Помочь нельзя оставить 4 страница

Сижу среди ночи, к экзамену какому‑ то готовлюсь. И тут девушку привозят. Ну вообще ничего не известно про неё. Кроме того, что без сознания. А чего к нам? Так мама девушки упаковки от каких‑ то лекарств у неё в комнате нашла, после чего «скорую» сразу и вызвала. Нет, упаковки она выбросила. Наверное, чтобы девушку лечить проще было. Как всегда всё. Ну, лаборатории‑ то для того и существуют, чтобы подобные факты хоть как‑ то в соответствие с реальностью приводить. Отправил кровь на бензодиазепины, барбитураты и всё прочее, чем девушки обычно травятся, «скорую» отпустил, девушку бессознательную на отделение оформляю. И тут смотрю – не то чего‑ то. Девушка сама стройная, фигурка точёная, а животик у неё того, выпирает явно.

Tут возможны варианты. Потому как если это просто животик – ладно. А если там кто‑ то живёт? На фоне тяжёлого отравления чёрт знает чем? Совсем другой коленкор. Поскольку это уже не наша епархия и куча головной боли. Звоню в ординаторскую.

– Тут это, девушка поступившая, беремчатая, похоже, весьма.

– Твою мать, – лаконично ответили на том конце провода.

Доктор дежурный тоскливо посмотрел на всё это и велел вызывать гинеколога. А сам спать ушёл. Вот что хорошо в медицине – всегда, по любому вопросу, можно найти специалиста с соответствующим дипломом. В том числе и по женскополовым внутренностям. Разбудил я одного такого, сижу. Смотрю. Доктор помял девушку без удовольствия совсем, перчатку надел, два пальца вперёд выставил и внутрь девушки руку засунул.

Я вообще обожаю гинекологов во время внутреннего осмотра, без зеркала когда особенно, на ощупь. У них такие лица задумчиво‑ сосредоточенные всегда.

– Ну что?

– Что, что! Четвёртый месяц, похоже. Что...

И чего‑ то в сопроводиловке написал нечитаемое.

На том и порешили. Отвёз я девушку на отделение, на койку переложил, уходить собираюсь. И тут сестра дежурная, чуть не плача, говорит:

– Сергунь, поставь ей ка´ палку и катетер. Сил нет, ну пожалуйста!

А мне что, трудно, что ли? Я поставил. Сначала ка´ палку, потом катетер. И тут началось.

Нет, ничего такого особенного не началось. Я пакет для мочи успел подключить, а через минуту поменять на новый. Это ж надо, сколько в обычный мочевой пузырь некрупной девушки помещается! Все три с лишним месяца беременности, и ещё миллилитров двести пятьдесят. Где‑ то так. Никакого выпирающего животика. Всё. Как минимум беременность мы ей вылечили.

Ну, и об упомянутой психиатрии, без неё никак.

Вот что вы знаете про делирий? Наверняка немало. Как писал классик, у нас в стране никто не знает, от чего умер Пушкин, но любому знаком хотя бы один случай белой горячки. Да, это тоже делирий. Частный его случай, алкогольный. А бывают ещё димедрольные, амитриптилиновые, да какие хотите!

Чем хорош и чем плох делирий? Плох он, прежде всего, своей непредсказуемостью. Вот сидит человек, с дверной ручкой беседует интеллигентно, а потом как ломанётся! А главное – откуда силища такая?! Ремни сыромятные рвут, как бумагу, через стены ходят, кручёную арматуру зубами перегрызают, как спагетти!

Поэтому делирий заставляет вести себя с ним крайне осторожно. Главное – понять, на что пациента пробило. И присоединиться к этому празднику. Но аккуратно. Заразное оно. И для рассудка вредно, если помногу.

Вот вам пример из жизни. Одновременно в «приёмнике» находятся два делирия и один реанимационный больной. Понятно, что последнего надо срочно спасать, но куда девать двух первых? Загадка про волка, козу, капусту и лодку. Оставлять этих двух придурков опасно, но делать нечего. Рискую.

Первому:

– Мужик, чё за дела? Жуки? Где? Ааа, эти. Эти да. Но чёрные – полное фуфло. Беспонтовые. Ты красных лови! Они знаешь, какие дорогие? Рублей по 300 штука! Вот тебе коробок, ищи красных и собирай! Во!!! Лови его! Вoт так, коробку приоткрой, ага. Один есть. Дальше сам.

Второму:

– Так, а ты чего? Корабль? Где? А, в ванной. Так и что, он тут всё время плавает. Ты, главное, его в фарватер загоняй. Буйки видишь? О! Сядет на мель – кранты. Ты его аккуратно так, ага, молодец. Следи за буйками только!

Теперь быстро в реанимацию, а то разбегутся. Кто знает, насколько у них завода хватит.

Бегу обратно... Дверь не захлопнул! Издалека видно. А навстречу хирург из общего, недавно устроился. Подходит и спокойно так, слова подбирая, говорит:

– Сергей, вы знаете, у вас там дверь не закрыта, а внутри молодой человек корабль какой‑ то по ванне гоняет. А второй собирает по стенам насекомых. Вы в курсе?

– Что, неужели на мель посадил?!? Чёрт...

И внутрь вламываюсь, пока клиенты не разбежались. Доктор за мной заходит. Уфф... На месте все. Первый уже семь красных поймал. Это ж триста на семь, две сто получается!

В общем, хирург был удивлён. Потом, правда, привык.

Ну, и без уголовщины, конечно, не обходилось. Контингент случался самый что ни на есть разнообразный.

Сижу на дежурстве, тихо. В активе – пара бомжиков, на обед отбивные ожидаются, в сейфе спирта ещё литра два. Хоть в автономку уходи.

А оно ведь как, расслабишься – тут тебя и... Накаркал.

– На, получай клиента. По твоей части.

– Чего там?

– Растворитель какой‑ то.

– И что? Ладно. Документы у него есть?

– Вот, всё что было.

Опаньки. Это называется – пожар в караульном помещении. Справка об освобождении, шесть ходок, в среднем по пять лет. Статья одна – кража (145‑ я, если память не изменяет). Дядечка лет пятидесяти–шестидесяти, никаких наколок, сухой, жилистый, как корабельный канат. При этом абсолютно вменяем, и глаза... Ну, очень недобрые. Это, знаете ли, не по подворотням гопников пинать, другая лига. А я один, двадцати двух лет от роду, и совершенно не заинтересован в приключениях такого свойства на рабочем месте.

– Мужики, а вы его посмотрели?

– Ну, так, в общем.

– Не, не пойдёт. Уважаемый (к урке этому), мы вас обыскать обязаны, уж не обижайтесь, порядок такой.

– Да пожалуйста. (Надо сказать, вёл он себя вообще предельно корректно.)

Уж искали‑ искали, все швы прощупали. Вообще ничего. Ну и слава Б‑ гу. Определил клиента в отсадник. Выпроводил бригаду, ментам позвонил, картину обрисовал, на всякий случай. Чтоб готовы были, если что. Кайфую дальше, но ухо востро держу – мало ли. И как‑ то так смена и прошла. В тишине. Утром начинаю выписку контингента.

Захожу к подопечным и чуть не теряю дар речи. Сидят два бомжика вместе с уркой, чайком балуются. Горячим. Из литровой банки.

Тут пояснить надо. Дело в том, что отсадник – герметичное помещение без окон, с железной дверью, запирающейся снаружи на нефиговый швеллер. Внутри, из мебели – скамейка садовая (в парке одолжили) и два топчана больничных, смотровых. Всё. Ни одного предмета больше. Кранов и прочей сантехники тоже.

Вопрос – как весь этот набор для чайной церемонии попал внутрь, если на выходе был я?! Нет, я засыпал урывками, но не настолько же! Да и швеллер был с моей стороны.

До сих пор понятия не имею, что это было. Уж расспрашивал я этого дядьку и так, и эдак. Ну, лезвие как‑ то пронёс, хоть и не видел я его, проводку из стены выковырял – это чтоб воду вскипятить. Чай заныкал как‑ то непонятно – допускаю. Но литр воды в стеклянной банке!

Так и не рассказал ничего.

«С моё поживёшь – сам разберёшься», – пробурчал только. Забрал справку об освобождении и ушёл. В общем, повезло. Если бы он на свободу ломиться начал, последствия могли бы быть самыми разными. Хотя частенько и в рукопашную ходить случалось. И на ножи, и на отвёртки, и на всякий прочий инструмент. Но Б‑ г миловал. Везло, чаще всего.

Клиента привезли как‑ то. В гражданском, но при военном билете. Капитан морской пехоты. Я аж охнул, когда это чудо увидел. Бульдозер Caterpillar видели? Так вот фигня этот ваш бульдозер. Сколько там у терминатора того алкоголя в крови было – не помню, врать не буду. Он только слабо шевелился по прибытии. И то хаотично. Хорошо отдыхал, с размахом. Судя по всему.

Cгрузили его кое‑ как, чтоб проспался слегка. Oн и проспался. А тут – замуровали! Но дверь нашёл. За решётку руками взялся и ну домой проситься. Нет, говорить он ещё не мог. Поэтому просился действием. Дверь крепкая была, сварная, с решёткой. Вот её, родимую, он и начал выламывать, за решётку ухватившись. Ручками своими изящными.

И решётка начала‑ таки поддаваться. Вместе с дверью. И со стеной заодно.

Я его и так, и эдак уговаривал, зайти‑ то страшно. Не слышит. И не видит тоже. Делать нечего, «иду на вы». Открываю дверь, короткий разбег беру и резко бодаю головой в живот. Есть! Клиент даже сел от неожиданности. И тут же, уж не знаю как, ухватил меня за ногу. И к себе тянет, хоть явно видит меня не в фокусе.

Подумать я ничего не успел, рефлексы сработали. Даже не помню, какие. И не спрашивайте, как я вырвался, сам до сих пор не знаю. Но делать‑ то что‑ то надо. Если выломает дверь и пойдёт по приёмному гулять, его ж хрен кто остановит. Только стрелять на поражение. A из кого стрелять, из желудочного зонда?!

Срочно звоню в спецуху, вызываю подмогу. Через минуту уже затопали по коридору. Чип и Дэйл cпешат на помощь. Пятеро амбалов, у самого цивильного – всего одна ходка к хозяину. Bатнички на халаты небрежно накинуты, всё – чисто по моде.

– Ну, Серёга, блин, чё у тя там? Сам не можешь, что ли?

Ну, я товарища через решётку и показываю, пока есть через что показывать.

– Ох, ну ни хрена себе! Это кто?

– Клиент, кто...

Bатнички в угол побросали, халаты следом. Построились профессионально. Дальше – экшн!

Первый пошёл, второй пошёл... шестой пошёл.

–...AAA... гад...сука... Вова, вали его... рукааа!.. под колено! Серёга, сбоку заходи... под ноги ему...

И так минут десять. Может, и пять, но нам дольше показалось. Как он никого не покалечил, не знаю. Жалел, наверное. Если вообще понимал, что происходит. Он просто в дверь хотел выйти, всего‑ навсего.

В итоге – шесть мудаков во главе со мной небрежно разбросаны по отсаднику, в середине – капитан. И сдаваться не собирается.

Тут заходит хирург из спецухи, бойцов своих потерявший. Армянин, красавец, метр пятьдесят пять, на каблуках, в колпаке высоком. При усах весь и с кавказским акцентом. Оценил расклад, хмыкнул.

– Ээ... Дима, да, ты иво на сибя так, да, отвлеки. Ай, Вова, чего сидишь, а? Сбоку зашёл, да. Вот так.

Жестом маэстро достаёт из кармана капроновый шнур с гайкой на конце, прицеливается неспешно и резко накидывает девайс клиенту на шею. На себя, пять секунд, семь, всё. Можно вязать, причём чем быстрее, тем лучше. Посмотрел на нас с превосходством и к себе пошёл. На каблуках.

Мы потом несколько месяцев тренировались. Научились вроде, немного. Но до настоящего гаучо нам всем как до звезды было.

Pассказывать о токсе и не упомянуть про наркоманов – было бы несправедливо. Их множество, самых разных, через нас проходило. Но вот один – тот как‑ то особенно запомнился.

Витя был настоящим, кремнёвым торчком. Не имея вообще никакого образования, в прикладной экстремальной химии он был где‑ то на уровне член‑ корра. Хотя не о том речь. Загремел он к нам, как водится, с передозом, но молодой организм, вкупе с нашими усилиями, победил. Правда, уж не знаю зачем, по дороге Витя подхватил пневмонию и застрял у нас на пару месяцев.

Вот что хорошего, когда на отделении трётся торчок? Иные сморщатся, а самые недальновидные администраторы от медицины ещё и выписать попробуют. Что есть глупость несусветная. Сами посудите.

Реанимация. Очень тяжёлая тётенька, во всех смыслах. То есть сто тридцать кило, насквозь пропитанные аминазином и антидепрессантами. Давление – ноль на ноль, пульс не прощупывается. Каждой сестре даётся по два подхода. Вес не взят, то есть ка´ палку не поставили. А как? У неё и на нормальном давлении до вен только после тотальной липосакции добраться можно, а тут? Однако время идёт. Тётенькина тушка истыкана иглами, как бык бандерильями, и постепенно помирает. Вот вы, вы что бы сделали? Правильно. Можно и подключичный катетер, и много чего хирургическиоперативного сделать. А зачем, когда есть Витя?!

– Витя, ты где шляешься?

– Ну, чего?

– Да вот.

– А, фигня.

Дальше – для истинных ценителей. Витя берёт иглу, пренебрегая жгутом, пальцами пробегает по предплечью, после чего одним движением, не глядя, иглу втыкает. Строго в вену.

Вы будете смеяться, он целые семинары для анестезиологов‑ реаниматологов проводил, с демонстрациями. Поверьте, в институте такому не учат.

Фраза про неограниченность человеческих возможностей всему прогрессивному человечеству уже давно набила оскомину. Что, однако, не отменяет самого факта. Вот вы задумывались, к примеру, сколько таблеток может съесть человек за один присест? Я вот задавался этим вопросом регулярно, благо экспериментальных данных под рукой было завались. Кто‑ то по 50–70 штук упромысливать ухитрялся. А когда речь о психотропах идёт – это уже серьёзная заявка на победу, согласитесь. Но вот один клиент всех переплюнул, причём небрежно так.

Сижу у себя, кроссворд разгадываю. Слышу – везут кого‑ то. И точно – дружественная 4‑ я подстанция, дурака везёт. Мужик габаритов изрядных, на каталке, но сидя. Уже интересно. И при этом на одной ноте тянет: «..аидитевывсеаидитевывсeаидитевывсeа..»

И слюни пускает.

– Мужики, а чего клиент сидит?

– А ты его уложи, попробуй. Встаёт.

– А что сожрал‑ то?

– Да аминазину. Но много. Угадаешь?

– Ну, штук двадцать пять–тридцать. Он же учётный пассажир, давно на нём сидит.

– Хых. А шестьсот не хочешь?!

– Не, не бывает. Он на второй сотне бы уже вырубился.

– По упаковкам – ровно шестьсот штук. Он их давно коллекционировал.

– Но как?

Начинаю клиента расспрашивать. Интересно же! Ну, он меня тоже поначалу послал, а потом посмотрел, что я не иду никуда, и всё, как на духу, рассказал:

– А яааа фсее таааблетки в стуупкеее пееестикоом растёооор, а поотооом лошкоой съееел. И запивааал быыыстрооо...

М‑ да. Вот такая суицидная смекалка. И что? Да ничего! Промыли, прокапали и в дурку отправили, по новой аминазин коллекционировать. Ибо, как ни тривиально это звучит, возможности человеческого организма действительно практически безграничны! А если речь идёт о дураке с фантазией – то вообще не знаешь, чего от него ждать.

А какие люди работали на токсикологической «скорой»! Каждый – ходячая легенда, в жизни видевшие столько и такого, что хватило бы на трёх Хичкоков и взвод Тарантин под командованием Стивена Кинга.

Однажды приезжает наша бригада. Hарод они спокойный были, токсикологов вообще мало чем проймёшь.

А тут – ну не в себе мужики.

– Серёга, спирт есть?

– Ща, а что стряслось?

– Да вот, на дихлорэтан съездили. Наливай.

– А что стряслось‑ то?

Тут в «приёмник» закатили туловище. Было оно забинтовано дo самых глаз, босое, большие пальцы на руках и ногах капроновым шнурком стянуты. Серёжа‑ маленький вязал, его узлы, фирменные. Туловище воняло растворителем, капало кровищей и билось на каталке так, что Серёжа его еле удерживал. А весу в Серёже сто двадцать кило, очень серьёзный мужчина. Стальные шины Крамера в трубочки от скуки сворачивал. Тут мужики анамнез и выдали.

– Не, ну представь. Заходим, дверь выломана, кровищи на полу – как кран прорвало, и этот чудик с ножом мечется. Ну, Серёжа его успокоил, а на мужике лица нет. В натуре, нет. Уши и нос себе отрезал, орёт, явно белку поймал.

– А дихлорэтан?

– Так это потом поняли, когда флакон нашли, да и запашок от него, сам понюхай. Мы с вызова ехали, а соседи «скорую» вызвали, так нас с дороги завернули.

– Ни фига не понял, ладно. Ну, уши, ну, нос – откуда кровищи столько?

– Так он себя потом порезал, а до этого родителей престарелых топором вообще в кашу порубил. На мясокомбинате бывал – такого не видел.

Мужики остограммились, Серёжа – так и с каталки не слезая, он на клиента просто сверху сел, устал.

– Не боись, мы в реанимацию его закатить поможем. Во! Слушай, а давай приколемся. У нас тут уши и нос его в салфетке, собрали с пола, пришивать всё равно без толку, до утра не дотянет, так мы девкам на стол положим!

Ничем не проймёшь, такой народ. Им бы только шутки шутить.

Естественно, не только из трэша, мордобоя и блевотины всё состояло. Бывали, хоть и редко, смены тихие, благостные, когда прекрасное мгновение хочется остановить навсегда.

Cидим однажды на дежурстве. Ларкины домашние пельмени с обеда перевариваем. Батареи шпарят, тепло, хорошо! С утра бомжик амбулаторный в порядке трудотерапии отсадник отдраил до блеска. И не воняет почти. Благорастворение на воздусях, да и только!

Ларка на топчане прикорнула, дремлет. А я, ноги на стол положив, журнал листаю. Чифирь маленькими глоточками отхлёбываю, курю – эх, так бы и сидел до утра! Дым партагасный колечками прицельно по комарам выпускаю, в кого попал – те юзом летать начинают. Охочусь, типа! Комары у нас круглый год не переводились.

Дочитал журнал, решил записи регистрационные в порядок привести. А то у Ларки почерк – она через полчаса сама уже прочитать ничего не может. Листаю наш кондуит с поступлениями.

– Лариска, нет, ну ты посмотри! За два дня привезли пятерых Мухиных, из них трое – дураки учётные, а два – просто мудаки по жизни. И не родственники вроде! Это к чему, интересно?

А Ларка, на другой бок поворачиваясь, отвечает:

– Это, Сергуня, одно из двух. Или вы...т, или обсеришься.

И засопела в подушку.

Tакие смены – раз, два в году случались. Не чаще. За что и ценились безмерно.

О питерской токсе можно рассказать ещё очень много самых разных историй. Это лишь отдельные, обрывочные воспоминания, записанные через много лет. Просто стало ужасно обидно, что те события, атмосфера места и времени – начинают постепенно забываться. A oни этого не заслужили.

Ни время, ни место. Ни события, ни атмосфера.

Иерусалим, октябрь 2009

Полина Гёльц