Часть шестая 3 страница. Я стояла у прилавка и разговаривала с торговкой, с которой уже успела познакомиться раньше, как вдруг почувствовала

Я стояла у прилавка и разговаривала с торговкой, с которой уже успела познакомиться раньше, как вдруг почувствовала, что кто-то дергает меня за кружево на рукаве. Я обернулась и увидела перед собой дородную женщину средних лет в широкополой шляпе.

Заметив мой изумленный взгляд, незнакомка обратилась к двум стоявшим рядом с ней мужчинам. Один был молодой, худощавый и внешне очень походил на ученого; другой – постарше и одет как человек знатный. Женщина заговорила с ними на незнакомом мне языке. Молодой человек внимательно выслушал ее, а потом что-то сказал аристократу по-французски. Тот кивнул и обратился ко мне.

– Позвольте представиться, я – граф Саутгемптон, – сказал он. – На меня возложена высокая миссия встретить госпожу Анну Клевскую, невесту короля Англии, и на протяжении всего пути до Лондона осуществлять ее охрану. Вот эта дама, все называют ее Матушка Лове, возглавляет штат прислуги принцессы. Она хотела бы знать, кто вы такая. По ее словам, она не видела столь искусного шитья с тех пор, как покинула Германию.

Таким образом, мне пришлось открыть свое имя гораздо раньше, чем хотелось бы, но тут уж ничего не поделаешь. Я не могла войти в круг приближенных к королевской семье, не назвав себя и не заявив о своем высоком происхождении.

– Я англичанка. Меня зовут Джоанна Стаффорд.

Глаза Саутгемптона вспыхнули.

– Стаффорд? А вы, случайно, не родственница герцога Бекингема?

– Он мой дядя, сэр.

– Но почему вы здесь? Английские придворные дамы встречают невесту короля в Дувре, Кентербери или Гринвиче. Так было заранее решено и организовано.

– Я не принадлежу ко двору, – ответила я как можно более твердым голосом. – Я путешествовала по Европе и по счастливому совпадению обстоятельств возвращаюсь в Англию одновременно с прибытием туда невесты короля. Я уже заказала себе каюту на одном из кораблей, сопровождающих ее высочество.

Дама опять что-то сказала молодому ученому по-немецки. Он перевел графу на французский, а тот мне: Матушка Лове желает немедленно знать, кто стоит перед ней. Ей объяснили, причем беседа наша все так же протекала в несколько этапов, с использованием французского и немецкого языков.

– Да-да, почему бы и нет? – прокомментировал последнее заявление немки граф Саутгемптон. – Стаффорды – исключительно знатное семейство.

Он повернулся ко мне:

– Матушка Лове говорит, что принцесса Анна обязательно пожелает познакомиться с английской леди из благородного семейства, которая к тому же умеет так искусно шить. Мы надеемся выйти в море завтра. Ваши вещи перенесут на галеон принцессы, и вы сможете удостоиться ее аудиенции.

С бьющимся от волнения сердцем я сделала реверанс.

Но на следующий день мы никуда не отправились. И через день тоже. На берегу, у самой воды, были выставлены наблюдатели, которые круглосуточно следили за погодой, чтобы подать сигнал, когда станет достаточно тихо и ясно для перехода через пролив к берегам Англии, от которой Кале отделяло тридцать миль. Только через три дня, в субботу 27 декабря, на рассвете раздались выстрелы пушек. Это был сигнал к отплытию.

Я быстро явилась на берег, и меня перевезли на самый большой корабль.

На палубе никого не было; принцесса и ее приближенные дамы уже спустились вниз. Было слишком холодно, чтобы любоваться поднятием парусов. Я обрадовалась, решив, что про меня все забыли, но тут ко мне подошел граф Саутгемптон и велел следовать за ним.

В обширной каюте Анны Клевской было не протолкнуться. В плотном кольце немецких дам и английских джентльменов ее даже не было видно.

Вдруг сквозь толпу ко мне пробрался какой-то молодой человек:

– А я и не знал, что с нами будет кто-то из Стаффордов. А тут такая красавица… – Он смерил меня взглядом и поклонился. – Разрешите представиться: Томас Сеймур.

Так вот он каков, брат покойной королевы, «бездельник и грубиян», которому в свое время отказала Мэри Говард, ставшая впоследствии супругой Генри Фицроя.

– Принцесса ждет вас, – нетерпеливо напомнил мне Саутгемптон.

В кресле, обложенная со всех сторон подушками, склонившись над шитьем, сидела молодая женщина в изысканном платье. На голове ее была огромная шляпа необычной треугольной формы. По левую руку от нее стояли Матушка Лове и юный ученый, которого я уже видела в Кале.

Матушка Лове что-то сказала принцессе по-немецки, и та подняла голову. Кивнула, посмотрела на Саутгемптона, потом на меня. На вид Анне Клевской было года двадцать три, щеки ее не были столь бледны, как у большинства англичанок. Цвет лица у нас с ней был почти одинаковый. Нос, пожалуй, несколько длинноват, изящный подбородок, большие карие глаза, длинные ресницы. Взгляд спокойный и исполненный достоинства, как и подобает будущей королеве.

Принцесса что-то ответила Матушке Лове по-немецки (как все-таки резко, даже грубо звучит этот язык). Очевидно, она тоже не знала ни английского, ни французского. «Интересно, – подумала я, – как она станет общаться со своим мужем?»

– Ее высочество хотели бы взглянуть на образец вашего рукоделия, – сообщил мне граф. – Шитье – ее любимое занятие.

Я наблюдала, как будущая королева изучает вышивку. Она принялась так и этак вертеть мою работу, и лицо ее осветилось восхищенной улыбкой. А мне вдруг стало тревожно за эту молодую женщину: я вспомнила, что ее совсем скоро отдадут замуж за Генриха VIII. Брат принцессы, герцог Клевский, должно быть, был человеком не только крайне честолюбивым, но и бессердечным.

С помощью добровольных переводчиков принцесса попросила меня рассказать о себе.

– Леди Анна спрашивает, замужем ли вы, – перевел мне Саутгемптон.

Я отрицательно покачала головой.

Потом она поинтересовалась, где я живу с родителями.

– Можете сообщить ее высочеству, что родители мои умерли и я живу одна в собственном доме.

Когда Матушка Лове сообщила ей по-немецки о моем положении, Анна Клевская слегка смутилась и спросила, как это возможно для женщины благородного происхождения, да и вообще для всякой женщины, жить одной.

Я тяжко вздохнула. Бесполезно пытаться что-то скрыть, придется выкладывать все.

– Пожалуйста, объясните ее высочеству, что я была послушницей в католическом монастыре, но теперь монастырей в Англии больше не существует.

Саутгемптон растерянно заморгал.

– Но это же правда, – сказала я.

Он наконец перевел мои слова на французский. Молодой ученый бросил на меня тревожный взгляд и только потом перевел все на немецкий для Матушки Лове. К моему изумлению, лицо Анны Клевской снова озарилось восхищенной улыбкой.

– Матушка ее высочества, – сообщил мне Саутгемптон, – очень любит монахинь и считает обитателей монастырей своими ближайшими друзьями.

Я ошеломленно уставилась на него. Граф наклонился ко мне поближе и пояснил:

– Матушка принцессы все еще исповедует католическую веру, хотя сын ее, герцог Вильгельм, лютеранин.

Последовала длинная фраза по-немецки. Принцесса сказала, что дамы вроде меня – из хороших семей, в совершенстве владеющие искусством рукоделия и другими полезными навыками, необходимыми всякой замужней женщине, – должны как можно раньше вступать в брак. И теперь, когда я больше не монахиня, нужно меня срочно за кого-нибудь выдать. Если я согласна, она, когда станет королевой, поговорит со своим супругом, королем Англии, о том, чтобы подобрать мне достойного мужа.

Доложив мне все это, граф слегка покраснел. Как и все английские официальные лица, он, конечно, знал о существовании «Акта о шести статьях», согласно которому бывшим монахам и монахиням вступать в брак запрещалось, и с тревогой ждал, что я отвечу.

Я решила благоразумно сменить тему:

– Я благодарю ее высочество, она очень добра ко мне. Но сейчас я должна уделять много времени своему предприятию. Я живу в городе Дартфорде и занимаюсь тем, что тку гобелены… Свой первый гобелен я почти закончила. Теперь мне нужно подыскать подходящего покупателя.

Мои слова породили множество вопросов, которые принцесса возбужденно задавала один за другим, а Саутгемптон передавал мне. Тем временем наш корабль, раскачиваясь на волнах, мчался к берегам Англии, и кое-кто из придворных дам уже стал жертвой морской болезни. Но самой принцессе было хоть бы что.

К несчастью, вскоре Анна Клевская снова вернулась к разговору о моем замужестве.

– Ее высочество, – сказал Саутгемптон, – весьма озабочена вашим положением и считает, что вам обязательно надо в ближайшее время вступить в брак и зажить семейной жизнью. Она говорит, что для всякой нормальной женщины дети – величайшая радость. Бог даст, и она родит королю Англии нескольких сыновей и дочерей. Принцесса надеется, что король удовлетворит смиренную просьбу ее семьи назвать их старшего сына Вильгельмом в честь ее возлюбленного брата.

Я стояла на раскачивающейся палубе, смотрела на милое лицо Анны Клевской, слушала ее искренние речи, а сама трепетала от ужаса. Даже имя совпадает: Вильгельм – это ведь немецкий вариант Уильяма.

– Вам нехорошо, госпожа Стаффорд? – спросил граф Саутгемптон.

– Да, боюсь, что так, – пробормотала я.

Принцессе передали мои извинения. Я уже хотела удалиться, как граф напоследок перевел еще одну просьбу:

– Ее высочество просит вас сопровождать ее на пути в Гринвич, где она встречается с королем. Будет ли вам это удобно?

Я вытаращила на него глаза и молчала.

– Госпожа Стаффорд, будет ли вам это удобно? – раздраженно повторил он вопрос.

– Да, конечно. – Я сделала глубокий реверанс и вышла из каюты принцессы.

Что же делать? Мне отвратительна была мысль о том, что после убийства короля Генриха император Карл и его союзники захватят Англию. Но теперь я не сомневалась: если Анна Клевская родит сына, страшное пророчество сбудется.

Через несколько часов, когда солнце уже почти село, наш корабль достиг берегов Англии. Мы высадились на берег в Диле и по распоряжению лорда Уордена, начальника всех портов графства, нас разместили в Дилском замке. Вся свита будущей королевы, не исключая теперь и меня самой, должна была провести там ночь. А завтра мы отправимся в Дувр и дальше в Кентербери. Я слышала, что королеву ожидают в Лондоне третьего или четвертого января.

Я присоединилась к веренице сопровождающих лиц, которые входили в освещенные ярко горящими факелами ворота замка. По обеим сторонам дорожки стояла жиденькая толпа людей, бросивших вызов зимнему холоду и явившихся на нас посмотреть. Встречала нас небольшая группа местных сановников; я предполагала, что сейчас увижу и самого лорда Уордена.

Но, подойдя ближе, я увидела, что гостей поджидает пышно разодетая пара: высокий дородный мужчина средних лет и молодая черноволосая женщина. Кто-то тихо проговорил: «Герцог и герцогиня Саффолк». И я вспомнила, что год назад уже слышала о них в «Алой розе». Катрин Брэндон была дочерью Марии де Салинас, в замужестве графини Уиллоуби. А супруг ее, герцог Саффолк, считался лучшим другом короля Генриха VIII.

Подошла моя очередь, я опустилась перед ними в реверансе и представилась:

– Джоанна Стаффорд.

Юная герцогиня, облаченная в длинный, богато расшитый плащ из бархата, внимательно всматривалась мне в лицо. Сидевшая рядом с ней собака тоже насторожилась, уставившись на меня.

– Не вы ли когда-то служили при дворе Екатерины Арагонской вместе с моей покойной матушкой? – спросила Катрин Брэндон. – Мне бы хотелось поговорить с вами сегодня вечером, немного попозже.

– Я к вашим услугам, – ответила я и отправилась вслед за толпой, уже вступавшей в замок.

Будущая королева, Матушка Лове и остальные дамы свиты, а также граф Саутгемптон были приглашены наверх, в королевские апартаменты замка. Там к ним должны были присоединиться и герцог Саффолк с супругой.

Остальных, в том числе и меня, проводили в огромный зал, где уже были накрыты длинные столы. Вокруг стоял непрерывный гул бесконечных разговоров. Я нашла себе укромное местечко и немножко перекусила, одновременно стараясь придумать какое-нибудь разумное объяснение для герцогини Саффолк, которая, без сомнения, поинтересуется, каким образом я попала в свиту Анны Клевской.

– Простите, – раздался голос, – госпожа Стаффорд?

Я подняла голову и увидела перед собой улыбающуюся физиономию Томаса Сеймура.

– Меня попросили срочно разыскать вас, – сообщил он. – Если быть откровенным, даже умоляли. Тут есть одна юная леди, которая утверждает, что якобы вы ее знаете, и вот она хочет срочно с вами поговорить.

– Юная леди? – удивилась я. – Не из свиты принцессы?

– Понятия не имею. Если желаете, я провожу вас к ней… А потом, когда начнутся танцы, вы позволите мне быть вашим кавалером?

– Благодарю вас, я не танцую. А теперь, прошу вас, проводите меня к юной леди, которая желает поговорить со мной, – произнесла я подчеркнуто холодно.

В глазах Сеймура вспыхнули искорки: к несчастью, он, похоже, был из числа тех мужчин, кого отказы лишь раззадоривают.

Он так долго вел меня по коридору куда-то вглубь замка, что я заподозрила розыгрыш и уже хотела было заявить, что мне не нравятся подобные шутки. И тут вдруг мы оказались в какой-то нише, где стояла молодая женщина со свечой в руке.

Это была Нелли, которая прислуживала мне на Сент-Полс-роу. На девушке был длинный широкий плащ, однако я сразу заметила, что она беременна. Бедняжка смотрела на меня умоляющими глазами.

– Вы знаете эту даму? – уточнил Сеймур.

– Да. Благодарю вас, сэр Томас.

– Увидимся позже, – сказал он со значением и был таков.

– Нелли, что ты здесь делаешь? – спросила я и вдруг похолодела. – Надеюсь, тебя послал не сеньор Хантарас?

– Нет-нет, я давно его не видела, – успокоила меня девушка. – Мы с матушкой сейчас служим в одном доме в Дувре. И я приехала посмотреть на прибытие новой королевы, а потом увидела вас, госпожа Стаффорд. А еще я хотела поговорить с вами о… Жаккарде. Он, наверное, тоже должен скоро вернуться в Англию?

Я снова почувствовала укол совести: если бы я вовремя позаботилась о бедняжке и еще в Лондоне оградила бы ее от этого человека, ничего этого не произошло бы.

– Жаккард – отец твоего ребенка?

– Да, – прошептала Нелли. – Он уехал из Англии, надолго уехал и не сказал мне ни слова. Госпожа Стаффорд, я не хочу, чтобы нас подслушали. Прошу вас, давайте пойдем вон туда, там есть одно укромное местечко.

Она потащила меня по коридору, толкнула какую-то дверь, и мы оказались в маленькой комнатке, в которой царил жуткий беспорядок.

– Нелли, ты уж, пожалуйста, прости, что я говорю тебе это, мне очень жаль, но ты должна знать правду. Возьми себя в руки и наберись мужества… Видишь ли, Жаккард… возможно, он никогда больше не вернется в Англию.

Нелли ничего не сказала. Свеча освещала ее лицо, и я заметила в глазах своей бывшей служанки какой-то странный блеск.

– Да, – прошептала она наконец. – Я знаю. – И посмотрела куда-то мне за спину.

Тут по полу вдруг промелькнула тень. И внезапно я увидела сеньора Хантараса. В руке он сжимал какой-то предмет. Вот он вскинул руку над головой и с силой ударил им меня по макушке.

Я почувствовала страшную боль. А потом наступил полный мрак.

Я была без сознания очень долго. Но наконец потихоньку стала выкарабкиваться из небытия. Я ничего не видела, не могла двигаться. Потом поняла, что глаза мои закрыты плотной повязкой, а руки крепко связаны. Но мне было все равно. Ощущения, которые я испытывала, мне даже нравились. Безмятежно и тихо я плыла по бесконечности мрака.

Когда повязку с моих глаз все-таки сняли, я увидела склонившуюся надо мной незнакомую темноволосую женщину лет сорока.

– Выпейте, – коротко сказала она и дала мне глотнуть некрепкого эля.

– Благодарю вас.

Я огляделась. Связанная по рукам и ногам, я лежала в фургоне, который стоял на месте. Чтобы я не замерзла, на меня навалили кучу одеял. Все окна и двери фургона были закрыты, и не представлялось возможным увидеть, что там снаружи. Я была словно заперта в огромном сундуке. Только сквозь трещины в крыше фургона сочился дневной свет.

– Вы кто, матушка Нелли? – спросила я.

– А кто же еще, – ответил за нее мужчина, сидевший в углу напротив.

Это был сеньор Хантарас. Он быстро наклонился ко мне и потребовал:

– Чтобы ускорить дело и обойтись без лишних мучений, говорите сразу: зачем вы прибыли в Дилский замок в свите Анны Клевской?

Я понимала, что это угроза, но почему-то совсем не испугалась. На душе у меня, как ни странно, было хорошо и спокойно.

– Здравствуйте, сеньор Хантарас, – сказала я и, что уж совсем невероятно, радостно улыбнулась своему мучителю.

Он обернулся к женщине:

– Ты зачем дала ей так много?

Та опустила глаза. В одной руке у матушки Нелли была бутылка, очень похожая на аптекарскую. На дне ее перекатывались какие-то тусклые бусинки.

«А-а, камень бессмертия, или пресловутый красный цветок Индии», – подумала я. Я узнала эти шарики, точно такие же я видела в монастырском лазарете у Эдмунда. Он давал их нашей умирающей прачке, чтобы облегчить ей страдания. А позже признался, что и сам пил настойку из этих дьявольских зернышек. Вот и меня сейчас угостили тем же самым зельем, к которому пристрастился Эдмунд.

Тут я подумала, что, похоже, попала в серьезную переделку. Но сразу же прогнала эту мысль как безумную. Как все это может быть опасно, если мне сейчас так хорошо, если такой мир снизошел мне в душу?

Сеньор Хантарас потряс меня за плечо:

– Говорите немедленно, зачем вы прибыли сюда с Анной Клевской?

Он так крепко сжал пальцы, что мне стало больно. Но я была только рада этому: от боли в голове прояснилось.

– Дабы исполнить пророчество третьего провидца, – ответила я. – Зачем же еще?

И попыталась найти в фургоне хоть какую-то щелку, чтобы выглянуть наружу.

– Где мы? Советую вам немедленно вернуть меня в свиту принцессы. Когда она встретится с королем в Гринвиче, я должна быть с ней.

– Зачем вы напали на Жаккарда Ролина?

Значит, Хантарас знает, что произошло в Гравенстеене. Но он не спросил: «Зачем вы убили?» – он сказал «напали». Выходит, Жаккард жив.

– Я защищалась.

Хантарас долго смотрел мне в лицо. Потом покачал головой:

– Если бы вы и впрямь продолжали работать на нас, то первым делом отправились бы в Антверпен и доложили обо всем Шапуи.

Я не выдержала и рассмеялась:

– А Жаккард сказал, что Шапуи собирался обвинить меня в колдовстве и сдать инквизиции. Вы считаете, что после этого я должна была отправиться прямо к нему в лапы? – Я покачала головой и твердо заявила: – В Кале я оказалась потому, что у меня не было иного пути добраться до Англии. Я решила исполнить пророчество самостоятельно… а Шапуи вашему я больше не доверяю.

Сеньор Хантарас смотрел на меня и хмурился.

– Я и без вас прекрасно знаю, что надо делать. – Я старалась говорить как можно более серьезно. – И пророчество, между прочим, поняла лучше, чем все остальные. – Но в моих устах это прозвучало как пустое бахвальство.

Я старалась выдержать тяжелый взгляд испанца, молила Бога, чтобы он мне поверил.

– Ладно, посмотрим, – сказал Хантарас и повернулся к своей любовнице: – Снова завяжи ей рот и карауль хорошенько. И в следующий раз не давай ей так много настойки.

– А глаза завязать? – спросила мать Нелли.

– Да чего там, она все равно нас видела. Теперь это уже не важно.

Сеньор Хантарас выбрался из фургона. Я слышала, как он обратился к кому-то снаружи, возможно к человеку, стоявшему на страже:

– Пока дело не сделано, убирать ее нельзя.

«Они хотят убить меня. Надо как-то защищаться».

Фургон тронулся с места. Мать Нелли сидела в темном углу, не спуская с меня глаз. А я прислушивалась к словам, доносившимся снаружи. Сначала ничего не понимала, слышала только бессвязные звуки. Но действие зелья понемногу ослабевало, и чувства мои обострились. Наконец я разобрала слова «Рочестер» и «свита принцессы». Так, значит, мы движемся вслед за кортежем Анны Клевской в Лондон. Она выехала из Дила в Дувр, а теперь находится в Рочестере. Через два-три дня мы будем в Лондоне.

Мать Нелли сняла с моего рта повязку и дала мне поесть. Нарезала черного хлеба. Не показывая виду, я постаралась запомнить, куда она положила нож: в открытый ящик возле стенки фургона.

Я молча жевала хлеб, демонстрируя покладистость. Съела все, до единой крошки. И приготовилась действовать решительно. Это мой шанс. Действие настойки еще не закончилось, но другой возможности сбежать у меня, скорей всего, не будет. Эдмунд каждый день понемногу принимал это зелье, но тем не менее исполнял все обязанности. Надо взять себя в руки, любой ценой стряхнуть эту тяжелую полудрему и действовать, а там будь что будет.

– Мне нужно в уборную, – сказала я.

Женщина приподняла меня, поставила на колени, а потом, подталкивая и волоча, подтащила туда, где у них стояло ведерко. Мы почти добрались до него, когда я притворилась, что от усталости упала на дно фургона, а сама перевернулась спиной к стенке, и ящик, где лежал нож, оказался прямо у моих рук.

– Простите, – пробормотала я.

А сама незаметно протянула связанные руки и нащупала лезвие. Перевернула нож, чтобы ухватиться за рукоять. Острое лезвие поранило руку, но я и не вздрогнула. Настойка и здесь помогла, боль почти не чувствовалась.

– Придется снова завязать вам рот, а уж потом садитесь на ведерко, – сказала моя тюремщица, подозрительно вглядываясь мне в лицо.

– Да, конечно, – отозвалась я.

«Теперь у меня есть нож».

Когда мать Нелли снова стала натягивать мне на рот тряпку, я резко рванулась прочь, а затем стремительно обернулась и, недолго думая, вонзила нож ей в ногу.

Она взвизгнула от боли, а я метнулась в заднюю часть фургона. Стала быстро перерезать веревки, стягивающие мои кисти.

Любовница сеньора Хантараса попробовала было броситься за мной, но, видимо, рана оказалась серьезной: женщина упала, извиваясь от боли; в горле у нее что-то булькало.

Собрав последние силы, мать Нелли отчаянно закричала:

– На помощь! На помощь, она убегает!

У меня было всего несколько секунд.

Я перерезала последнюю веревку, левым плечом изо всех сил ударила в заднюю дверь фургона, она распахнулась…

В нескольких футах от меня с раскрытым от изумления ртом стоял какой-то человек. Он тяжело дышал: наверное, прибежал на крик. Я не сразу узнала его, но через несколько секунд вспомнила, где его видела: да это же тот самый рыжеволосый шпион, который разговаривал с Жаккардом как раз накануне нашего отплытия из Англии.

Рыжеволосый бросился на меня. Я ловко увернулась и сама нанесла ему удар.

«Поворот, наклон, выпад» – вот и пригодились уроки Жаккарда.

Противник вовремя отскочил, и мой нож ударил в пустоту. Но рыжий был явно напуган, даже потрясен, поскольку и не подозревал, что женщина способна так драться. Не знал, чему меня научил в свое время сам господин Ролин, один из лучших бойцов Европы. Я не выдержала и рассмеялась.

«Поворот, наклон, выпад. Раз, два, три».

Он снова отскочил, но в глазах его сверкнула какая-то искорка. Да этот тип что-то замышляет, наверняка задумал перехитрить и в конце концов одолеть меня.

Мы продолжали кружить друг против друга на каком-то пустыре. Впрочем, место оказалось не таким уж пустынным, поскольку вскоре послышался крик:

– Что там происходит?

Раздался топот бегущих ног. К нам приближались по меньшей мере двое.

Рыжий, как заяц, порскнул в сторону и скрылся как раз в ту минуту, когда ко мне подбежали двое мужчин. Я успела отбросить нож за кучу какого-то мусора. Как бы я стала объяснять им, откуда у меня в руке взялось окровавленное холодное оружие?

– Что случилось? Вы ранены? – спросил первый незнакомец.

Они оглядели меня с ног до головы. Представляю, каким чучелом я им показалась после того, как три дня провалялась связанная в фургоне.

– Где мы? В Рочестере? – спросила я.

Они переглянулись.

– Конечно, где же еще? – ответил второй мужчина. – Хотите, мы позовем констебля? Или мирового судью?

– А вы знакомы с местным констеблем?

Пожалуй, и впрямь было бы разумно обратиться за помощью к властям. Сеньор Хантарас и рыжий, чьего имени я не знала, скорей всего, постараются убить меня, особенно если вдруг окажется, что мать Нелли погибла от раны. Но какое объяснение я дам этим незнакомцам?

– В этой части Кента я знаю всех констеблей, – похвастался первый.

– А Джеффри Сковилла из Дартфорда, случайно, не знаете? Я бы хотела послать за ним. Это возможно?

Мужчины снова переглянулись, но на этот раз как-то печально.

– Мы оба хорошо знаем Джеффри, – ответил второй. – Он когда-то был констеблем здесь у нас, в Рочестере. Однако сейчас его лучше не трогать. Две недели назад у него умерла при родах жена. И ребенок родился мертвый.

Действие настойки совсем ослабло, и меня охватило чувство подлинного горя.

– Госпожа, я вижу, вы очень расстроены, – произнес первый незнакомец. – Скажите, чем мы можем помочь вам?

– Анна Клевская сейчас в городе? – спросила я, судорожно сглотнув слюну.

Оба, как по команде, кивнули:

– Да, она остановилась во дворце епископа.

Я расспросила, как добраться до дворца епископа, и через несколько минут уже шагала туда. На улице было страшно холодно, а у меня не было даже плаща. Но с другой стороны, нет худа без добра: от холода в голове у меня окончательно прояснилось. Дорога была нескользкая, можно было даже пуститься бегом. Подобрав юбки, я так и сделала; минуя улицу за улицей, я быстро приближалась к большому зданию, силуэт которого виднелся на фоне зимнего неба. Я не сомневалась, что именно туда мне и нужно.

Подбежав совсем близко, я снова перешла на шаг. Улицу заполняли толпы народу; каждому хотелось хоть одним глазком посмотреть на новую королеву Англии.

Вдруг послышался приглушенный рев, довольно странный; я прислушалась, и колени мои задрожали. Как раз в этот момент меня обогнал молодой человек, который вел на веревке собаку.

– Куда вы ведете собаку? – крикнула я ему в спину.

– Медведя травить, – бросил он, взглянув на меня через плечо.

Я поспешила за ним. Рядом с епископским дворцом был выстроен дощатый забор, окружавший специально вырытую в земле яму.

– Ты только погляди! – крикнула какая-то старуха. – Оказывается, новая королева тоже любит смотреть, как травят медведей.

Я прищурилась. А ведь старуха права: окна третьего этажа в епископском дворце были распахнуты, и у одного из них стояла и смотрела вниз женщина в треугольной шляпе. Я узнала Анну Клевскую, а рядом с ней – Матушку Лове.

Несмотря на холод, на лбу у меня выступил пот.

Я бросилась вокруг ямы прямо к дворцу. Перед ним стояла стража, человек двадцать, не меньше. Как же войти внутрь, что бы такое придумать? Помнят ли еще Матушка Лове или Саутгемптон о том, что принцесса изъявила желание видеть меня в своей свите?

– Смотрите, это же король! – вдруг воскликнул один из стражников.

– Да не может быть, – отвечал другой. – Король сейчас в Лондоне.

Но тут раздались еще голоса, люди всматривались в даль и кричали все громче. Они указывали пальцами на появившуюся кавалькаду всадников, которая направлялась прямо к нам.

Король не стал ждать, когда Анна Клевская прибудет в Гринвич. Он захотел увидеть ее немедленно, сегодня же, в Рочестере.

«Хочешь осадить быка – поищи медведика. Когда ворон в петлю влез – пес соколом вспорхнул с небес».

Я двинулась во дворец, отчаянно стараясь незаметно проскользнуть мимо стражи. Но не тут-то было. Один из стражников оттеснил меня, и тут я вдруг увидела сэра Томаса Сеймура, который весело с кем-то болтал прямо у выхода из дворца.

– Сэр Томас! – закричала я. – Сэр Томас, это я, Джоанна Стаффорд!

Даме благородного происхождения не пристало кричать вот так, призывая джентльмена обратить на нее внимание. Все присутствующие повернули головы в мою сторону. Какой-то стражник толкнул товарища локтем и засмеялся. Но главное, мне удалось привлечь внимание Сеймура. Он обернулся, увидел меня, раскланялся с собеседником и, как всегда улыбаясь, двинулся в мою сторону.

Но, подойдя поближе, он нахмурился: самодовольная улыбка его сменилась гримасой отвращения.

– Господи, что это с вами?

– Прошу вас, я буду очень благодарна, если вы скажете герцогине Саффолк, что мне срочно нужно с ней поговорить. – Я старалась держаться с достоинством, насколько это было возможно в моем положении.

Сеймур повернулся, чтобы посмотреть на группу людей, которые уже подходили к дворцу.

– Боже мой, да это же король! – воскликнул он и сразу потерял ко мне интерес.

Но я улучила момент, когда все вокруг смотрели только на короля, и незаметно пробралась к двери. Секунда – и я уже внутри.

– Задержите ее! Задержите ее! – раздался крик за моей спиной.

Я быстро огляделась в просторном холле и заметила Катрин Брэндон и ее мужа, герцога Саффолка. Супругов сопровождала собака. На дочери Марии де Салинас был все тот же широкий плащ из темного бархата, что и в Дилском замке. Она заметила меня и поспешила навстречу.

– Я искала вас в Диле и нигде не могла найти, да и не только я одна… Мы все потеряли вас, – сказала Катрин, хмуря брови. – Граф Саутгемптон очень обеспокоился. Куда вы пропали? Боже мой, что это с вами?

Она оглядела меня с ног до головы и еще больше нахмурилась.