Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Про доктора Пафоса (старое).

Доктор врачевал плохо. Люди были уверены, что он думает обо всем, кроме больных – его взгляд постоянно стремился перейти со страдающего перед ним человека на что-то другое, на окно или дверь, будто в ожидании, что что-то вдруг изменится и больных больше не будет – все можно будет вылечить думой. А время шло и люди умирали.

Полный каких-то глубинных тревог, доктор сидел в кресле и размышлял о чем-то. Рассеянный взгляд, отвлеченный от мыслей, падал на огонь в камине. Стеклянные глаза сияли рыжим блеском, но это было обманчивое впечатление – доктор мучался.

Уже довольно давно он был женат. Детей у этой семьи не было – доктор будто откладывал это на тот момент, когда его мысли дойдут до какого-то рубежа, когда он станет мудрым, когда он придумает что-то новое, дойдет до каких-то скрытых дум – тогда только он бы решился завести ребенка, чтобы воспитать его безошибочно. Но время тянуло свои одеяла – доктор уже был немолод.

Сидя в комнате с приглушенным светом, доктор в усталости размышлял о значимости сегодняшнего дня: «еще один год прошел, пора бы сменить календарь, но только я успею это сделать, наступит следующий год и так дальше – одинаковые года будут все дальше менять друг друга, а все останется прежним». Седые морщины откидывали тень на его лицо. Он даже не применял никаких усилий для движения своих мыслей – как по льду, они скользили по дряблой голове и сам их владелец не всегда следил за ними – это вечное размышление стало для него уже слишком привычным делом.

Разорвав монотонию, отражающуюся от глухих стен, ярким, слепящим глаза светом, в комнату вошла жена доктора со сложенной скатеркой – сегодня был намечен праздничный ужин в честь наступления Нового Года. Большой любовью окружающих семья не пользовалась, все хрупкие нити, соединяющие седую голову доктора с другими, были пообрублены и скинуты в подвал, как ненужное старье. Поэтому ужинали они обычно в одиночестве, составляя компанию безмолвным свечам.

– Послушай, помоги мне со скатеркой. И надо бы принести посуду с едой с кухни – все почти приготовлено. – поколебала ровное пламя камина своим ровным голосом жена. Доктор кивнул, и не нарушая целостности своих мыслей стал помогать хозяйке.

Накрытый стол принял доктора и жену и те стали ужинать. Тихо и без слов два человека испытывали спокойствие, глядя на друг друга. С улицы начал доноситься накатывающийся грохот металла, резкие отрывистые звуки заставляли дребезжать, пока даже с каким-то ритмом, оконные стекла. Доктор под действием какой-то вдруг накатившей на него волны легко улыбнулся и начал говорить:

– Слышала, что в последнее время в Монголии скота померло?

– Да, ужасное горе…

– Что горе? Этот народ уже целую вечность занят одним и тем же – скот пасут. Может эта зима их немного расшевелит, выдернет из привычной обыденности…

– Ты что такое говоришь? Бедные люди сейчас погибают с голоду, а ты опять за свои каменные слова берешься! Откуда в тебе столько ненависти?!

– Не ненависть мной движет, я говорю по существу – страдание этим людям принесет только пользу. Сделает их сильнее.

– Сильнее?! Люди умирают! Это горе! Какая тут сила?!

– Сильнее, говорю. Боль заставляет неженок шевелиться, пробуждает в них скрытые таланты!

– С меня довольно! Строить пирамиду счастья из исхудавших от страдания людей! А ну уходи из-за стола!

– Что, возразить уже нечем? – сказал доктор, на что жена взяла и швырнула в него тарелку. Доктор увернулся, резким движением встал из-за стола, двинулся в дверной проем, а буквально через мгновенье перещелкнул замок входной двери, и женщина осталась одна, лежа в неподдельных слезах на праздничной скатерке. Одиночество и горе постепенно заполняли комнату.

Доктор вышел из помойного подъезда, глянул на лихорадочно грохотавших по подручным предметам пацанов, измазавших лица грязью, мелом и какой-то едкой краской. Это от их дерганья дребезжали все окна дома. Доктор снова улыбнулся и побежал вниз по улице. Погода стояла мягкая и приятная.

Через минуту торопящийся старик замедлил шаг и метанье наблюдалось только в его глазах. Порция свежего воздуха давала ему сил, мысли трещали о сцене в квартире и оправдывали сторону доктора. «Глупая жена, раз не понимает столь очевидных вещей,» – клокотали голоса в голове старика – «все у нас в равновесии, и надо радоваться скорее страданию, чем радости, потому что за страданием последует еще радости…». Мысль саморождающуюся и саморазвивающуюся прервала музыка вольного трубача. Доктор остановился, бросил монетку в чехол от саксофона и заслушался поклонившегося музыканта.

***

Приятный качающий расслабившегося доктора настрой неловко нарушил мальчик лет десяти:

– Дяденька, дайте, пожалуйста, монетку. Мне дяденьке с трубой бросить…

– Нравится музыка?

– Ага!

– Я тебе вопрос задам. Если ответишь – дам монетку. Вот скажи мне, малыш, коли тебе при простуде горчичный пластырь поставить – хорошо это или плохо?

– Горчичник жгет. Я не люблю горчичники. Не хочу ставить. Плохо.

– Но ведь ты так не выздоровеешь! Без пластыря будешь долго болеть, еще и родителей заразишь!

– Все равно! Не хочу горчичник! Лучше буду болеть!

– Ну тогда и монетку не получишь.

– Вы же обещали, дяденька! Так нечестно!

– Не хочешь горчичник ставить – и монетку не получишь.

Мальчик раздосадовался и плюнул на доктора. Старик стряхнул слюни с пальто, поморщился и с тихой музыкой трубача в спину пошел дальше по улице. «Какой несносный мальчишка! Еще монеты ему подавай! Ух, я бы ему наподдал!» – вертелось в груди доктора. Старик незаметно для себя зашел в какой-то тихий переулок, зажатый между двумя высокими стенами. Навстречу вдоль узкого желтого кирпича вышли двое:

– А погода то нынче совсем загляденье! Авось, к завтре снежком присыплет, с утра выйдешь – кругом тишина, ни души и снег совсем-то нетронутый! Сказка! – сказал первый, чье лицо перешло из темноты в свет фонаря. Это был старший брат.

– На поэзию тебя снова прорвало? Тебя должно большее сейчас волновать – есть ли у этого мужика деньги в пальте или нет. А остальное потом обсудим, когда наварчик будем делить в баре у Стеклотыча. – младший закончил фразу, трое поравнялись и оба брата теперь смотрели на доктора. Тот встал за невозможностью пройти дальше, но и назад тоже не рвался. Просто остановился и ждал. – Зря ты ждешь, мужичина. Обычно в твоем положении бежать надо, ноги рвать и надеяться, что мы – двое молодцов-молодчиков – не сильны в беге, ведем распутный образ жизни – курим, пьем, мясом чревоугодствуем – и не догоним тебя оттоль.

– Да нет, не побегу я. Что же судьбу испытывать.

– Правильно, что не побежишь. Распутье в жизни – это не про нас. Нас двое – и оба бегаем на ура.

– От черной силы все равно не убежишь – как ни дави на мочь.

Тут слово вставил старший:

– Черной силы говоришь? А кто здесь черный то? Мы ли?

– Все, ты его завел… – только и успел промолвить младший, оглянулся по сторонам, увидел бетонные ступеньки и с радостью сел на них, скрестил на груди руки, поджал ноги и стал слушать действие с улыбкой на лице.

– Черная ли мы сила? А откуда такая категоричность, а? Добро-зло… Связка-дихотомия-борьба… Как же! Коли двое в улке повстречались, приправленные разговорами о грабеже – так сразу же злодеи, на службе у сатаны! Логика где тут? Между щелчком пальцев хотя бы мысль, оценка ситуации произошла? Почем мыслить стереотипами? Власть сразу сердцу отдал, оно все за тебя решит! А может я и не злодей? Может, хотя это вряд ли, и братец мой младшой – тоже не злодей? Вдруг у нас голодает семья, а делать нечего, на заводе злое (опять же «злое», как же!) руководство, и зарплату от злости своей не выдают? Тебе откуда знать? И все ладишь, злое да злое. А я не злой. Но и не добрый ничуть. Я устал от борьбы. Меня и те и те достали. Жить хочу, как мне угораздится! Да, служу телу – от беса, служу духу – от ангела! Как же! Конечно же! А если я не отделю тела от духа? Если когда мне светло – это и есть моя цель? И я это интуитивно понимаю, что хорошо, что плохо для меня? Не догматы, не цепочки добро-зло, неведение-смерть, а мои личные пробы и ошибки! Что же теперь, повесить меня в петле за такое? Не хочу я флаги в руки брать, не хочу! Законы отменили бы – все равно не стал бы плутовски красть, убивать бы не стал бы – не от боязни возмездия, а от мерзоты, в душу входящих после такого! Проведешь день напрасно, а после становится так грязно внутри, так мерзко. И не в теле или духе тут дело – полезная работа от тела же, но добродетельна, а худая мысль от сердца, души там, а все равно худа – ничего тут не поделаешь! Неделимо это все! А те кто неделят – тоже уроды мерзкие! Все уроды! Но все же не настолько, как делящие, от которых вся смута в мир и произносится. Вот скажи мне, мужичок, яблоки я ребятам беспризорным дам – хорошее то дело или плохое?

– Хм… а яблоки то не отравлены? – доктор заколебался и выискивал подвох.

– Да какие, к черту, отравленные? Самые обычные яблоки, какие и ты ешь – самые, что ни на есть, вкусные и полезные!

– Беспризорникам-детишкам? Ну, всяко хорошее дело – бедняжек накормить.

– А если одному не хватит – велико ли изменение твоей доброты? Поступок то не перевернется, не отвернется ко злому. Правда ведь?

– Ну так то оно так. Добрый поступок, определенно.

– А вот тут ты ошибаешься, мужик. Тут уже роли играет, с какой идеей, с каким помыслом ты яблоки детям вручил. Если ты дал, потому что ребят голодных стало жалко – то это дело доброе, спору немного. Отдал от сердца, так сказать. Ну и что, что одного яблока не хватило – поделятся. Но если поступку предшествовало то, что паренек один из местной шпаны тебя обозвал или насолил тебе как-то, и ты яблоки вручал с таким расчетом, чтобы именно этому пацанчику яблоко не досталось, ты хотел парнишу выделить, унизить перед всеми его друзьями, отомстить, то какое это дело?..

– Непременно злое!

– То-то и оно. Добро и зло рождаются в твоей голове, и за ее пределы они не выходят. А зла то сколько сделано? Держишься за свое прошлое, солишь на раны, мстишь, при этом оставаясь внутри своего дома, потому что все – открытки, фотокарточки, память – все собираешь и держишься. Это тебе была притча о белых яблоках из Фелисовой Книги. Там еще о предательствах есть. Что все, что бы ты ни делал – предательство. Будущего или прошлого себя – тебе выбирать…

– Ты что, Фелисову Книгу открывал?! – вмешался младший брат. Он уже стоял в полный рост и в панике смотрел на старшего. Тот, не очень обрадовавшись, стиснул губы и повернул голову к младшему. В его глазах читалось четкое «да». – Она же душу жрет! Что ты наделал! В ней же даже от цвета закладки люди иссыхают нутром!

– Брат, прости. У меня было немного выбора. Мне нужно было. Я думал, что-то может измениться. Но она катализатор. Усиляет уже имеющееся. Как конверт с кармой. Брат, хуже она не сделала. Я не знал. Я выжран, и теперь даже в смерти мне пристанища не найти. Оно ищет меня. Оно явится.

Старший брат виновато опустил голову. Он вспомнил, что перед ним стоит мужчина, поднял на него полные глубинно-болезненной растерянности и страха глаза и произнес:

– Уже поздно, мужик, иди домой. Тебя наверно жена уже ищет. Не ссорься с ней больше. Как бы пусто все ни было – ничего полнее все равно нам не найти.

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Про доктора Пафоса (новое). | Про мастера татуировок и мальтийский крест.




© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.