коричневых птиц, которые медленно покружили над головами

путников и уселись на скале чуть выше них. Это были сарычи, хищники

западных равнин, их появление предвещало смерть.

- Курочки, курочки! - радостно воскликнула девочка, указывая на

зловещих птиц, и захлопала в ладошки, чтобы они снова взлетели. -

Послушай, а это место тоже создал Бог?

Неожиданный вопрос вывел его из задумчивости.

- Конечно!

- Он создал Иллинойс, и Миссури тоже он создал, - продолжала девочка.

- А это место, наверное, создал кто-то другой и забыл про деревья и воду.

Тут не так хорошо, как там.

- Может, помолимся? - неуверенно предложил ее спутник.

- Но мы же еще не ложимся спать, - возразила девочка.

- Это ничего. Конечно, еще не время для молитвы, но Бог не обидится,

ручаюсь тебе. Прочти те молитвы, что ты всегда читала на ночь в повозке,

когда мы ехали по долинам.

Девочка удивленно раскрыла глаза.

- А почему ты сам не хочешь?

- Я их позабыл, - сказал он. - Я не молился с тех пор, как был чуть

побольше, чем ты. Молись, а я буду повторять за тобой.

- Тогда ты должен стать на колени, и я тоже стану, - сказала девочка,

расстилая на земле шаль. - Сложи руки вот так, и тебе сразу станет хорошо.

Это было странное зрелище, которого, впрочем, не видел никто, кроме

сарычей. На расстеленной шали бок о бок стояли на коленях двое путников:

щебечущий ребенок и отчаянный, закаленный жизнью бродяга. Его изможденное,

костлявое лицо и круглая мордашка девочки были запрокинуты вверх; глядя в

безоблачное небо, оба горячо молились страшному божеству, с которым они

остались один на один. Два голоса - тоненький, звонкий и низкий и хриплый

- молили его о милости и прощении. Помолившись, они сели в тени возле

валуна; девочка вскоре уснула, прикорнув на широкой груди своего

покровителя. Он долго сторожил ее сон, но мало-помалу усталость взяла

свое. Три дня и три ночи он не смыкал глаз и не давал себе отдыха. Его

отяжелевшие веки постепенно опускались, а голова все ниже и ниже клонилась

на грудь, пока его поседевшая борода не коснулась золотистых локонов

девочки. Оба спали крепким, тяжелым сном без сновидений.

Если бы путнику удалось побороть сонливость, то через полчаса его

глазам представилась бы странная картина. Далеко, на самом краю соляной

равнины, показалось крошечное облачко пыли; поначалу еле заметное,

сливающееся с дымкой на горизонте, оно постепенно разрасталось вверх и

вширь, пока не превратилось в плотную тучу. Она увеличивалась все больше,

и наконец стало ясно, что эта пыль поднята множеством движущихся живых

существ. Будь эти места более плодородны, можно было бы подумать, что это

бизоны, которые огромными стадами пасутся в прериях. Но здесь, в мертвой

пустыне, вряд ли водились бизоны. Облако медленно приближалось к одинокой

скале, где спали двое несчастных. Сквозь дымку пыли показались парусиновые

крыши повозок и силуэты вооруженных всадников - загадочное явление

оказалось двигавшимся с, запада караваном. Но каким караваном! Когда

головная его часть приблизилась к скале, на горизонте еще не было видно

конца. Пересекая огромную равнину, тянулись нестройными вереницами телеги,

крытые повозки, всадники, пешие, множество женщин, сгибавшихся под ношей;

были здесь и дети, семенившие возле повозок или выглядывавшие из-под белых

парусиновых крыш. Очевидно, это была не просто партия переселенцев, а

целое кочевое племя, которое какие-то обстоятельства вынудили искать себе

нового пристанища. В ясном воздухе над этим громадным скопищем людей плыл

разноголосый гул, смешанный с топотом, ржанием лошадей и скрипом колес. Но

как ни громок был этот шум, он не разбудил обессиленных путников, спавших

на скале.

Во главе колонны ехало несколько всадников в темной домотканой одежде

и с ружьями за спиной. Лица их были неподвижны и суровы. У подножия скалы

они остановились и стали совещаться.

- Родники направо, братья, - сказал всадник с гладко выбритым лицом,

жестким складом рта и сильной проседью в волосах.

- Направо от Сьерра-Бланка, - стало быть, мы выедем к Рио-Гранде, -

отозвался другой.

- Не бойтесь остаться без воды! - воскликнул третий. - Тот, кто мог

высечь воду из скал, не покинет свой избранный народ!

- Аминь! Аминь! - подхватили остальные.

Они собирались двинуться дальше, как вдруг самый молодой и зоркий из

них удивленно вскрикнул, указывая на зубчатый утес над ними. Вверху, ярко

выделяясь на сером камне, трепетал клочок розовой ткани. Всадники

мгновенно сдержали лошадей и перекинули ружья на грудь. Отделившись от

колонны, к ним на подмогу галопом поскакала еще группа всадников. У всех

на устах было одно слово: " Краснокожие".

- Тут не может быть много индейцев, - сказал седоволосый человек,

судя по всему, глава отряда. - Мы миновали племя поуни, а по эту сторону

гор других племен нет.

- Брат Стэнджерсон, я пойду вперед и посмотрю, что там такое, -

вызвался один из всадников.

- И я! И я! - раздались голоса.

- Оставьте лошадей здесь, мы будем ждать вас внизу, - распорядился

старший.

Молодые люди мгновенно спрыгнули с лошадей и, привязав их, начали

карабкаться по крутизне вверх, к розовому предмету, разжегшему их

любопытство. Они взбирались быстро и бесшумно, с той ловкостью и

уверенностью движений, какая бывает только у опытных лазутчиков. Стоявшие

внизу следили, как они перепрыгивали с уступа на уступ, пока наконец не

увидели их фигуры вверху, на фоне неба. Тот юноша, что первый поднял

тревогу, опередил остальных. Люди, шедшие следом, вдруг увидели, как он

удивленно вскинул руки, и, догнав его, тоже остановились, пораженные

представшим перед ними зрелищем.

На маленькой площадке, венчавшей голую вершину, высился гигантский

валун, а возле него лежал крупный, но невероятно исхудалый мужчина с

длинной бородой. По безмятежному выражению его изможденного лица и по

ровному дыханию было видно, что он крепко спит. Рядом, обхватив его темную

жилистую шею круглыми беленькими ручками и положив голову ему на грудь,

спала девочка. Ее золотистые волосы рассыпались по вытертому бархату его

куртки, розовые губы чуть раздвинулись в счастливой улыбке, показывая

ровный ряд белоснежных зубов. Ее пухлые белые ножки в белых носочках и

аккуратных туфельках с блестящими пряжками представляли странный контраст

с длинными высохшими ногами ее спутника. Над ними, на краю скалы,

торжественно и мрачно восседали три сарыча; при появлении пришельцев они с

хриплым, сердитым клекотом медленно взмыли вверх.

Крик этих мерзких птиц разбудил спящих; они подняли головы,

растерянно озираясь вокруг. Мужчина, шатаясь, встал и поглядел вниз, на

равнину, такую пустынную в тот час, когда его сморил сон, а теперь

кишевшую множеством людей и животных. Не веря своим глазам, он провел

рукой по лицу.

- Вот это, наверное, и есть предсмертный бред, - пробормотал он.

Девочка стояла рядом, держась за полу его куртки, и молча глядела вокруг

широко раскрытыми глазами.

Пришельцам быстро удалось убедить несчастных, что их появление не

галлюцинация. Один из них поднял девочку и посадил себе на плечо, а двое

других, поддерживая изможденного путника, помогли ему спуститься вниз и

подойти к каравану.

- Меня зовут Джоном Ферье, - сказал он. - Нас было двадцать два

человека, остались в живых только я да эта малютка. Остальные погибли от

голода и жажды еще там, на юге.

- Это твоя дочь? - спросил кто-то.

- Теперь моя! - вызывающе сказал путник. - Моя, потому что я ее спас.

Никому ее не отдам! С этого дня она - Люси Ферье. Но вы-то кто? - спросил

он, с любопытством глядя на своих рослых загорелых спасителей. - Похоже,

вас тут целая туча!

- Почти десять тысяч! - ответил один из молодых людей. - Мы божьи

чада в изгнании, избранный народ ангела Мерена.

- В первый раз о таком слышу, - сказал путник. - Порядочно же у него

избранников, как я погляжу!

- Не смей кощунствовать! - строго прикрикнул его собеседник. - Мы те,

кто верит в святые заповеди, начертанные египетскими иероглифами на

скрижалях кованого золота, которые были вручены святому Джозефу Смиту в

Палмайре. Мы прибыли из Нову в штате Иллинойс, где мы построили свой храм.

Мы скрываемся от жестокого тиранства и от безбожников и ищем убежище,

пусть даже среди голой пустыни.

Название " Нову", видимо, что-то напомнило Джону Ферье.

- А, теперь знаю, - сказал он. - Вы мормоны.

- Да, мы мормоны, - в один голос подтвердили незнакомцы.

- Куда же вы направляетесь?

- Мы не знаем. Нас ведет рука Господа в лице нашего Провидца. Сейчас

ты предстанешь перед ним. Он скажет, что с тобой делать.

К этому времени они уже спустились к подножию горы; их ждала целая

толпа пилигримов - бледные, кроткие женщины, крепенькие, резвые дети и

озабоченные мужчины с суровыми глазами. Увидев, как изможден путник и как

мала шедшая с ним девочка, они разразились возгласами удивления и

сочувствия. Но сопровождающие, не останавливаясь, вели их дальше, пока не

очутились возле повозки, которая была гораздо больше остальных и украшена

ярче и изящнее. Ее везла шестерка лошадей, другие же повозки были

запряжены парой и лишь немногие - четверкой. Рядом с возницей сидел

человек лет тридцати на вид; такая крупная голова и волевое лицо могли

быть только у вождя. Он читал толстую книгу в коричневом переплете; когда

подошла толпа, он отложил книгу и со вниманием выслушал рассказ о

происшедшем. Затем он повернулся к путникам.

- Мы возьмем вас с собой, - торжественно произнес он, - лишь в том

случае, если вы примете нашу веру. Мы не потерпим волков в нашем стаде.

Если вы окажетесь червоточиной, постепенно разъедающей плод, то пусть

лучше ваши кости истлеют в пустыне. Согласны вы идти с нами на этих

условиях?

- Да, я пойду с вами на каких угодно условиях! - с такой пылкостью

воскликнул Ферье, что суровые старейшины не могли удержаться от улыбки. И

только строгое выразительное лицо вождя не изменило прежнего выражения.

- Возьми его к себе, брат Стэнджерсон, - сказал он, - накорми и напои

его и ребенка. Поручаю тебе также научить их нашей святой вере. Но мы

слишком долго задержались. Вперед, братья! В Сион!

- В Сион! В Сион! - воскликнули стоявшие поблизости мормоны. Этот

клич, подхваченный остальными, понесся по длинному каравану и, перейдя в

неясный гул, затих где-то в дальнем его конце. Защелкали кнуты, заскрипели

колеса, Повозки тронулись с места, и караван снова потянулся через

пустыню. Старейшина, попечениям которого Провидец поручил двух путников,

отвел их в свой фургон, где их накормили обедом.

- Вы будете жить здесь, - сказал он. - Пройдет несколько дней, и ты

совсем окрепнешь. Но не забывай, что отныне и навсегда ты принадлежишь к

нашей вере. Так сказал Бригем Янг, а его устами говорил Джозеф Смит,

то есть глас Божий.

ГЛАВА II. ЦВЕТОК ЮТЫ

Здесь, пожалуй, не место вспоминать все бедствия и лишения, которые

пришлось вынести беглым мормонам, пока они не нашли свою тихую пристань. С

беспримерным в истории упорством они пробирались от берегов Миссисипи до

западных отрогов Скалистых гор. Дикари, хищные звери, голод, жажда,

изнеможение и болезни - словом, все препятствия, которые природа ставила

на их пути, преодолевались с чисто англосаксонской стойкостью. И все же

долгий путь и бесконечные беды расшатали волю даже самых отважных. Когда

внизу перед ними открылась залитая солнцем широкая долина Юты, когда они

услышали от своего вождя, что это и есть земля обетованная и что эта

девственная земля отныне будет принадлежать им навеки, все, как один,

упали на колени, в жарких молитвах благодаря Бога.

Янг оказался не только смелым вожаком, но и толковым управителем.

Вскоре появились карты местности и чертежи с планировкой будущего города.

Вокруг него были разбиты участки для ферм, распределявшиеся соответственно

положению каждого. Торговцам предоставили возможность заниматься

торговлей, ремесленникам - своим ремеслом. Городские улицы и площади

возникали словно по волшебству. В долине осушали болота, ставили изгороди,

расчищали поля, сажали, сеяли, и на следующее лето она золотилась зреющей

пшеницей. В этом необычном поселении все росло, как на дрожжах. И быстрее

всего вырастал огромный храм в центре города; с каждым днем он становился

все выше и обширней. С ранней зари до наступления ночи возле этого

монумента, воздвигаемого поселенцами тому, кто благополучно провел их

через множество опасностей, стучали молотки и визжали пилы.

Два одиноких путника, Джон Ферье и маленькая девочка, делившая его

судьбу в качестве приемной дочери, прошли с мормонами до конца их трудных

странствий. Маленькая Люси удобно путешествовала в повозке Стэнджерсона,

где вместе с нею помещались три жены мормона и его сын, бойкий,

своевольный мальчик двенадцати лет. Детская душа обладает упругостью, и

Люси быстро оправилась от удара, причиненного смертью матери; вскоре она

стала любимицей женщин и привыкла к новой жизни на колесах под парусиновой

крышей. А Ферье, окрепнув после невзгод, оказался полезным проводником и

неутомимым охотником. Он быстро завоевал уважение мормонов, и, добравшись

наконец до земли обетованной, они единодушно решили, что он заслуживает

такого же большого и плодородного участка земли, как и все прочие

поселенцы, разумеется, за исключением Янга и четырех главных старейшин -

Стэнджерсона, Кемболла, Джонстона и Дреббера, которые были на особом

положении.

На своем участке Ферье поставил добротный бревенчатый сруб, а в

последующие годы делал к нему пристройки, и в конце концов его жилище

превратилось в просторный загородный дом. Ферье обладал практической

сметкой, любое дело спорилось в его ловких руках, а железное здоровье

позволяло ему трудиться на своей земле от зари до зари, поэтому дела на

ферме шли отлично. Через три года он стал зажиточнее всех своих соседей,

через шесть лет был состоятельным человеком, через девять - богачом, а

через двенадцать лет в Солт-Лейк-Сити не нашлось бы и десяти человек,

которые могли бы сравняться с ним. От Солт-Лейк-Сити до далекого хребта

Уосатч не было имени известнее, чем имя Джона Ферье.

И только одно-единственное обстоятельство огорчало и обижало его

единоверцев. Никакие доводы и уговоры не могли заставить его взять себе,

по примеру прочих, несколько жен. Он не объяснял причины отказа, но

держался своего решения твердо и непреклонно. Одни обвиняли его в

недостаточной приверженности к принятой им вере, другие считали, что он

просто скупец и не желает лишних расходов. Некоторые утверждали, что всему

причиной старая любовь и что где-то на берегах Атлантического океана по

нему тоскует белокурая красавица. Но как бы то ни было, Ферье упорно

оставался холостяком. В остальном же он строго следовал вере поселенцев и

слыл человеком набожным и честным.

Люси Ферье росла в бревенчатом доме и помогала приемному отцу во всех

его делах. Мать и нянек ей заменяли свежий горный воздух и целительный

аромат сосен. Время шло, и с каждым годом она становилась все выше и

сильнее, все ярче рдел ее румянец, и все более упругой делалась походка. И

не в одном путнике, проезжавшем по дороге мимо фермы Ферье, оживали вдруг

давно заглохшие чувства при виде стройной девичьей фигурки, мелькавшей на

пшеничном поле или сидевшей верхом на отцовском мустанге, которым она

правила с легкостью и изяществом настоящей дочери Запада. Бутон

превратился в цветок, и в тот год, когда Джон Ферье оказался самым богатым

из фермеров, его дочь считалась самой красивой девушкой во всей Юте.

Конечно, не отец был первым, кто заметил превращение ребенка в

женщину. Отцы вообще замечают это редко. Перемена совершается так

постепенно и неуловимо, что ее невозможно определить точной датой. Ее не

сознает даже сама девушка, пока от звука чьего-то голоса или прикосновения

чьей-то руки не затрепещет ее сердце и она вдруг с гордостью и страхом не

почувствует, что в ней зреет что-то новое и большое. Редкая женщина не

запомнит на всю жизнь тот пустяковый случай, который возвестил ей зарю

новой жизни. Для Люси Ферье этот случай был отнюдь не пустяковым, не

говоря уже о том, что он повлиял на ее судьбу и судьбы многих других.

Стояло жаркое июньское утро. Мормоны трудились, как пчелы, - недаром

они избрали своей эмблемой пчелиный улей. Над полями, над улицами стоял

деловитый гул. По пыльным дорогам тянулись длинные вереницы нагруженных

тяжелой поклажей мулов - они шли на запад, ибо в Калифорнии вспыхнула

золотая лихорадка, а путь по суше проходил через город Избранных. Туда же

двигались гурты овец и волов с дальних пастбищ, тянулись караваны усталых

переселенцев; нескончаемое путешествие одинаково изматывало и людей и

животных.

Сквозь эту пеструю толчею с уверенностью искусного наездника скакала

на своем мустанге Люси Ферье. Лицо ее раскраснелось, длинные каштановые

волосы развевались за спиной. Отец послал ее в город с каким-то

поручением, и, думая лишь о деле и о том, как она его выполнит, девушка с

бесстрашием юности врезалась в самую гущу движущейся толпы. Охотники за

золотом, обессиленные долгой дорогой, с восторженным изумлением глазели ей

вслед. Даже бесстрастным индейцам, обвешанным звериными шкурами, изменила

их привычная выдержка, и они восхищенно разглядывали эту бледнолицую

красавицу.

У самой окраины города дорогу запрудило огромное стадо скота, с ним

еле справлялись пять-шесть озверевших пастухов. Люси, горевшей

нетерпением, показалось, что животные расступились, и она решила ехать

напрямик сквозь стадо. Но едва она успела въехать в образовавшийся проезд,

как ряды животных снова сомкнулись, и она очутилась в живом потоке, со

всех сторон окруженная длиннорогими быками с налитыми кровью глазами.

Девушка привыкла управляться со скотом и, ничуть не растерявшись, при

каждой возможности подгоняла лошадь, надеясь пробиться вперед. К

несчастью, один из быков случайно или намеренно боднул мустанга в бок, и

тот мгновенно пришел в неистовство. Храпя от ярости, он взвился на дыбы,

загарцевал, заметался так, что, будь Люси менее искусной наездницей, он

непременно сбросил бы ее с седла. Положение становилось опасным. Каждый

раз, опуская передние копыта, взбешенный мустанг снова натыкался на рога и

снова вставал на дыбы, разъяряясь еще больше. Девушка изо всех сил

старалась удержаться в седле, иначе ее ждала страшная смерть под копытами

грузных, перепуганных быков. Она не знала, что делать; у нее закружилась

голова, рука, сжимавшая поводья, ослабела. Задыхаясь от пыли, от запаха

разгоряченных животных, она в отчаянии чуть было не выпустила из рук

поводья, как вдруг рядом послышался ободряющий голос, и она поняла, что ей

пришли на помощь. И тотчас же смуглая мускулистая рука схватила

испуганного мустанга за уздечку, и незнакомый всадник, протискиваясь между

быков, вскоре вывел его на окраинную улицу.

- Надеюсь, вы не пострадали, мисс? - почтительно обратился к Люси ее

спаситель.

Взглянув в его энергичное смуглое лицо, она весело рассмеялась.

- Я ужасно струсила, - наивно сказала она, - вот уж не думала, что

мой Пончо испугается стада быков!

- Слава Богу, что вы удержались в седле, - серьезно произнес всадник,

высокий молодой человек в грубой охотничьей куртке и с длинным ружьем за

спиной. Лошадь под ним была крупная, чалой масти.

- Вы, должно быть, дочь Джона Ферье? - спросил он. - Я видел, как вы

выезжали из ворот его фермы. Когда вы его увидите, спросите, помнит ли он

Джефферсона Хоупа из Сент-Луиса. Если он тот самый Ферье, то они с моим

отцом были очень дружны.

- Почему же вам не зайти и не спросить об этом самому? - спокойно

спросила девушка.

Молодому человеку, очевидно, понравилось это предложение - у него

даже заблестели глаза.

- Я бы с удовольствием, - сказал он, - но мы два месяца пробыли в

горах, и я не знаю, удобно ли в таком виде делать визиты. Придется принять

нас такими, как есть.

- Он примет вас с огромной благодарностью, и я тоже, - ответила Люси.

- Он очень любит меня. Если бы меня растоптали эти быки, он горевал бы всю

жизнь.

- Я тоже, - сказал молодой охотник.

- Вы? Но вам-то что до меня? Ведь мы с вами даже не друзья.

Смуглое лицо охотника так помрачнело, что Люси Ферье громко

рассмеялась.

- О, не принимайте это всерьез, - сказала она. - Конечно, теперь вы

наш друг. Приходите к нам непременно! А сейчас я должна торопиться, иначе

отец ничего не станет мне поручать! До свиданья!

- До свиданья! - Он снял свое широкое сомбреро и наклонился к ее

маленькой ручке. Люси круто повернула мустанга, стегнула его хлыстом и

поскакала по широкой дороге, вздымая за собой облако пыли.

Джефферсон Хоуп-младший вернулся к своим спутникам. Он был угрюм и

молчалив. Они искали в горах Невады серебро и возвратились в

Солт-Лейк-Сити, надеясь собрать денег для разработки открытых ими залежей.

Он был увлечен этим делом не меньше остальных, пока внезапное происшествие

не отвлекло его мысли совсем в иную сторону.

Образ прелестной девушки, чистой и свежей, как ветерок Сьерры, до

глубины всколыхнул его пылкую, необузданную душу. Когда она скрылась из

виду, он понял, что отныне для него началась новая жизнь и что ни

спекуляции с серебром, ни любые другие дела не могут быть для него важнее,

чем это неожиданное и всепоглощающее чувство. Это была не юношеская

мимолетная влюбленность, а бурная, неистовая страсть человека с сильной

волей и властным характером. Он привык добиваться всего, чего хотел. Он

поклялся себе, что добьется и теперь, если только удача зависит от

напряжения всех сил и от всей настойчивости, на какую он способен.

В тот же вечер он пришел к Джону Ферье и потом навещал его так часто,

что вскоре стал своим человеком в доме. Джон целых двенадцать лет не

выезжал за пределы долины и к тому же был настолько поглощен своей фермой,

что почти ничего не знал о том, что делается в мире. А Джефферсон Хоуп мог

рассказать немало, и рассказчик он был такой, что его заслушивались и отец

и дочь. Он был пионером в Калифорнии и знал много диковинных историй о

том, как в те безумные и счастливые дни создавались и гибли целые

состояния. Он был разведчиком необжитых земель, искал в горах серебряную

руду, промышлял охотой и работал на ранчо. Если что-либо сулило

рискованные приключения, Джефферсон Хоуп всегда был тут как тут. Вскоре он

стал любимцем старого фермера, который не скупился на похвалы его

достоинствам. Люси при этом обычно помалкивала, но горячий румянец и

радостно блестевшие глаза ясно говорили о том, что ее сердце ей уже не

принадлежит. Простодушный фермер, быть может, и не видел этих

красноречивых признаков, но они не ускользнули от внимания того, кто

завоевал ее любовь.

Однажды летним вечером он подскакал верхом к ферме и спешился у

ворот. Люси, стоявшая на пороге дома, пошла ему навстречу. Он привязал

лошадь к забору и зашагал по дорожке.

- Я уезжаю, Люси, - сказал он, взяв ее руку в свои и нежно глядя ей в

глаза. - Я не прошу вас ехать со мной сейчас, но согласны ли вы уехать со

мной, когда я вернусь?

- А когда вы вернетесь? - засмеялась она, краснея.

- Самое большее месяца через два. Я приеду и увезу вас, дорогая моя.

Никто не посмеет стать между нами.

- А что скажет отец?

- Он согласен, если дела на рудниках пойдут хорошо. А я в этом не

сомневаюсь.

- Ну, если вы с отцом уже столковались, что же мне остается делать...

- прошептала девушка, прижавшись щекой к его широкой груди.

- Благодарю тебя, Господи! - хрипло произнес он и, нагнувшись,

поцеловал девушку. - Значит, решено! Чем дольше я останусь с тобой, тем

труднее будет уехать. Меня ждут в каньоне. До свиданья, радость моя, до

свиданья. Увидимся через два месяца.

Он наконец оторвался от нее, вскочил на лошадь и бешеным галопом

поскакал прочь - даже не оглянулся, словно боясь, что, если увидит ее хоть

раз, у него не хватит силы уехать. Стоя у ворот, Люси глядела ему вслед,

пока он не скрылся из виду. Тогда она вошла в дом, чувствуя, что

счастливее ее нет никого во всей Юте.

ГЛАВА III. ДЖОН ФЕРЬЕ БЕСЕДУЕТ С ПРОВИДЦЕМ

С тех пор, как Джефферсон Хоуп и его товарищи уехали из

Солт-Лейк-Сиги, прошло три недели. Сердце Джона Ферье сжималось от тоски

при мысли о возвращений молодого человека и о неизбежной разлуке со своей

приемной дочерью. Однако сияющее личико девушки действовало на него

сильнее любых доводов, и он почти примирился с неизбежностью. В глубине

своей мужественной души он твердо решил, что никакая сила не заставит его

выдать дочь за мормона. Он считал, что мормонский брак - это стыд и позор.

Как бы он ни относился к догмам мормонской веры, в вопросе о браке он был

непоколебим. Разумеется, ему приходилось скрывать свои убеждения, ибо в

стране святых в те времена было опасно высказывать еретические мысли.

Да, опасно, и настолько опасно, что даже самые благочестивые не

осмеливались рассуждать о религии иначе, как шепотом, боясь, как бы их

слова не были истолкованы превратно и не навлекли бы на них немедленную

кару. Жертвы преследования сами стали преследователями и отличались при

этом необычайной жестокостью. Ни севильская инквизиция, ни германский

фемгерихт, ни тайные общества в Италии не могли создать более мощной

организации, чем та, что темной тенью стлалась по всему штату Юта.

Организация эта была невидима, окутана таинственностью и поэтому

казалась вдвое страшнее. Она была всеведущей и всемогущей, но действовала

незримо и неслышно. Человек, высказавший хоть малейшее сомнение в

непогрешимости мормонской церкви, внезапно исчезал, и никто не ведал, где

он и что с ним сталось. Сколько ни ждали его жена и дети, им не суждено

было увидеть его и узнать, что он испытал в руках его тайных судей.

Неосторожное слово или необдуманный поступок неизбежно вели к уничтожению

виновного, но никто не знал, что за страшная сила гнетет их. Не

удивительно, что люди жили в непрерывном страхе, и даже посреди пустыни

они не смели шептаться о своих тягостных сомнениях.

Поначалу эта страшная темная сила карала только непокорных - тех,

кто, приняв веру мормонов, отступался от нее или нарушал ее догмы. Вскоре,

однако, ее стали чувствовать на себе все больше и больше людей. У мормонов

не хватало взрослых женщин; а без женского населения доктрина о

многоженстве теряла всякий смысл. И вот поползли странные слухи - слухи об

убийствах среди переселенцев, о разграблении их лагерей, причем в тех

краях, где никогда не появлялись индейцы. А в гаремах старейшин появлялись

новые женщины - тоскующие, плачущие, с выражением ужаса, застывшим на их

лицах. Путники, проезжавшие в горах поздней ночью, рассказывали о шайках

вооруженных людей в масках, которые бесшумно прокрадывались мимо них в

темноте. Слухи и басни обрастали истинными фактами, подтверждались и

подкреплялись новыми свидетельствами, и наконец эта темная сила обрела

точное название. И до сих пор еще в отдаленных ранчо Запада слова " союз

данитов" или " ангелы-мстители" вызывают чувство суеверного страха.

Но, узнав, что это за организация, люди стали бояться ее не меньше, а

больше. Никто не знал, из кого состояла эта беспощадная секта. Имена тех,

кто участвовал в кровавых злодеяниях, совершенных якобы во имя религии,

сохранялись в глубокой тайне. Друг, которому вы поверяли свои сомнения

относительно Провидца и его миссии, мог оказаться одним из тех, которые,

жаждая мести, явятся к вам ночью с огнем и мечом. Поэтому каждый боялся

своего соседа и никто не высказывал вслух своих сокровенных мыслей.

В одно прекрасное утро Джон Ферье собрался было ехать в поля, как

вдруг услышал стук щеколды. Выглянув в окно, он увидел полного рыжеватого

мужчину средних лет, который направлялся к дому. Ферье похолодел: это был

не кто иной, как великий Бригем Янг.

Ферье, дрожа, бросился к двери встречать вождя мормонов - он знал,

что это появление не сулит ничего хорошего. Янг сухо ответил на

приветствия и, сурово сдвинув брови, прошел вслед за ним в гостиную.

- Брат Ферье, - сказал он, усевшись и сверля фермера взглядом из-под

светлых ресниц, - мы, истинно верующие, были тебе добрыми друзьями. Мы

подобрали тебя в пустыне, где ты умирал от голода, мы разделили с тобой

кусок хлеба, мы привезли тебя в Обетованную долину, наделили тебя хорошей

землей и, покровительствуя тебе, дали возможность разбогатеть. Разве не

так?

- Так, - ответил Джон Ферье.

- И взамен мы потребовали только одного: чтобы ты приобщился к

истинной вере и во всем следовал ее законам. Ты обещал, но если то, что

говорят о тебе, правда, значит, ты нарушил обещание.

- Как же я его нарушил? - протестующе поднял руки Ферье. - Разве я не

вношу свою долю в общий фонд? Разве я не хожу и храм? Разве я...

- Где твои жены? - перебил Янг, оглядываясь вокруг. - Пусть придут, я

хочу с ними поздороваться.

- Это верно, я не женат. Но женщин мало, и многие среди нас нуждаются

в них больше, чем я. Я все-таки не одинок - обо мне заботится моя дочь.

- Вот о дочери я и хочу поговорить с тобой, - сказал вождь мормонов.

- Она уже взрослая и слывет цветком Юты; она пришлась по сердцу некоторым

достойнейшим людям.

Джон Ферье насторожился.

- О ней болтают такое, чему я не склонен верить. Ходят слухи, что она

обручена с каким-то язычником. Это, конечно, пустые сплетни. Что сказано в

тринадцатой заповеди святого Джозефа Смита? " Каждая девица, исповедующая

истинную веру, должна быть женой одного из избранных; если же она станет

женой иноверца, то совершит тяжкий грех". Я не могу поверить, чтобы ты,

истинно верующий, позволил своей дочери нарушить святую заповедь.

Джон Ферье молчал, нервно теребя свой хлыст.

- Вот это будет испытанием твоей веры - так решено на Священном

Совете Четырех. Девушка молода, мы не хотим выдавать ее за седого старика

и не станем лишать ее права выбора. У нас, старейшин, достаточно своих

телок[14], но мы должны дать жен нашим сыновьям. У Стэнджерсона есть сын,

у Дреббера тоже, и каждый из них с радостью примет в дом твою дочь. Пусть

она выберет одного из двух. Оба молоды, богаты и исповедуют нашу святую

веру. Что ты на это скажешь?

Ферье, сдвинув брови, молчал.

- Дайте нам время подумать, - сказал он наконец. - Моя дочь еще очень

молода, ей рано выходить замуж.

- Она должна сделать свой выбор за месяц, - ответил Янг, подымаясь с

места. - Ровно через месяц она обязана дать ответ.

В дверях он обернулся; лицо его вдруг налилось кровью, глаза злобно

сверкнули.

- Если ты, Джон Ферье, - почти закричал он, - вздумаешь о своими

слабыми силенками противиться приказу Четырех, то ты пожалеешь, что твои и

ее кости не истлели тогда на Сьерра-Бланка!

Погрозив ему кулаком, он вышел за дверь. Ферье молча слушал, как

хрустит галька на дорожке под его тяжелыми сапогами.

Он сидел, упершись локтем в колено, и раздумывал, как сообщить обо

всем этом дочери, но вдруг почувствовал ласковое прикосновение руки и,

подняв голову, увидел, что Люси стоит рядом.

- Я не виновата, - сказала она, отвечая на его недоуменный взгляд. -

Его голос гремел по всему дому. Ах, отец, отец, что нам теперь делать?

- Ты только не бойся! - Он притянул девушку к себе и ласково провел

широкой грубой ладонью по ее каштановым волосам. - Все уладится. Как тебе

кажется, ты еще не начала остывать к этому малому?

В ответ послышалось горькое всхлипывание, и ее рука стиснула руку

отца.

- Значит, нет. Ну и слава Богу - не хотел бы я услышать, что ты его

разлюбила. Он славный мальчик и настоящий христианин к тому же, не то, что

здешние святоши, несмотря на все их молитвы и проповеди. Завтра в Неваду

едут старатели - я уж как-нибудь дам ему знать, что с нами приключилось. И

насколько я понимаю, он примчится сюда быстрее, чем телеграфная депеша!

Это сравнение рассмешило Люси, и она улыбнулась сквозь слезы.

- Он приедет и посоветует, как нам быть, - сказала она. - Но мне

страшно за тебя, дорогой. Говорят... говорят, что с теми, кто идет

наперекор Провидцу, всегда случается что-то ужасное...

- Но мы еще не идем ему наперекор, - возразил отец. - А дальше видно

будет, еще успеем поостеречься. У нас впереди целый месяц, а потом, мне

думается, нам лучше всего бежать из Юты.

- Бросить Юту!

- Да, примерно так.

- А наша ферма?

- Постараемся продать, что можно, выручим немного денег, а остальное

- что ж, пусть пропадает. По правде говоря, Люси, я уже не раз подумывал

об этом. Ни перед кем я не могу пресмыкаться, как здешний народ

пресмыкается перед этим чертовым Провидцем. Я свободный американец, и все

это не по мне. А переделывать себя уже поздно. Если он вздумает шататься

вокруг нашей фермы, то, чего доброго, навстречу ему вылетит хороший заряд

дроби!

- Но они нас не выпустят!

- Погоди, пусть приедет Джефферсон, и мы все устроим. А пока ни о чем

не беспокойся, девочка, и не плачь, а то у тебя опухнут глазки, и мне от

него здорово попадет! Бояться нечего, и никакая опасность нам не грозит.

Джон Ферье успокаивал ее весьма уверенным тоном, но Люси не могла не

заметить, что в этот вечер он с особой тщательностью запер все двери, а

потом вычистил и зарядил старое, заржавленное охотничье ружье, которое

висело у него над кроватью.

ГЛАВА IV. ПОБЕГ

На следующее утро после разговора с мормонским Провидцем Джон Ферье

отправился в Солт-Лейк-Сити и, найдя знакомого, который уезжал в горы

Невады, вручил ему письмо для Джефферсона Хоупа. Он написал, что им

угрожает неминуемая опасность и что крайне необходимо, чтобы он приехал

поскорее. Когда Ферье отдал письмо, на душе у него стало легче, и,

возвращаясь домой, он даже повеселел.

Подойдя к ферме, он удивился, увидев, что к столбам ворот привязаны

две лошади. Удивление его возросло, когда он вошел в дом: в гостиной

весьма непринужденно расположились двое молодых людей. Один, длиннолицый и

бледный, развалился в кресле-качалке, положив ноги на печь; второй, с

бычьей шеей и грубым, одутловатым лицом, стоял у окна, заложив руки в

карманы, и насвистывал церковный гимн. Оба кивнули вошедшему Ферье.

- Вы, вероятно, нас не знаете, - начал тот, что сидел в

кресле-качалке. - Это сын старейшины Дреббера, а я Джозеф Стэнджерсон,

который странствовал с вами в пустыне, когда Господь простер свою руку и

направил вас в лоно истинной церкви.

- Как направит он всех людей на свете, когда придет время, - гнусавым

голосом подхватил второй, - У Бога для праведных места много.

Джон Ферье холодно поклонился. Он догадался, кто они, эти гости.

- Мы пришли, - продолжал Стэнджерсон, - просить руки вашей дочери для

того из нас, кто полюбится вам и ей. Правда, поскольку у меня всего четыре

жены, а у брата Дреббера - семь, то у меня есть некоторое преимущество.

- Ничего подобного, брат Стэнджерсон! - воскликнул Дреббер. - Дело

вовсе не в том, сколько у кого жен, - главное, кто сможет их содержать.

Мне отец передал свои фабрики, стало быть, я теперь богаче тебя.

- Зато виды на будущее у меня лучше! - запальчиво возразил

Стэнджерсон. - Когда Господь призовет к себе моего отца, мне достанется

его кожевенный завод и дубильня. Кроме того, я старше тебя и выше по

положению!

- Пусть девушка выберет сама, - усмехнулся Дреббер, любуясь своим

отражением в зеркале. - Мы предоставим решать ей.

Джон Ферье слушал этот разговор у двери, кипя от злости и еле

сдерживая желание обломать свой хлыст о спины гостей.

- Ну, вот что, - сказал он, шагнув вперед. - Когда моя дочь вас

позовет, тогда и придете, а до тех пор я не желаю видеть ваши физиономии!

Молодые мормоны остолбенело воззрились на хозяина. По их понятиям,

спор из-за девушки был высочайшей честью и для нее и для ее отца.

- Из этой комнаты два выхода, - продолжал Ферье, - через дверь и

через окно. Который вы предпочитаете?

Ярость, исказившая его лицо, и угрожающе поднятый кулак заставили

гостей вскочить на ноги и поспешно обратиться в бегство. Старый фермер шел

за ними до дверей.

- Когда договоритесь, кто из вас жених, дайте мне знать, - с издевкой

сказал он.

- Ты за это поплатишься! - выкрикнул Стэнджерсон, побелев от злости.

- Ты ослушался Провидца и Совет Четырех и будешь раскаиваться в этом до

конца своих дней!

- Тяжело тебя покарает десница Божья! - воскликнул Дреббер-младший. -

Мы сотрем тебя с лица земли!

- Еще посмотрим, кто кого, - взревел Ферье и бросился было за ружьем,

но Люси удержала его, схватив за руку.

А за воротами уже слышался стук копыт, и Ферье понял, что их теперь

не догнать.

- Ах, подлые ханжи! - бранился фермер, отирая со лба пот. - Да лучше

мне видеть тебя мертвой, чем женой кого-нибудь из них!

- Я тоже предпочла бы умереть, отец, - твердо сказала девушка. - Но

ведь скоро приедет Джефферсон.

- Да. Теперь уже скоро. И чем скорее, тем лучше: от них всего можно

ожидать.

И в самом деле, мужественный старый фермер и его приемная дочь сейчас

отчаянно нуждались в совете и помощи. Среди мормонов еще не было случая,

чтобы кто-нибудь оказывал открытое неповиновение старейшинам. Если даже

мелкие проступки карались столь сурово, чего же мог ждать такой бунтарь,

как Ферье? Он знал, что ни положение, ни богатство его не спасут. Люди не

менее известные и состоятельные, чем он, внезапно исчезали навсегда, а все

их имущество переходило к церкви. Ферье был далеко не труслив, и все же он

трепетал, думая о нависшей над ним таинственной, неосязаемой угрозе. Любую

явную опасность он встретил бы, не теряя присутствия духа, но его страшила

неизвестность. Он скрывал этот страх от дочери и делал вид, будто все

происшедшее - сущие пустяки, но любовь к отцу сделала ее прозорливой, и

она подмечала все оттенки его настроения и ясно видела, что ему сильно не

по себе.

Он ждал, что Янг возмутится его поведением и призовет его к ответу, и

не ошибся, хотя это случилось совершенно неожиданным образом. На следующее

же утро он, проснувшись, с изумлением обнаружил маленький квадратный

листок бумаги, пришпиленный к одеялу прямо у него на груди. Крупным

размашистым почерком на нем было написано:

" На искупление вины тебе дается двадцать девять дней, а потом - ".

Тире было страшнее всяких угроз. Ферье тщетно ломал голову, стараясь

догадаться, как могла эта бумажка попасть к нему в комнату, Слуги спали в

отдельном флигеле, а все окна и двери дома были накрепко заперты. Он

уничтожил бумажку и ничего не сказал дочери, но сердце его холодело от

ужаса. Двадцать девять дней оставалось до конца месяца, то есть срока,

назначенного Янгом. Какое же мужество, какие силы нужны для борьбы с

врагом, обладающим такой таинственной властью? Рука, приколовшая к его

одеялу записку, могла нанести ему удар в сердце, и он так и не узнал бы,

кто его убийца.

На другое утро ему стало еще страшнее. Сидя с ним за завтраком, Люси

вдруг удивленно вскрикнула и показала на потолок. Там, на самой середине,

было выведено - очевидно, обугленной палкой - число " 28". Для Люси это

было загадкой, а Ферье не стал ей ничего объяснять. Всю эту ночь он

просидел с ружьем в руках, не смыкая глаз и навострив слух. Он ничего не

увидел и не услышал, но утром снаружи на двери появилось число " 27".

Так проходил день за днем, и каждое утро он неизменно убеждался, что

незримые враги ведут точный счет и где-нибудь на виду обязательно

оставляют напоминание о том, сколько дней осталось до конца назначенного

срока. Иногда роковые цифры появлялись на стенах, иногда - на полу, а то и

на листках бумаги, приклеенных к садовой калитке или к доскам забора. При

всей своей бдительности Джон Ферье так и не мог обнаружить, каким образом

появлялись эти ежедневные предупреждения. Каждый раз при виде цифр его

охватывал почти суеверный ужас. Он потерял покой, исхудал, и в глазах его

стоял тоскливый страх, как у затравленного зверя. Его поддерживала лишь

единственная надежда на то, что вот-вот из Невады примчится молодой

охотник.

Число двадцать постепенно сократилось до пятнадцати, пятнадцать до

десяти, а от Джефферсона Хоупа все не было никаких вестей. Количество

оставшихся дней таяло, но Хоуп не появлялся. Услышав на улице стук конских

копыт или окрик возчика, погонявшего лошадей, старый фермер бросался к

воротам, надеясь, что наконец-то пришла помощь. Но когда цифра пять

сменилась четверкой, а четверка тройкой, он совсем пал духом и перестал

надеяться на спасение. Он понимал, что один, да еще плохо зная окружающие

горы, он будет совершенно беспомощен. Все проезжие дороги тщательно

охранялись, и никто не мог выехать без пропуска, выданного Советом

Четырех. Куда ни поверни, нигде не скрыться от нависшей над ним

смертельной опасности. И все-таки ничто не могло поколебать его решения

скорее расстаться с жизнью, чем обречь свою дочь на позор и бесчестие.

Однажды вечером он сидел один, уйдя в мысли о своей беде и тщетно

стараясь найти какой-нибудь выход. Утром на стене дома появилась цифра

" 2"; завтра - последний день назначенного срока. И что будет потом?

Воображение смутно рисовало ему всякие ужасы. А дочь - что будет с ней,

когда его не станет? Неужели нет способа вырваться из этой паутины, плотно

облепившей их обоих? Он уронил голову на стол и заплакал от сознания

своего бессилия.

Но что это? До него донесся легкий скребущий звук, отчетливо слышный

в ночной тишине. Звук этот шел от входной двери. Ферье прокрался в

прихожую и напряженно прислушался. Несколько секунд полной тишины, затем

снова тот же чуть слышный и словно бы вкрадчивый звук. Очевидно, кто-то

тихонько постукивал пальцем по дверной филенке. Быть может, ночной убийца,

явившийся привести в исполнение приговор тайного судилища? Или это

напоминание о том, что наступил последний день отпущенного ему срока? Джон

Ферье решил, что мгновенная смерть лучше мучительного ожидания, которое

истерзало его сердце и заставляло трепетать каждый нерв. Бросившись

вперед, он выдернул засов и распахнул дверь.

Снаружи было тихо и спокойно. Стояла ясная ночь, в небе ярко

переливались звезды. Фермер оглядел маленький, огороженный решеткой садик

перед домом - ни там, ни на улице не было ни души. Облегченно вздохнув,

Ферье посмотрел направо и налево и вдруг, случайно опустив глаза, увидел

прямо у своих ног ничком распростертого на земле человека.

Ферье в ужасе отпрянул к стене и схватился за горло, чтобы подавить

крик. Первой его мыслью было, что человек на земле ранен или мертв; но тот

вдруг быстро и бесшумно, как змея, пополз по земле прямо в дом. Очутившись

в прихожей, человек вскочил на ноги и запер дверь. Затем обернулся - и

изумленный фермер узнал жесткое и решительное лицо Джефферсона Хоупа.

- Господи! - задыхаясь, произнес Джон Ферье. - Как ты меня напугал!

Почему ты явился ползком?

- Дайте мне поесть, - прохрипел Хоуп. - Двое суток у меня не было во

рту ни крошки. - Он набросился на холодное мясо и хлеб, оставшиеся на

столе после ужина, и жадно поглощал кусок за куском.

- Как Люси? - спросил он, утолив голод.

- Ничего. Она не знает, в какой мы опасности, - ответил Ферье.

- Это хорошо. За домом следят со всех сторон. Вот почему мне пришлось

ползти. Но как они ни хитры, а охотника из Уошоу им не поймать!

Почувствовав, что теперь у него есть преданный союзник, Джон Ферье

словно переродился. Он схватил загрубевшую руку Хоупа и крепко стиснул.

- Таким, как ты, можно гордиться, - сказал он. - Не многие бы

рискнули разделить с нами такую беду!

- Что верно, то верно, - ответил молодой охотник. - Я очень вас

уважаю, но, по чести сказать, будь вы один, я бы еще дважды подумал,

прежде чем совать голову в это осиное гнездо. Я приехал из-за Люси, и пока

Джефферсон Хоуп ходит по земле, с ней ничего не случится!

- Что же мы будем делать?

- Завтра - последний день, и если сегодня не скрыться, вы погибли. В

Орлином ущелье нас ждут две лошади и мул. Сколько у вас денег?

- Две тысячи долларов золотом и пять тысяч банкнотами.

- Достаточно. У меня примерно столько же. Надо пробраться через горы

в Карсон-Сита. Разбудите Люси. Хорошо, что слуги спят не в доме.

Пока Ферье помогал дочери собираться в путешествие, Джефферсон Хоуп

собрал в узелок все съестное, что нашлось в доме, и наполнил глиняный

кувшин водой - он знал по опыту, что в горах источников мало, к тому же

они находятся далеко один от другого. Едва он закончил сборы, как явился

фермер с дочерью, уже одетой и готовой отправиться в путь. Влюбленные

поздоровались пылко, но торопливо: сейчас нельзя было терять ни минуты, а

дел предстояло еще много.

- Мы должны выйти немедленно, - сказал Джефферсон Хоуп тихо и твердо,

как человек, сознающий, насколько велика опасность, но решивший не

сдаваться. - За передним и черным ходом следят, но мы можем осторожно

вылезти в боковое окно и пойти полями. Выйдем к дороге, а оттуда всего две

мили до Орлиного ущелья, где нас ждут лошади. К рассвету мы проедем

половину пути через горы.

- А что, если нас задержат? - спросил Ферье.

Джефферсон похлопал по рукоятке револьвера, торчащей из-под его

куртки.

- Если их будет слишком много, то двух-трех мы возьмем с собой, -

мрачно усмехнулся он.

В доме потушили свет, и Ферье из темного окна поглядел на свои поля,

которые он покидал навсегда. Он давно уже приучал себя к мысли о том, что

эта жертва неизбежна: честь и счастье дочери были для него дороже

утраченного состояния. Вокруг стояла безмятежная тишь, чуть слышно

шелестели деревья, широкие поля дышали покоем, и было трудно представить

себе, что где-то там притаилась смерть. Однако, судя по бледности и

суровому выражению лица молодого охотника, пробираясь к дому, он видел

достаточно и был осторожным не зря.

Ферье взял мешок с деньгами, Джефферсон Хоуп - скудный запас еды и

воду, а Люси - маленький сверток с несколькими дорогими ее сердцу

вещицами. Очень медленно и осторожно открыв окно, они подождали, пока

черная туча не наползла на небо, закрыв собою звезды, и тогда один за

другим спустились в маленький садик. Пригнувшись и затаив дыхание, они

прокрались к забору и бесшумно двинулись вдоль него к пролому, выходившему

в пшеничное поле. Внезапно молодой человек толкнул своих спутников в тень,

и все трое, дрожа, приникли к земле.

Жизнь в прериях развила у Джефферсона Хоупа острый, рысий слух. Едва

он и его друзья успели растянуться на земле, как в нескольких шагах

раздался заунывный крик горной совы; в ответ послышался такой же крик

где-то неподалеку. И тотчас же в проломе, куда стремились беглецы,

возникла неясная темная фигура; опять тот же жалобный условный крик - и из

темноты выступил второй человек.

- Завтра в полночь, - произнес первый, по-видимому, начальник. -

Когда трижды прокричит козодой.

- Хорошо, - ответил второй. - Сказать брату Дребберу?

- Скажи ему, а он пусть передаст другим. Девять к семи!

- Семь к пяти! - сказал второй, и они разошлись в разные стороны.

Последние слова, очевидно, были паролем и отзывом. Когда шаги их затихли

вдали, Джефферсон вскочил на ноги, помог своим спутникам пройти через

пролом и побежал по полю, поддерживая девушку и почти неся ее на руках,

когда она выбивалась из сил.

- Скорей, скорей! - то и дело шептал он, задыхаясь. - Мы прошли линию

часовых. Теперь все зависит от быстроты. Скорей!

Попав наконец на дорогу, где идти было легче, беглецы зашагали

быстрее. Лишь однажды им кто-то попался навстречу, но им удалось вовремя

броситься в поле, и они остались незамеченными. Не доходя до города,

охотник свернул на узкую каменистую тропу, ведшую в горы. В темноте над

ними маячили две черные зубчатые вершины, разделенные узким ущельем, - это

и было Орлиное ущелье, где беглецов ждали лошади. С безошибочным чутьем

Джефферсон Хоуп провел своих спутников между огромных валунов и затем по

высохшему руслу потока к укромному месту среди скал, где были привязаны

верные животные. Девушку усадили на мула, старый Ферье со своим мешком сел

на одну из лошадей, другую же Джефферсон Хоуп, взяв под уздцы, повел по

крутой, обрывистой тропе.

Это был трудный путь для тех, кто не привык к природе в самом

первобытном ее состоянии. С одной стороны на тысячу футов вверх вздымалась

огромная скала, черная, суровая и грозная, с длинными базальтовыми

столбами вдоль отвесной стены, похожими на ребра окаменевшего чудовища. С

другой стороны - обрыв и дикий хаос внизу, нагромождение каменных глыб и

обломков, по которым ни пройти, ни проехать. А посредине беспорядочно

петляла тропа, местами такая узкая, что ехать по ней можно было лишь

гуськом; и такая скалистая, что одолеть ее мог только опытный наездник. И

все же, несмотря на трудности и опасности, беглецы воспрянули духом, ибо с

каждым шагом увеличивалось расстояние между ними и той страшной

деспотической силой, от которой они пытались спастись.

Однако вскоре им пришлось убедиться, что они еще не совсем ушли

из-под власти святых. Они доехали до самого глухого места на всем пути,

как вдруг девушка испуганно вскрикнула и указала наверх. Там, над самой

тропинкой, на темной скале четко выделялся на фоне неба силуэт одинокого

часового. И в ту же минуту часовой заметил их, и над безмолвным ущельем

прогремел окрик: " Кто идет? "

- Путники в Неваду, - отозвался Джефферсон Хоуп, хватаясь за ружье,

лежавшее поперек седла.

Часовой, взведя курок, вглядывался в них сверху, видимо, не

удовлетворенный ответом Хоупа.

- Кто дал разрешение? - спросил он.

- Священный Совет Четырех, - сказал Ферье. Живя среди мормонов, он

знал, что Совет Четырех представляет собою высшую власть.

- Девять к семи! - крикнул часовой.

- Семь к пяти, - быстро ответил Джефферсон Хоуп, вспомнив

подслушанный в саду пароль.

- Проезжайте с Богом, - сказал голос сверху.

За сторожевым постом дорога стала шире, и лошади перешли на рысь.

Оглянувшись, путники увидели одинокого человека, который стоял, опершись

на ружье, и поняли, что благополучно миновали границу страны избранного

народа. Впереди их ждала свобода!

ГЛАВА V. АНГЕЛЫ-МСТИТЕЛИ

Всю ночь они ехали по извилистым ущельям, по петляющим каменистым

тропам. Не раз они сбивались с пути, но Хоуп, отлично знавший горы, снова

выводил их на правильную дорогу. Когда рассвело, перед ними открылось

зрелище удивительной, хотя и дикой красоты. Со всех сторон их обступали