С минуту Стас наслаждался произведенным эффектом.

«Свой интерес» Стаса заключался в том, чтобы переговорить с Коршуновым и уговорить его купить дом. Под дачу или хотя бы сарай.

Но едва он назвал его фамилию охраннику, как тот так свирепо взглянул на него и прищурился, а потом даже полез в карман, где что-то щелкнуло, будто взвели курок, что оставалось только попросить прощения и попятиться.

Не вышло ничего и с хозяином баранов.

Узнав от Вани, что это самый богатый человек в Покровском, он предложил купить дом и ему. Но в ответ услышал насмешливое:

- Я что, по-твоему, похож на своих баранов? Ты, наверное, нашу Покровку со своей Москвой перепутал. Это у вас цены на недвижимость. А у нас – тьфу – и ломаного гроша за нее никто не даст!

От двойной неудачи Стас разозлился не на шутку.

Ваня напротив был чрезвычайно доволен. Мало того, что Ник дал ему тысячу рублей, так еще и хозяин баранов в благодарность за выгодную сделку добавил сотню.

- Ласковый теленок двух маток сосет! – объявил Ваня, пряча деньги. Но Стас остановил его.

- Тысячу давай! – требовательно протянул он руку.

- Что? – заморгал Ваня.

- Тысячу рублей, говорю, давай сюда – я Ленке обещал их доставить целыми и невредимыми. Они вам в хозяйстве сгодятся! А сто рублей можешь оставить себе.

Как ни медленно соображал Ваня, но тут быстро понял, что Стас прав.

Он отдал тысячу рублей Стасу, а сторублевую бумажку не стал прятать, а просто нетерпеливо зажал в кулаке.

- Мне и ее хватит, чтобы, наконец, выиграть! - пообещал он, и в его глазах появился знакомый уже Стасу нездоровый азартный блеск.

Да и сам он чувствовал, что выглядел со стороны не лучше.

Злоба так переполняла Стаса, что хотелось отомстить прямо здесь и сейчас. Коршунову, понятное дело, он не мог это сделать ни с какой стороны. Но тут на глаза попался огромный стог сена перед домом владельца баранов.

- У тебя спички есть? – мстительно сощурившись, спросил он у Вани.

- Только зажигалка! – с готовностью отозвался тот.

- Ты что – куришь?

- Нет – чтобы лампады и свечи зажигать! А зачем тебе?

- Зачем-зачем… Чтоб эту солому поджечь!

- Да ты что? – испугался Ваня, оглядел стог и отрицательно покачал головой: – Во-первых, это не солома, а сено. А, во-вторых… нет, это никак невозможно!

- Что, участкового испугался?

- Участковый тут ни при чем, - покачал головой Ваня. – Он сам сейчас боится, чтобы у нас чего-нибудь не случилось, а то в райцентр не переведут. Ходит сейчас, сражанта уговаривает, чтобы тот в участковые подался. А то сказали, не отпустят, пока он себе в этой дыре, то есть у нас, замены себе не найдет!

- Так зачем же тогда дело? – услышав про сражанта, еще больше нахмурился Стас.

Но Ваня даже не заметил этого, а серьезно сказал:

- Знаешь, сколько надо работать, чтобы такой стог получился? Ты сам попробуй целый луг травы сначала накосить, потом просушить, сметать – тогда сразу поймешь, в чем дело! Между прочим, он и денег немалых стоит. И коровкам бедным – что потом есть?

- Ладно! – насмешливо остановил его Стас. – Пусть стоит. А то вы без молока останетесь!

Молча, думая каждый о своем, они дошли до магазина, где Стас терпеливо подождал, пока Ваня проиграет свои сто рублей. И – возвратились домой.

Ужинали тоже поначалу молча.

Но ужин оказался таким вкусным, а Лена благодарно-приветливой, что Стас постепенно пришел в себя, смягчился и принялся говорить о том, что стоит на пороге великого открытия.

- Ты? – недоверчиво посмотрел на него Ваня.

- А ты как думал? Все то, что кажется нам теперь огромным – телевидение, интернет, да хотя бы та же книга дурацких рекордов Гиннеса – выросло до нынешних размеров из крошечного зерна идеи.

- И у тебя есть такая идея?

- Ну, идея не идея, - деланно поскромничал Стас. – Но правильно сформулированная и поставленная задача имеется.

- Какая? – в один голос спросили Ваня с Леной.

Стас с упреком посмотрел на них и сказал:

- Некорректный вопрос. Но вам, как друзьям, так уж и быть… скажу. Такая – что даст мне власть над миром!

Стас хотел лишь приоткрыть часть своей тайны, но так увлекся, что рассказал всё, вплоть до самой идеи глобального вируса.

С минуту он наслаждался произведенным эффектом.

Друзья, и правда, были ошеломлены услышанным.

- Завидую я тебе, Стасик! – произнес, наконец, с чувством Ваня.

Но Лена была прямо противоположного мнения.

- А я так думаю, что ничего из этого дела не выйдет! – решительно заявила она. - Все то, что ты сейчас сказал – просто бред! И в данном случае ты не изобретатель, а уж прости меня неученую – изобредатель.

- Это еще почему? – покосился на нее Стас. – Ты, видно, не вникла во всю глубину вопроса.

- В глупину вопроса! Ну сам подумай: кто сегодня позволит тебе сделать это незамеченным и безнаказанно?

- А ты считаешь, я об этом не думал? Не волнуйся, что-нибудь да придумаю!

- Да как же не волноваться... – уже чуть не плача, проговорила Лена. - Ты что не слышал, что совсем недавно про деньги говорил Ник? А удовольствия? Да стоит только посмотреть на дядю Андрея – так сразу тошно от них станет. Про власть же ты с Григорием Ивановичем поговори. Лучше его о ней тебе никто не скажет! Ну, допустим, даже если у тебя все и получится – зачем это тебе, Стасик?

- Как это зачем? – возмутился Стас, даже не заметив, что Лена назвала его обычным в их отношениях именем. Он хотел привычно начать не просто о власти и деньгах, а о сверхвласти, сверхбогатстве, о жизни в такое удовольствие, какое еще никому не снилось… и замолчал, словно споткнувшись о невесть откуда взявшийся камень на знакомой дороге….

Беседа сразу скомкалась, стала неинтересной.

Ваня с Леной, быстро засобиравшись, ушли домой.

И Стас снова остался один.

И только тут Стас понял, что бежал сюда не от родителей, а от себя самого…

Темнело так быстро, как может темнеть только в деревне.

Это в Москве со светящимися допоздна окнами многоэтажек, яркими рекламами и хорошо освещенными улицами и проспектами можно не дождаться темноты до самого рассвета. А тут, где на весь квартал единственный фонарь, да и тот где-то у колодца, вечер такой короткий, что ночь почти без предупреждения вступает в свои права.

Стас сидел, не включая света. И не потому, что опасался быть обнаруженным. Дом никто не хотел купить. Да если бы и захотел – все равно он не смог бы этого сделать… Чего ему теперь было бояться?

От тишины звенело в ушах. Ничто не мешало думать. А думать было, о чем.

Разговоры с Григорием Ивановичем и дядей Андреем, которым подвела итог Лена, никак не шли из головы. И родители как назло не звонили… А он, вспомнив свою реакцию на недавний звонок, понял, что, оказывается, ждет их звонка. Ждет и…боится его! Даже думать о том, что он теперь скажет им, было страшно. И Стас снова переключился на мысли о своей идее, здание которой, совсем недавно казавшееся ему незыблемым и прекрасным, разваливалось прямо на глазах.

Оно дало трещину в самом фундаменте, уже после разговора с Григорием Ивановичем. Потом, после того, как Ник сказал всю безжалостную правду о больших деньгах, поехали стены. И, наконец, после того, как он пообщался с дядей Андреем, стала рушиться крыша…

«Все как три года назад, с точностью, как теперь любят говорить, до наоборот!» – с горечью усмехнулся Стас. Сначала разговор с Григорием Ивановичем, потом с Ником, затем с дядей Андреем. Не хватало только Юрия Цезаревича. Помнится, директор здешней школы тогда сказал, что жить нужно для того, чтобы оставить добрую память, а еще лучше славу в потомках.

Ну, потомкам, понятно, хорошо и удобно от того, что сделали для них предки. А им-то самим каково при жизни, да и потом, после нее?

Всё, абсолютно всё перед лицом Вечности теряло свой смысл. То, что казалось крайне важным, незыблемым, главным – на самом деле не выдерживало проверки одним-единственным вопросом: а что потом?

Да, действительно, можно построить роскошный дом… написать классическую книгу… сколотить несметное состояние… А потом? Ведь через сто лет об этом никто и не вспомнит. А через тысячу и следа от тебя не останется на земле. А через миллион лет? Через миллиард?..

Зачем же тогда жить? И почему до сих пор молчат родители? Ну не могут они так просто молчать!!!

Зачем, зачем, зачем? Сто зачем и одно почему.

И это одно «почему», как только он снова вспомнил о нем, перевесило все сто «зачем».

«Может, в Москве что? Или с самой Москвой?! - неожиданно с тревогой подумал Стас. – Да нет - об этом бы сразу стало известно! Хотя откуда? У Ленки «елевизор», Григорий Иванович вообще наверняка не смотрит его. Ну и что? В магазине бы только об этом и говорили!» - принялся успокаивать себя Стас и ахнул:

«Стоп! Совсем я одичал в этой деревне! А интернет?»

Он торопливо включил ноутбук, подключился через телефон к интернету и с облегчением выдохнул:

- Слава Богу! Стоит златоглавая!

Но не успел он порадоваться этому, как новые сомнения стали одолевать его: а вдруг с мамой на нервной почве что? Но тут папа поможет! Он все-таки светило в медицине. А если что с ним самим? Помнится, мама говорила, что в последнее время у него начало пошаливать сердце…

Стас вскочил и бросился включать свет: во всех комнатах, по всему дому.

Теперь он был бы рад, если бы вдруг пришел участковый и, увидев его, позвонил родителям. Сам-то он никак не мог позвонить им первый…

Это неожиданно напомнило ему давний случай, когда он, еще трехлетним ребенком, случайно запер на защелку маму в ванной и потом не открывал, боясь, что она накажет его. Так они сидели оба весь день и плакали, пока не вернулся с работы папа…

- Что же мне теперь делать? – чуть было не застонал Стас, но тут новая спасительная мысль осенила его:

«Постой-постой… Я не могу позвонить им… Но у меня В Москве есть приятель, сосед, которого я могу попросить зайти и узнать, как там они… Ну, конечно! И как я сразу до этого не додумался?!»

Стас покосился на черное окно.

«А не поздно ли уже? – машинально подумал он и тут же усмехнулся: - Какое поздно? Это тут уже ночь, а для Москвы – еще рано!

Торопясь еще больше, чем когда подключал ноутбук, он набрал номер, поздравил приятеля с Новым годом и осторожно спросил, не видел ли тот его родителей.

- Нет, - отозвалось в трубке. – А что?

- Да погоди ты! Лучше скажи – сегодня ночью или днем ничего такого в подъезде шумного не было?

- Как это не было? Все-таки Новый год! Пели, пили, стреляли, дрались…

- Да я не о том! Я о чем-нибудь необычном… Ну… скорая помощь к кому-нибудь не приезжала?

- Да стояла, вроде, сегодня одна. А что?

«Нет! Только не это…» - похолодел Стас.

- Слушай, будь другом! - взмолился он. – Сходи ко мне домой!

- Зачем?

- Да просто разведай. Посмотри на моих, как там они – и сразу же сообщи мне!

- А чего это я туда ни с того, ни с сего пойду?

- Ну… будто ко мне!

- А ты что – не дома? – только теперь сообразил приятель.

- Нет! Я… далеко!

- Вот новости! Что у тебя там случилось? – заинтересовался приятель. - Ты вообще где?

- Потом, потом объясню! – пообещал Стас. - Скорее иди! Только, смотри, аккуратней, не выдай! И не вздумай говорить, что это я тебя попросил!

- Ладно… хорошо… - - озадаченно хмыкнул приятель, хотел было еще что-то спросить, но Стас, опережая его, отключил телефон.

Минуты, которые потекли, как это ни банально звучало, показались для него вечностью.

Он снова выключил свет… Прижался разгоряченным лбом к холодному стеклу, за которым было видно светящееся окошко в доме Григория Ивановича. Очевидно, он читал или молился.

«Хорошие они у тебя!» - вспомнились вдруг его слова.

Еще бы не хорошие! Если разобраться, то за все время они ни разу даже не выпороли его! Хотя и было за что. Взять хотя бы эту Покровку. После того, как он, нарушив запрет отца не ходить на карьер, чуть было не погиб на нем во время обвала, а потом и мама учуяла, что он покурил, порки, казалось, было не избежать. Но обошлось. Да и потом, когда он закурил уже всерьез, другие родители так бы поговорили с ним, что он на все жизнь забыл бы про сигареты. А они как поступили?

Память услужливо подсказала еще один эпизод, уже не из далекого детства, а из совсем недавней юности…

Над диваном Стаса несколько лет висел портрет Сергея Есенина. Родители купили его сыну, когда тот начал писать стихи. На этом портрете во рту великого поэта была курительная трубка.

Но вот однажды, проснувшись, он привычно обвел глазами стену и… подавился зевком. Зажмурился, открыл глаза и ему стало не по себе от того, что он продолжал видеть. Во рту Есенина не было трубки!

Стаса, словно пружиной, подняло с дивана.

- Мам! Пап! – врываясь к родителям, закричал он. - Там… У меня в комнате… Идите скорее!!!

Не смотря на то, что отношения родителей с сыном были натянуты с того дня, когда мама в очередной раз обнаружила в его карманах сигареты, родители охотно последовали за ним.

- Глядите! Есенин… - показывая пальцем на стену, начал объяснять Стас.

- Ну да, - поглядев на портрет, как ни в чем не бывало, пожал плечами отец. – Сергей Александрович Есенин!

- Да нет же! Нет! – закричал Стас. - Он всегда был с трубкой, а теперь видите – ее нет!!!

- Вот видишь, Есенин – и тот бросил курить! – учительским тоном сказала мама, а папа довольно усмехнулся.

И тогда Стас понял, что это он купил новый, очень похожий, портрет Есенина и, пока сын спал, повесил его вместо прежнего…

- Ну вы даете! – только и смог тогда вымолвить он.

И с того часа раз и навсегда бросил курить!

…Звонок телефона мигом вернул его из далекой во времени и пространстве Москвы в - увы! - близкую нынешнюю Покровку.

- Ну? – заторопил он приятеля. – Как они? Где?

- Дома. Здоровые. Только немного грустные… Будто и не Новый год на дворе! - отчитался приятель. - Бросились на звонок так, будто под дверью стояли. Наверное, тебя ждут! Ну, теперь-то ты можешь мне все рассказать?

- После, когда приеду! – усмехнулся Стас и - приятель уже больше был не нужен ему – жестко отрезал: - Все, конец связи!

«Ждать-то, конечно, они ждут, – бросив на кровать телефон, подумал он. - И Григорий Иванович прав – на радостях сразу простят. Но… почему не звонят? Обиделись? Конечно, обиделись! Ну, а как на такого не обидеться?!»

Стас стал припоминать, каким он был со своими родителями. Да и разве с ними одними? Память теперь крутилась перед ним, как калейдоскоп. И с каждым новым воспоминанием ему все яснее становилось, что - сколько он ни жил, что бы ни делал – все делал только для одного себя, в своих интересах. Даже эта его идея с глобальным вирусом, осуществи он ее, и правда, была бы за счет не то, что нескольких других – а всех остальных людей! Ведь всё теперь на этих компьютерах! И что было бы тогда с людьми в самолетах, в больницах, да просто в своих домах?..

Запоздало пожалев, что грубо обошелся и с так выручившим его приятелем, Стас озадаченно покрутил головой….

И только тут понял, что бежал сюда, в Покровку, не от родителей, а от себя самого…

Эта мысль словно обожгла Стаса.

Не отдавая отчета в том, что делает, он машинально оделся, вышел на улицу, долго бродил по темным закоулкам и пришел в себя лишь у того самого единственного фонаря – около колодца.

Очнулся, услышав мяуканье.

Маленький пушистый котенок стоял у колодца и словно звал его.

- Брысь! – по привычке цыкнул Стас, не любивший, когда ему мешают думать и вообще отвлекают.

Но котенок не испугался. Наоборот, замяукал еще громче.

Стас пригляделся внимательно и только тут понял, что котенок не может бежать. Он вообще не мог идти, потому что примерз ко льду!

Незнакомое чувство жалости неожиданно охватило Стаса.

Он подбежал к котенку, опустился на колени и, с помощью домашних ключей осторожно принялся отдирать его ото льда, приговаривая:

- Ты что, тоже от мамы сбежал? Зря! Это я тебе, брат, по своему собственному опыту скажу! И Ник тоже вон правильно говорил. Они же ведь только для нас и живут! Погоди, сейчас мы тебя освободим! И как ты это совсем не замерз-то? Ну, а, если бы я сюда не пришел?

Странное дело – котенок, словно понимая, слушал его и, даже не дергаясь, не мяукая, терпел, пока Стас освободит его из ледяного плена.

- Ну, и куда ты такой теперь? – оглядел он дрожавший от головы до лап живой, пушистый комок. – Замерзнешь же ведь совсем! А вот куда! Ко мне домой! Там я тебя и отогрею! И накормлю! Если, конечно, найду чем…

Дома, к счастью, среди принесенных на завтра Леной продуктов, оказалась банка рыбных консервов. Стас открыл ее, положил в блюдце. Котенок набросился на консервы с такой жадностью, что стало ясно – убежал он от своих родителей гораздо раньше, чем Стас от своих!

- Все, а теперь – спать! – раздеваясь, скомандовал Стас.

И до чего же понятливым оказался этот котенок!

Он тут же забрался на кровать и, деликатно свернувшись в калачик у самых ног Стаса, быстро уснул.

Самому же Стасу спать не хотелось. Он потянул к себе тетрадь и, поглядев на спящего котенка, вдруг усмехнулся от мысли, что хоть кому-то в Покровке было хорошо от его приезда…

«…Особенно старался смуглолицый мужчина в недорогом, запыленном халате. Отчаянно помогая себе локтями, он пядь за пядью пробивался вперед, волоча за собой мальчика лет пяти.

- Дайте пройти… Пропустите же! – слышались эллинские, с сирийским акцентом, слова.

Вдогонку ему неслось недовольное:

- Куда лезешь?

- Сам на крест захотел?!

- Хоть бы ребенка пожалел, сирийское чучело!

- Я не сириец! – возражал с виноватой улыбкой мужчина.

- А кто же: вавилонянин? Эфиоп?!

- Я – грекос!

- Собираясь с силами перед последним броском, мужчина оглянулся и подбадривающе крикнул:

- Держись, Теофил!

Однако, передние ряды были спрессованы, как кирпичи в крепостной стене. Убедившись, что дальше не проскользнула бы даже ящерица, мужчина стал что-то жестами объяснять мальчику, словно тот был глухой, потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, поднял его на плечи и замер:

- Ну?!

Мальчик бойко завертел грязной шеей, увидел кресты, воинов…

- Отец, – испуганно закричал он. – Там – Иисус! Весь в крови, избитый! За что они так его?!

Мужчина больно ущипнул сына за пыльную пятку:

- Я для чего тебя поднял? Никодима… брата своего – видишь?..

Теофил изогнулся, прищурился от старания, разглядывая несущих кресты:

- Нет!

- Хвала богам! – с облегчением выдохнул мужчина. – А дядю Келада?

- Вижу, вон он! – Теофил показал пальцем на могучего легионера, идущего в первой шеренге. Того самого, на которого делал ставку центурион. – Сказать ему, что мы тут?

Вместо ответа мужчина опустил сына на мостовую и задумался вслух:

- Где же нам теперь искать нашего Никодима? Иерусалим, что пшеничное поле перед жатвой: попробуй отыщи нужное зернышко… Но мы точно знаем, что он должен был искать встречи с Иисусом. Пять дней мы ходим по пятам за этим пророком. Вчера, правда, потеряли его, но, хвала Тихэ [5], снова нашли. Так проследуем же за ним до конца!

Мужчина напряг спину, точно выталкивая сползшую в канаву повозку, отчего лицо его и впрямь почернело, как у эфиопа, и потянул за собой сына назад.

Когда они добрались до края площади, центурия уже сворачивала на одну из ничем не примечательных улиц. Иисус, пытаясь удобнее перехватить тяжелый крест, приподнял голову, и все увидели титулум на его шее.

Площадь в один голос на еврейском, латинском и эллинском выдохнула:

- «Иешуа… Иезус… Иисус Назорей Царь Иудейский!»

- Отец! – воскликнул Теофил. – У нас только рабов распинают. А здесь – слыхал – царей!

- Чш-шш! – в испуге зашикал мужчина. – Как бы они за такие слова и тебя на мне не распяли!

К счастью, голос мальчика утонул в новой волне шума. Потрясая посохами, грозя кулаками, иудеи призывали на голову так надсмеявшегося над ними прокуратора гнев своего Бога.

Молчал, казалось, лишь один человек: кудрявый юноша, лет пятнадцати, в красной накидке поверх зеленого хитона. Он стоял в отдалении от толпы и смотрел на шествие полными слез глазами.

- Послушай! – подходя, окликнул его мужчина. – Ты молодого антиохийца не видел, похожего на меня, только со шрамом на горле?

Юноша отрицательно покачал головой.

Мужчина, догадавшись, что он не в силах выдавить ни одного слова, со вздохом кивнул на кресты:

- И ты паломник к Иисусу? Не бойся нас! Я – Апамей из Антиохии-на-Оронте. Мы ведь тоже приехали к нему. Подумать только: всего несколько дней назад как пышно встречал его этот город! Даже мы с сыном кричали ему «Осанна!». Я голосом, а он пока еще знаками.

- Вот так! – подтвердил Теофил, показывая жестами, как он приветствовал Иисуса.

- Он его от глухоты исцелил! – дрогнувшим голосом объяснил мужчина. – Тебе тоже помог?

Юноша посмотрел на сына, отца. Улыбнулся, словно вспоминая что-то радостное, но утраченное безвозвратно. Наконец, проглотил ком, мешавший ему говорить:

- Нет! Я … его ученик.

- Иоанн! – послышался негромкий окрик.

Из-за угла ближнего здания выглянуло обрамленное бородкой лицо:

- Что там? Как Учитель?

- Ведут на распятие! Говорят, бичевали…

- М-мм… - простонал бородатый, и лицо его исказила болезненная гримаса. – Все пропало!

- Постой! – видя, что юноша собирается уходить, спохватился мужчина. – Ученик Иисуса, ответь мне: а много ли было у твоего учителя учеников?

- Таких, как мы с Петром – нет. Но тех, кто приходили и уходили – сотни, а может, тысячи! – подумав, ответил юноша.

- И сколько времени ученики проводили с ним?

- Кто как! Мы три года, иные – три дня…

- Три дня! – обрадовался мужчина. – А не было ли среди них антиохийца со шрамом? Я говорю о своем сыне! Он… гм-м… потерялся в дороге…

- Отец проклял и выгнал его, за то, что он изменил нашим богам! – вставил Теофил, не пропускавший из разговора ни слова.

- Да, это так, - сникая, признался мужчина и быстро добавил: - Но - простил! Теперь вот хочу сказать ему об этом. Но как найти его, где?..

Мужчина, схватив юношу за рукав, стал описывать одежду сына, другие приметы, как вдруг имя, произнесенное невдалеке, заставило его смолкнуть на полуслове.

- Теофил, ты слышал? – спросил он.

- Да, - кивнул мальчик. – Кто-то позвал Накдимона.

- Так ведь это на иудейском. А по-нашему – Никодим! Это – он!

- Хоть вам повезло! – грустно улыбнулся юноша. – И мне пора. Петр прав, надо бежать. Но как… как покинуть Учителя в такую минуту?..»