Схема периодов и стадий развития по В. И. Слободчикову 6 страница

Следующий возрастной уровень (подростковый и юношеский) также связывается Ф. Арьесом с новой формой социальной жизни — институтом военной службы и обязательной воинской повинности. В XVIII—XIX вв. вследствие войн и революций в обществе возник новый интерес к фигуре военного офицера и солдата, и он же провел смутную, но вполне определенную ассоциацию между подростком, юношей и фигурой типичного солдата (юнкера). Понятие «подросток» привело к дальнейшей перестройке обучения. Педагоги начали придавать большое значение форме одежды и дисциплине, воспитанию стойкости и мужественности, которыми ранее пренебре­гали.

Новая ориентация сразу же отразилась в искусстве, в частности в живописи, где новобранец представляется не плутоватым и преждевременно состарившимся во­якой, как раньше, а привлекательным солдатом — сочетанием духовной чистоты, физической силы, естественности и спонтанности. Именно такие юноши станут ге-

роями романов XX в.

Первая мировая война породила феномен «молодежного сознания», представ­ленного в литературе «потерянного поколения», и на смену эпохе, не знавшей юно­сти, как пишет Ф. Арьес, пришла эпоха, в которой юность стала наиболее ценимым возрастом, в который все хотят вступить пораньше и задержаться подольше.

Каждый период истории, по Ф. Арьесу, соответствует определенному привилеги­рованному возрасту и определенному подразделению человеческой жизни: моло­дость — это привилегированный возраст XVII в., детство — XIX, юность — XX.

Такое, хотя и беллетристическое, выделение качественно разных периодов жизни позволило осознать периоды жизни как общественный феномен.

Но, как отмечали Л. С. Выготский и Ж. Пиаже, факт предшествует описанию, и существуют неизбежное запаздывание и принципиальное различие между станов­лением реального явления и его рефлексивным отражением. И значит, развитие име­ет свои законы и в целом не зависит от того, что художники, писатели или портные начинают замечать и описывать в нем. Сами работы Ф. Арьеса демонстрируют этот закон осознания: в нем описано только европейское детство, детство детей только высшего сословия и только со времен Средневековья. Но забота о детях, идеи их воспитания существовали задолго до Средних веков. Уже в текстах Демокрита и Аристотеля встречаются мысли, посвященные детям и детству. Поэтому, несмотря на интересные данные, приведенные Ф. Арьесом, мы должны учесть и другую объ­ективную информацию о детстве.

Контекст описания возрастов жизни чрезвычайно важен, поскольку не только да­ет представление об историко-культурных влияниях на возраст, но порой и искажает представление о возрасте. Примером последнего служит описанное Ф. Арьесом дет­ство короля Франции Людовика XIII (начало XVII в.), часто весьма далекое от ре­альных возможностей ребенка в конкретном возрасте.

Так, в полтора года Людовик XIII играет на скрипке и одновременно поет, в три года он читает, а в четыре — пишет, умеет стрелять из лука, развлекается играми с переодеванием, участвует в театральных постановках, в 5—6 лет играет в карты, в шахматы и в теннис. С 7 лет его воспитание приобрело мужской характер: он начи­нает обучаться искусству охоты, стрельбе, азартным играм и верховой ^Де, читает литературу педагогического и моралистического типа.

В этнографической литературе есть описания детей того же возраста, что и Лю­довик XIII, но их детство в корне отличается от европейского, хотя наблюдения про­изведены уже в XX в. Так, этнограф Д. Локвуд описывает жизнь народа пинтуби, со­хранившего культуру и образ жизни людей каменного века.

Он пишет, что девочка 2-3 лет во время еды засовывала себе в рот то огромные куски лепешки, то кусочки мяса крошечной игуаны, которую она сама поймала и испекла в горячем песке. Ее младшая сводная сестра сидела рядом в грязи и рас­правлялась с банкой тушенки (из запасов экспедиции Д. Локвуда), вытаскивая мясо пальчиками. Когда перед рассветом аборигены разожгли костер, чтобы защититься от порывов холодного ветра, маленькая девочка, еще не умеющая как следует хо­дить, устроила для себя отдельный костер. Наклонив голову, она раздувала угли, чтобы огонь перекинулся на ветки и согрел ее. Она была без одежды, наверняка страдала от холода, но все же не плакала. Вообще, хотя в лагере было трое малень­ких детей, члены экспедиции Д. Локвуда никогда не слышали их плача.

Для понимания конкретной природы детства, отрочества и юности важны также социально-демографические и хозяйственно-экономические аспекты развития обще­ства на определенном этапе.

Как указывает И. С. Кон, в рамках характерного для современной педагогики

сентиментального детоцентризма вопрос, сколько стоит выращивание ребенка и какова приносимая им польза, выглядит вульгарным и даже циничным. Между тем историко-демографические исследования в странах с низким уровнем социально-экономического развития показывают, что между рождаемостью и участием детей в производительном труде (фактически, длительность детства) существует определен­ная положительная связь: материальная «окупаемость» рождения и воспитания ре­бенка стимулирует рождаемость. Так было и в Европе. Недаром К. Маркс посвятил детскому труду целую главу «Капитала». В XIX в. детский труд был необходимым элементом семейного дохода, и дети составляли до 20% рабочей силы на стеколь­ных, спичечных и табачных предприятиях.

С ростом материального благосостояния общества положение изменилось. Вме­сто заводов и фабрик дети теперь сосредоточены в детских садах и школах. Воспи­тание детей стало обходиться родителям и обществу значительно дороже, а «отдача» с их стороны уменьшилась. Социальная педагогика видит в этом прогресс, обуслов­ленный объективным усложнением содержания и методов и удлинением сроков со­циализации и т.д. Но оборотной стороной этого процесса становится затяжная ин­фантильность подростков и юношей, которых старшие рассматривают не как ответ­ственных субъектов общественной деятельности, а как зависимый объект воспита­ния и обучения. «Любовь к детям» оборачивается невольным и неосознаваемым умалением их реальных возможностей и прав, мелочной социальной и эмоциональ­ной опекой.

Социально-экономические факторы существенны и для понимания частных, ло­кальных институтов и методов социализации.

Например, распространенная в XVIII—XIX вв. среди аристократии традиция на­нимать кормилицу или отдавать грудных младенцев на выкармливание в чужие (как правило, бедные) семьи до достижения полутора-двух лет была следствием не толь­ко относительного безразличия общества к детям, но и трудностей перехода Европы от аграрной экономики к индустриальной. В аграрном обществе женщина-мать со­вмещала уход за детьми с домашней работой. В новое время количество мелких го­родских буржуа возросло, а материальное положение их ухудшилось, заставляя ма­терей искать оплачиваемую работу вне дома, а новорожденных отдавать в чужие ру­ки. Отмирание этой практики в начале XX в. объясняется не столько тем, что жен­щины внезапно стали хорошими матерями, сколько изменением типа экономики, уменьшением доли женщин в несельскохозяйственной рабочей силе и улучшением условий семейного быта.

Историко-социологические данные свидетельствуют также, что на разных этапах развития общества традиционные родительские ценности меняются: например, по сравнению с 50-ми гг. XX в. личную автономию и самостоятельность ребенка сего­дня ценят выше, а послушанию и конформности придают меньшее значение.

Если социологически ориентированные исследователи пытаются раскрыть объ­ективные условия и предпосылки эволюции понятия детства и функционирования связанных с ним социальных институтов, то «психологическая история» апеллирует преимущественно к внутренним, мотивационным процессам, пытаясь «расшифро­вать» их посредством психоаналитической интерпретации биографических данных, интимной переписки, дневников и других личных документов.

Самой известной концепцией детства в этом плане является «психогенная тео­рия истории» (психоистория) Л. Демоза. Психоистория, по Л. Демозу, — это неза­висимая отрасль знания, которая не описывает отдельные исторические периоды и факты, а устанавливает общие законы и причины исторического развития, кореня­щиеся во взаимоотношениях детей и родителей. Центральной силой исторического изменения, по Л. Демозу, являются не техника и экономика, а «психогенные» изме-

нения в личности, происходящие вследствие взаимодействии сменяющих друг друга поколений родителей и детей.

Этот общий тезис раскрывается в серии гипотез.

1. Эволюция взаимоотношений между родителями и детьми — независимый ис­
точник исторического изменения: сменяющие друг друга поколения родителей
способны возвращаться (регрессировать) к психическому возрасту своих детей
и разрешать связанные с этим возрастом проблемы лучше, чем они это делали
в период своего собственного детства.

2. «Генерационное давление» к психическому изменению автоматически само
собой вытекает из потребности взрослого человека вернуться к пройденной
фазе своего развития и из стремления ребенка к контакту со взрослыми, неза­
висимо от каких бы то ни было социальных и технологических изменений.
Поэтому его можно обнаружить даже в периоды социального и технического
застоя.

3. История детства представляет собой последовательный ряд все более тесных
сближений между взрослым и ребенком.

4. Из гипотезы, что история означает общее улучшение ухода за детьми вытека­
ет, что чем глубже мы уходим в прошлое, тем менее эффективными будут спо­
собы, которыми родители отвечают на развивающиеся потребности ребенка.
Так что, например, если в сегодняшней Америке жертвами плохого обращения
являются меньше миллиона детей, то в прошлой истории должен быть момент,
когда так обращались с большинством детей и такое положение считалось
нормальным. 5. Поскольку психическая структура всегда должна передаваться
из поколение в поколение сквозь узкую воронку детства, воспитательные обы­
чаи общества являются не просто одной из его культурных черт, а главным ус­
ловием трансмиссии и развития всех прочих элементов культуры; они ставят
определенные пределы тому, что может быть достигнуто во всех других сфе­
рах истории. Специфический детский опыт — необходимая предпосылка под­
держания соответствующих культурных черт, и как только меняются детские
переживания, исчезают и связанные с ними черты культуры.

В соответствии со своими идеями Л. Демоз подразделяет всю историю детства на 6 периодов, каждому из которых соответствует определенный стиль воспитания и форма взаимоотношений между родителями и детьми.

/. Инфантицидный стиль (с древности до IV в. н.э.) характеризуется массовым детоубийством, а те дети, которые выживали, часто становились жертвами насилия. Символом этого стиля служит образ Медеи.

2. Бросающий стиль (IV—XIII вв.). Как только культура признает наличие у ре­
бенка души, инфантицид снижается, но ребенок остается для родителей объектом
проекций, реактивных образований и т.д. Главное средство избавления от них — ос­
тавление ребенка, стремление сбыть его с рук. Младенца сбывают кормилице, либо
отдают в монастырь или на воспитание в чужую семью, либо держат заброшенным и
угнетенным в собственном доме. Символом этого стиля может служить Гризельда,
оставившая своих детей ради доказательства любви к мужу.

3. Амбивалентный стиль (XIV-XVII вв.) характеризуется тем, что ребенку уже
дозволено войти в эмоциональную жизнь родителей и его начинают окружать вни­
манием, однако ему еще отказывают в самостоятельном духовном существовании.
Типичный педагогический образ этой эпохи — «лепка» характера, как если бы ребе­
нок был сделан из мягкого воска или глины. Если же он сопротивляется, его беспо­
щадно бьют, «выколачивая» своеволие как злое начало.

4.Навязчивый стиль (XVIII в.). Ребенка уже не считают опасным существом
или простым объектом физического ухода, родители становятся к нему значительно