Импробабилизм и пропенсивность

Любищев[1936] писал своему другу эмбриологу П.Г. Светлову: " Начну... с критики моих суждений о пробабилизме. Тебе кажется, что никто не может быть увлечен философией, главным свойством которой декларируется то, что в ней нет ничего достоверного... Но читатель твоего письма будет жестоко разочарован, когда увидит в дальнейшем, что ты обвиняешь пробабилизм не в недостатке достоверности, а в избытке её и предлагаешь мне заняться философией импробабилизма на том основании, что мир чудесен в буквальном смысле этого слова. Тут уж настает моя очередь удивляться: кто может быть увлечен философией, строящей свои положения на невероятных утверждениях; я таких лиц не знаю, и такое предложение: заняться философией импробабилизма – есть одно из высших достижений интеллектуального озорства" (пунктуация здесь и далее приведена мною к общепринятой).

Тут могу добавить, что лет через двадцать такое " озорство" было всерьез предложено в форме «антропного принципа космологии». Литература о нем огромна, касался его и я [Чайковский, 1990, c. 7, 210], а в п. 9-2 он был мельком увязан с пропенсивностью. По-моему, Любищевв своем письме искал подход именно к тому, что позже было названо пропенсивным пониманием случайности. Но вернемся к письму; оно опубликовано [Любищев, 2000, с. 296]:

" (Мне неизвестно, кто претендовал защищать философию импробабилизма: здесь ты пожалуй окажешься первым). Я постараюсь показать, что импробабилизм существует, но не сознательно, а невольно".

Далее Любищевприводит заявление Светлова(из письма его к Любищеву, видимо, утраченного): " развитие лягушачьего яйца есть путь от более вероятного к менее вероятному", а затем сам называет трех неосознаннах импробабилистов – Ч. Дарвина, Р. Фишераи Л.Н. Толстого:

1) " Блестящим примером импробабилиста является Дарвин: вся теория естественного отбора предполагает накопление невероятных событий, т.е. подобных совершенно сказочным выигрышам, но так как размер невероятности не осознается, то автор думает, что он остается на почве пробабилизма...";

2) " для курьеза могу отметить, что даже блестящее знание теории вероятностей не гарантирует от впадения в бессознательный импробабилизм, что случилось например с английским ученым Фишером" (в дальнейшем тексте названа книга [Fisher, 1930]);

3) " Предлагаемый им (Львом Толстым – Ю.Ч.) рецепт спасения человечества: чтобы все люди почувствовали друг друга братьями и поступали бы согласно с этим – ничего абсурдного не заключает, и мы знаем, что есть ряд богатых людей, которые действительно служили человечеству. Ошибка Толстогов том, что такое этическое поведение людей есть событие хотя и не невозможное, но исключительно маловероятное... и потому строить практическую систему на возможности массового осуществления маловероятных событий, значит быть бессознательным импробабилистом".

Поясню: что касается Фишера, то его импробабилизм вполне виден из того, что сказано о нем в п. 9-7 (редкие выгодные мутации он рассматривал на-равных с частыми вредными), остальные же трое так или иначе говорили о предпочтительных (для них!) путях развития как о вполне реальных; но если Светлов изумлялся (почему невероятное оказывается предпочтительным), то Дарвини Толстой– отнюдь.

Взгляды Дарвина, Толстогои Фишера(к ним можно отнести еще многих; таковы, например, Ф.М. Достоевскийс его тезисом " Красота спасет мир" и А.И. Опаринс его происхождением жизни в " первичном бульоне") объединяет их принцип рассуждения, который можно сформулировать примерно так: проложим мысленный путь от исходного состояния к желаемому и назовем его реально возможным или даже реально бывшим. Вопрос о вероятности реального осуществления такого пути не ставится, и именно поэтому этот принцип Любищевназвал импробабилизмом. До прочтения письма ЛюбищеваСветловуя называл его для себя принципом слонопотама – в честь медвежонка Винни-Пуха, который вырыл около своего дома яму и стал ждать, пока в нее попадется неведомый зверь слонопотам.

Но бросается в глаза разница: красота не спасает мир (точнее, она лишь скрашивает его для способных ее видеть), а лягушка из яйца развивается. То есть, импробабилизм Светлова– какой-то иной (без слонопотамства), он описывает какую-то реальность. Тут-то и помогает идея пропенсивности: ясно, что онтогенез невероятен по одним законам, но возможен по другим, так что запуск онтогенеза можно представить себе как включение некоторой системы предпочтений, делающей невероятное вероятным, а по мере реализации – даже почти неизбежным.

Если натурфилософ Шелдрейк(упомянутый в конце глав 8 и 9) выразил данную мысль через абстрактные " пропенсивные поля", то биокибернетик Кауфман(о нем шла речь в п. 8-4) более конкретен. Хотя его автоматная модель чисто ориентационна (т.е. тоже абстрактна), однако демонстрирует вполне определенные качества: " Принимаемые в качестве моделей генных систем системы, расположенные на границе между порядком и хаосом, довольно близко соответствуют многим свойствам клеточной дифференцировки в процессе онтогенеза". А именно: " Клеточная дифференцировка, согласно этой модели, может явиться ответом на возмущение, которое передвинуло клетку в бассейн притяжения, характерный для другого клеточного типа" [Кауфман, 1991, c. 65]. Проще говоря, если " возмущение" (например, химическое) изменило систему предпочтений развития, то клетка почти наверняка перейдет в клетку иного типа, что до " возмущения" было практически невероятно. А различных типов у клеток, как показало моделирование, совсем немного: в модели Кауфмана– меньше трехсот.