Июня, 1992. Сегодня я поехал домой на автобусе

Дорогой друг,

Сегодня я поехал домой на автобусе. Это был мой последний школьный день. И шёл дождь. Когда я еду в автобусе, то обычно стараюсь сесть ближе к середине, потому что, как говорят, передние места для ботаников, а задние для авторитетов, и всё это заставляет меня нервничать. Я не знаю, как авторитетов называют в других школах.

Как бы то ни было, сегодня я решил сесть спереди и вытянул ноги на соседнее сиденье, расположившись спиной к окну. Так я мог оглядываться на других ребят в автобусе. Я рад, что в школьных автобусах нет ремней безопасности, иначе бы у меня просто не получилось это сделать.

Я заметил, насколько все изменились. Когда мы были маленькими и ехали в автобусе в последний школьный день, мы пели песни. Нашей любимой была, как я узнал позже, песня Pink Floyd под названием «Another Brick in the Wall, Part II». Но была ещё одна песня, которую мы любили даже больше, потому что в конце надо было ругаться. Что-то вроде…

Больше никаких карандашей и книг,

Больше никаких учительских рож.

Когда последний звонок прозвенит,

Мы свалим отсюда, нам уже невтерпёж.

Когда мы заканчивали петь, то напряжённо смотрели на водителя, но лишь секунду. А потом начинали смеяться, потому что обычно за подобную ругань нам бы досталось, но наша численность и сплочённость защищала нас от любого наказания.

Мы были маленькими и не могли понять, что водителю абсолютно плевать на нашу песню. Всё, чего он хотел, – поскорее закончить работу и пойти домой. Или, может быть, напиться и выспаться. Но тогда это не имело значения. Ботаники и авторитеты были единым целым.

В субботу ночью приехал мой брат. Он ещё больше изменился с начала года, чем ребята в автобусе. Он отрастил бороду! Я так обрадовался! Ещё он как-то по-другому улыбался и был более вежливым. Мы сели обедать и стали задавать ему вопросы о колледже. Папа спросил его о футболе. Мама спросила об учёбе. Я попросил рассказать забавные истории. Сестра поинтересовалась, действительно ли в колледже всё так, как рассказывают, и ей придётся столкнуться с проблемой «Новичок +15»*. Я не знаю, что это такое, но, наверное, это значит, что ты толстеешь.

Я ожидал, что брат будет просто долго рассказывать о себе. Именно так и было, когда он выигрывал матч в средней школе, или ходил на выпускной, или что-то в этом роде. Но его, похоже, куда больше интересовало, как мы провели это время, как отметили выпускной моей сестры.

А тем временем, пока они разговаривали, я вспомнил ведущего спортивных новостей и то, что он говорил о моём брате. Я так разволновался. И рассказал семье об этом. Вот что произошло в результате.

Мой отец сказал:

– Да! Что скажете?

Брат сказал:

– Серьёзно?!

Я ответил:

– Да. Я с ним говорил.

Брат спросил:

– Он сказал что-то хорошее?

Папа сказал:

*«Новичок +15» (англ. " freshman fifteen") – образное выражение, популярное в США и Канаде, означает количество веса, накопленного за период первого учебного года; причиной резкого накопления веса считается частое употребление фаст-фуда из столовой, который богат жирами и углеводами.

– Любая реклама – это хорошая реклама.

Понятия не имею, где он подхватывает эти фразочки.

Но брат не сдавался:

– Что он сказал?

Я ответил:

– Ну, он вроде сказал, что спорт в колледже оказывает большое давление на студентов, – брат закивал. – Но он добавил, что это закаляет характер. И сказал, что команда университета Пенсильвании очень хорошая. И упомянул тебя.

Брат спросил:

– Когда ты с ним разговаривал?

Я ответил:

– Пару недель назад.

И тут я замер, потому что вдруг вспомнил, как это случилось. Вспомнил, что встретил этого ведущего в парке ночью. Вспомнил, что поделился с ним сигаретой. И вспомнил, что он пытался меня подцепить. Так что я просто сидел и надеялся, что кто-нибудь сменит тему. Но этого не произошло.

– Где ты встретил его, милый? – спросила мама.

Повисла неловкая тишина. Я старательно делал вид, будто не могу вспомнить. А вот что в это время крутилось у меня в голове.

Так… он пришёл в школу, чтобы поговорить с классом… нет… сестра знает, что такого не было… я встретил его в «Большом парне»… он был там с семьёй… нет… отец отругает меня за то, что я потревожил «бедного человека»… он говорил это по новостям… но я сказал, что говорил с ним… секунду…

– В парке. Я гулял там с Патриком, – сказал я.

Папа спросил:

– Он был со своей семьёй? Ты побеспокоил бедного человека?

– Нет. Он был один.

Этого было достаточно и для папы, и для остальных, и я даже не соврал. К счастью, на меня перестали обращать внимание, потому что мама воскликнула, как она всегда любит делать, когда мы вместе празднуем что-то:

– Кто хочет мороженого?

Мороженого хотели все, кроме моей сестры. Думаю, она всё ещё беспокоилась о «Новичке +15».

Следующее утро началось рано. От Патрика и Сэм всё ещё не было никаких новостей, но я знал, что увижу их на вручении аттестатов, поэтому старался не слишком беспокоиться. К десяти часам утра у нас дома собрались все родственники, включая семью моего отца из Огайо. На самом деле семьи мамы и папы не любят друг друга, за исключением нас – младших двоюродных братьев и сестёр, ведь мы не знали ничего лучше.

Мы шикарно позавтракали, выпив шампанского, и, как и в прошлом году, когда школу оканчивал мой брат, мама налила своему отцу (моему дедушке) игристого яблочного сока вместо шампанского, потому что не хотела, чтобы он напился и закатил сцену. И он сказал то же самое, что и в прошлом году:

– Какое хорошее шампанское.

Не думаю, что он заметил разницу, ведь обычно он пьёт пиво. Иногда виски.

Примерно в половину первого наш поздний завтрак закончился. Машины вели мои двоюродные братья, потому что все взрослые выпили чуть больше, чем нужно, чтобы сесть за руль. Все, кроме моего папы, который был слишком занят, снимая всех на камеру, которую арендовал в пункте видеопроката.

– Зачем покупать камеру, когда она нужна три раза в год?

Как бы там ни было, сестре, брату, папе, маме и мне пришлось сесть в разные машины, чтобы убедится, что никто не потеряется. Я ехал вместе со своими братьями из Огайо, которые тут же достали косяк и стали передавать друг другу. Я не стал курить, потому что был не в настроении, и они сказали то, что всегда говорят:

– Ты такая неженка, Чарли.

Когда все машины прибыли на стоянку, мы вышли. Моя сестра кричала на нашего двоюродного брата Майка из-за того, что тот опустил окно и испортил ей причёску.

– Я курил, – ответил он.

– Не мог подождать десять минут? – кричала сестра.

– Но играла отличная песня, – поставил точку Майк.

Папа доставал видеокамеру из багажника, мой брат разговаривал с выпускницами, которые стали на год старше и «классно выглядели», а сестра подошла к маме, чтобы взять её сумочку. Замечательная вещь – мамина сумочка: если тебе что-то нужно, ты всегда найдёшь это в ней. Когда я был маленьким, я называл её «аптечка скорой помощи», потому что именно это нам было нужно тогда. Я до сих пор не понимаю, как мама это делает.

Закончив прихорашиваться, сестра повела нас на футбольное поле, на котором должна была состояться церемония, и мы устроились на трибуне. Я сидел между мамой и братом, потому что папа должен был найти хороший ракурс для съёмки.

Мама постоянно шикала на дедушку, который всё твердил, как в школе много чёрных.

Когда она уже не могла остановить его, то упомянула мой рассказ о том, как ведущий спортивных новостей говорил о моём брате. Дедушка сразу переключится на брата и стал расспрашивать его об этом. Это был умный ход, ведь мой брат – единственный, кто может заставить дедушку прекратить устраивать скандал, потому что он очень прямолинейный человек. В этот раз так и случилось.

– Господи. Только посмотри на эти трибуны. Сколько чернокожих…

Брат оборвал его.

– Ладно, дедуля. Послушай-ка сюда. Если ты ещё хоть раз вздумаешь нас опозорить, я отвезу тебя обратно в дом престарелых и ты никогда не услышишь выпускную речь своей внучки.

Мой брат бывает жёстким.

– Но тогда ты тоже не услышишь ни слова, мистер большая шишка.

Дедушка тоже не из простаков.

– Да, но папа запишет всё на видео. И я могу устроить так, что я это увижу, а ты нет. Или не могу?

У моего дедушки очень странная улыбка. Особенно когда кто-то выигрывает. Он больше ничего не сказал на эту тему. Он просто начал говорить о футболе и даже не упомянул, что в команде брата много чёрных спортсменов. Не могу описать словами, как плохо было в том году, когда мой брат получал аттестат на поле, а на верхних трибунах сидел мой дед, и некому было его усмирить.

Пока они разговаривали о футболе, я пытался высмотреть Патрика и Сэм, но видел только шапочки выпускников вдалеке. Когда заиграла музыка, шапочки двинулись к рядам стульев, стоявших посреди поля. Наконец я увидел Сэм, она шла сразу за Патриком. Я почувствовал такое облегчение. Мне, правда, трудно сказать, была она радостной или грустной, но достаточно было просто видеть её и знать, что она здесь.

Когда все выпускники расселись, музыка смолкла. Мистер Смолл поднялся и выступил с речью о том, каким замечательным был этот выпуск. Он упомянул достижения школы и подчеркнул, как они нуждались в средствах, вырученных с продажи выпечки, которые пошли на покупку нового компьютерного класса. Затем с речью выступила президент этого класса. Не знаю, что делают классные президенты, но речь у неё была очень хорошая.

Потом наступило время произносить речь пяти лучшим ученикам. В нашей школе это традиция. Моя сестра вторая в своём классе, так что она выступала четвёртой. Золотой медалист всегда идёт последним. После этого мистер Смолл и его заместитель, гей, как мне сказал Патрик, выдают дипломы.

Первые три речи были почти одинаковыми. В каждой упоминались цитаты о будущем, взятые из попсовых песенок. Пока произносились речи, я смотрел на мамины руки. Она сжимала их всё сильнее и сильнее.

Когда объявили имя сестры, мама разняла руки и зааплодировала. Здорово было смотреть, как сестра поднимается на подиум, ведь брат в своём классе был чуть ли не двести двадцать третьим и, следовательно, речи не произносил. Это может прозвучать предвзято с моей стороны, но, когда сестра цитировала попсовую песню и говорила о будущем, это было прекрасно. Я оглянулся на брата, а он – на меня. И мы оба улыбнулись. Потом мы посмотрели на маму, которая тихонько и сбивчиво плакала, и взяли её за руки. Она посмотрела на нас, улыбнулась и расплакалась сильнее. Тогда мы оба положили головы ей на плечи, как бы обняли с двух сторон, и из-за этого она заплакала ещё сильнее. Или, может быть, это позволило ей плакать сильнее. Я не уверен. Но она немного сжала наши руки и очень нежно произнесла:

– Мальчики мои, – и снова заплакала.

Я так люблю свою маму. И не важно, что это сентиментально звучит. Думаю, на свой следующий День рождения я куплю ей подарок. Думаю, это должно стать традицией. Получаешь от всех подарки, а один покупаешь для мамы, ведь она тоже участвовала в процессе твоего рождения. Думаю, это было бы здорово.

Когда сестра закончила свою речь, мы все захлопали и одобрительно закричали, но никто не хлопал и не кричал громче моего дедушки. Никто.

Не помню, что говорила золотая медалистка, разве что она процитировала Генри Дэвида Торо, а не попсовую песню.

Потом на сцену поднялся мистер Смолл и попросил всех воздержаться от аплодисментов, пока все имена не будут названы, а дипломы выданы. Должен сказать, что, как и в прошлом году, это не сработало. Я увидел, как сестра получает диплом, а мама опять плачет. А потом увидел Мэри Элизабет. И Элис. И Патрика. И Сэм. Это был прекрасный день. Даже когда я увидел Брэда. Всё казалось отличным.

Мы встретили сестру на парковке, и первым её обнял дедушка. Он был очень горд. Все говорили, как им понравилась речь сестры, даже если на самом деле это было не так. Потом мы увидели папу, идущего к нам через парковку, с триумфом держа над головой видеокамеру. Вряд ли кто-то обнимал сестру дольше папы. Я оглянулся в поисках Сэм и Патрика, но нигде не мог их найти.

По дороге домой на вечеринку мои двоюродные братья из Огайо снова достали косяк. В этот раз я тоже затянулся, но они всё равно назвали меня «неженкой».Не знаю почему. Может быть, братья из Огайо всегда так делают. А ещё травят анекдоты.

– У чего тридцать две ноги и один зуб?

– У чего? – спросили мы все.

– У безработицы в Западной Вирджинии.

Что-то типа этого.

Доехав до дома, братья из Огайо тут же пошли за выпивкой, потому что выпуск – это, похоже, такое событие, где пить можно всем. По крайней мере, и в прошлом, и в этом году всё было именно так. Интересно, а каким будет мой выпуск? До него ещё так далеко.

Весь первый час вечеринки сестра открывала подарки, и с каждым свитером или чеком на пятьдесят долларов её улыбка становилась всё шире. В нашей семье богачей нет, но, похоже, для таких событий все подкапливают как раз достаточно, и на один день мы все притворяемся, будто богаты.

Единственными, кто не подарил сестре деньги или свитер, были мы с братом. Брат пообещал как-нибудь взять её с собой в магазин закупиться для колледжа всякими вещами типа мыла, за которые он сам заплатит, а я купил ей маленький домик, вручную выточенный из камня и раскрашенный в Англии. Я сказал ей, что хотел подарить что-то, с чем она будет чувствовать себя как дома, даже когда уедет. За это сестра поцеловала меня в щёку.

Но лучший момент вечеринки произошёл, когда ко мне подошла мама и сказала, что мне звонят. Я подошёл к телефону.

– Алло?

– Чарли?

– Сэм!

– Когда ты придёшь? – спросила она.

– Сейчас! – ответил я.

Но папа, который пил Виски-сауэр, прогремел:

– Ты никуда отсюда уйдёшь, пока не уедут родственники. Ты слышишь меня?

– Ох, Сэм… Я должен подождать, пока не уедут мои родственники, – сказал я.

– Ладно… мы будем тут до семи. Мы потом тебе позвоним и скажем, куда пошли, – голос Сэм был радостным.

– Хорошо, Сэм. Поздравляю!

– Спасибо, Чарли. Пока.

– Пока.

Я повесил трубку.

Клянусь, я думал, что мои родственники не уедут никогда. Каждая рассказанная ими история. Каждая съеденная ими сосиска в тесте. Каждая просмотренная ими фотография и каждый раз, когда я слышал очередное «Когда ростом ты был всего лишь…» с соответствующими жестами. Как будто время остановилось. Не то чтобы я возражал против этих историй, нет. И сосиски в тесте были довольно вкусными. Но я так хотел увидеть Сэм.

К половине десятого все наелись и протрезвели. Без четверти десять закончились объятия. В без десяти десять подъездная дорожка освободилась. Отец дал мне двадцать долларов и ключи от своей машины со словами:

– Спасибо, что остался. Это много значило для меня и для всей семьи.

Он уже был навеселе, но говорил серьёзно. Сэм сказала мне, что они пойдут в ночной клуб в городе. Так что я положил подарки для всех в багажник и уехал.

Есть что-то особенное в тоннеле, ведущем в город. Ночью он восхитителен. Просто восхитителен. Это начинается, когда едешь вдоль гор, вокруг темно, громко играет радио. Когда въезжаешь в тоннель, ветер пропадает и ты щуришься от света огней у себя над головой. Привыкнув к огням, вдалеке ты можешь различить другую сторону, в то время как магнитофон перестаёт играть, потому что радиоволны сюда не достают. Ты уже в середине тоннеля, и всё превращается в мирный сон. Ты видишь, как приближается выход из тоннеля, но не можешь добраться до него. И наконец, когда ты уже думаешь, что никогда дотуда не доберёшься, выход предстаёт прямо перед тобой. Звуки радио возвращаются ещё более громкими, чем какими ты их запомнил. Тебя ждёт ветер. Ты вылетаешь из тоннеля прямо на мост. И вот он. Город. Миллионы огней и зданий выглядят такими же волнующими, как в первый раз. Это твой по-настоящему большой выход.

Я где-то полчаса ходил по клубу, пока, наконец, не увидел Мэри Элизабет с Питером. Они пили скотч с содовой, которые взял Питер, ведь он старше и имел на руке пропускной штамп. Я поздравил Мэри Элизабет и спросил, где все. Она сказала, что Элис в дамской комнате принимает наркотики, а Сэм с Патриком на танцполе. Она посоветовала мне посидеть и подождать их, потому что не знала точно, где они. Я сел и стал слушать, как Питер и Мэри Элизабет спорят о кандидатах Демократической партии. Мне опять показалось, что время остановилось. Я так хотел увидеть Сэм.

Где-то через три песни Сэм и Патрик вернулись все мокрые.

– Чарли!

Я встал, и мы обнялись, как будто не виделись несколько месяцев. Учитывая всё, что произошло, думаю, это ощущение было как раз таким. Мы отстранились, и Патрик лёг на Питера с Мэри Элизабет, как на диван. Потом он взял бокал из рук Мэри Элизабет и отпил.

– Эй ты, сволочь, – сказала она. Думаю, он был навеселе, пусть даже и пил давно, но Патрик и на трезвую голову может такое выкинуть, так что сложно сказать.

Сэм схватила меня за руку:

– Обожаю эту песню!

Она повела меня к танцполу. И стала танцевать. Я тоже начал танцевать. Играла быстрая песня, так что у меня не очень хорошо получалось, но она, похоже, не возражала. Мы просто танцевали, и этого было достаточно. Песня закончилась, и заиграла медленная. Она посмотрела на меня. Я – на неё. Она взяла мои руки и притянула меня к себе, чтобы танцевать. Я не очень хорошо знаю, как танцевать под медленную музыку, но умею покачиваться ей в такт.

Сэм шептала, и от неё исходил аромат клюквенного сока и водки.

– Я искала тебя на парковке сегодня.

Надеюсь, от меня всё ещё пахло зубной пастой.

– Я тебя тоже.

Больше до конца песни мы не разговаривали. Она прижала меня немного ближе к себе. А я – её. И мы танцевали. Впервые за весь день я на самом деле захотел остановить время. И просто долго отсюда не уходить.

После клуба мы вернулись к Питеру, и я подарил всем выпускные подарки. Для Элис я приготовил книгу о фильме «Ночь живых мертвецов», которая ей понравилась; для Мэри Элизабет – видеокассету с фильмом «Моя собачья жизнь» с субтитрами, и она тоже оценила мой подарок.

Потом я достал подарки для Патрика и Сэм. Я даже по-особенному их завернул. Страницами из воскресных комиксов, потому что они цветные. Патрик разорвал свои. Сэм не порвала ни одной страницы. Просто содрала скотч. И они посмотрели, что было внутри коробок.

Для Патрика я приготовил «На дороге», «Голый завтрак», «Постороннего», «По эту сторону рая» и «Сепаратный мир».

А для Сэм – «Убить пересмешника», «Над пропастью во ржи», «Великого Гэтсби», «Гамлета», «Уолдена» и «Источник».

Под книгами лежали записки, которые я напечатал на машинке, подаренной Сэм. Они гласили, что это экземпляры всех моих любимых книг и я хотел, чтобы они были у Патрика и Сэм, моих самых любимых на свете людей.

Прочитав это, они сидели тихо. Никто не улыбнулся, не заплакал, ничего не сделал. Мы просто в открытую смотрели друг на друга. Они знали, что я действительно имел в виду то, что написал. И я знал, что много значу для них.

– Что там написано? – спросила Мэри Элизабет.

– Не возражаешь, Чарли? – спросил у меня Патрик.

Я покачал головой, и они начали вслух читать свои записки, пока я пошёл налить красного вина в свою кофейную чашку.

Когда я вернулся, они все посмотрели на меня, и я сказал:

– Я буду очень сильно по вам скучать. Надеюсь, вы отлично проведёте время в колледже.

И тогда я заплакал, потому что до меня вдруг дошло, что они все уезжают. Сэм встала и отвела меня на кухню, по дороге успокаивая меня, что «всё будет хорошо». Когда мы добрались до кухни, я немного успокоился.

Сэм сказала:

– Ты знаешь, что я уезжаю через неделю, Чарли?

– Да. Знаю.

– Не начинай опять плакать.

– Ладно.

– Послушай меня.

– Хорошо.

– Я очень боюсь одной идти в колледж.

– Да? – спросил я. Раньше я об этом не думал.

– Так же, как ты боишься остаться здесь один.

– Ладно, – кивнул я.

– У меня к тебе предложение. Когда мне станет слишком тяжело в колледже, я позвоню тебе, а ты звони мне, когда тебе будет тяжело.

– А мы будем переписываться?

– Конечно, – сказала она.

Тогда я снова заплакал. Иногда у меня бывают резкие перепады настроения. Но Сэм была терпеливой.

– Чарли, я вернусь в конце лета, но давай пока не будем об этом думать. Давайте просто наслаждаться последней неделей все вместе. Хорошо?

Я кивнул и успокоился.

Остаток вечера мы провели, выпивая и слушая музыку, как и обычно, но в этот раз мы были у Питера, и тут мне понравилось даже больше, чем у Крейга, потому что музыкальная коллекция Питера ещё лучше. Был где-то час ночи, когда меня вдруг осенило.

– О Боже! – сказал я.

– Что такое, Чарли?

– Завтра же в школу!

Вряд ли я мог сказать что-то, что заставило бы их смеяться сильнее.

Питер отвёл меня на кухню и сделал мне кофе, чтобы я смог протрезветь, прежде чем поехать домой. Я выпил около восьми чашек подряд и где-то через двадцать минут был готов сесть за руль. Но проблема была в том, что, добравшись до дома, я не мог заснуть из-за кофе. Когда я пришёл в школу, то чувствовал себя живым трупом. К счастью, все итоговые контрольные закончились и мы весь день смотрели фильмы на плёнке. Думаю, раньше я никогда так хорошо не высыпался. Это было здорово, ведь без друзей в школе очень одиноко.

Сегодняшний день был другим, ведь я не спал и прошлым вечером не виделся с Патриком и Сэм, потому что у них с родителями был особенный ужин. А брат был на свидании с одной из девушек, которые «классно выглядели»на вручении аттестатов. У сестры были дела со своим парнем. А мама с папой устали после выпускной вечеринки.

Сегодня почти каждый учитель разрешал нам просто сидеть и болтать, ведь мы уже сдали учебники. Но я, если честно, никого не знал, кроме Сьюзен, но после той встречи в коридоре она избегает меня даже больше, чем раньше. Так что я особо не разговаривал. Единственным нормальным уроком был урок Билла, потому что там я мог поговорить с ним. Тяжело было с ним прощаться, когда урок закончился, но он сказал, что это не прощание. Летом я могу позвонить ему в любое время, если захочу поговорить или взять книги, и я немного повеселел.

После урока Билла один парень с кривыми зубами по имени Леонард назвал меня в коридоре «учительским любимчиком», но я ничего не сказал, потому что, думаю, он всё не так понял.

Ел я на улице, на скамейке, где раньше мы обычно курили. Доев хо-хоб*, я закурил сигарету и понадеялся, что кто-нибудь попросит у меня ещё одну, но никто не попросил.

Последний урок закончился, и все радовались и вместе строили планы на лето. И чистили свои шкафчики, выбрасывая на пол коридора старые тетради, записки и книги. Дойдя до своего шкафчика, я увидел худенького парня, шкафчик которого весь год был рядом с моим. Мы с ним никогда особо не разговаривали. Я прочистил горло и сказал:

– Привет. Меня зовут Чарли.

Он ответил только:

– Я знаю.

Потом он закрыл дверцу шкафчика и ушёл.

Я открыл свой шкафчик, положил все свои старые тетради и вещи в рюкзак и начал пробираться через коридорные дебри книг, тетрадей и записок к парковке. Потом я сел в автобус. И стал писать тебе это письмо.

В общем-то, я рад, что учебный год закончился. Я хочу провести с друзьями как можно больше времени, пока они не уехали. Особенно с Сэм.

Кстати говоря, этот год я окончил на «отлично». Мама очень гордится мной и повесила мой табель на холодильник.

С любовью, Чарли.

*Хо-хоб – армянское национальное блюдо.