Глава 3. Ну разумеется, все должно было начаться не иначе, как сегодня, со злостью думал Питер, закрывая устройство связи столь фантастическое

Ну разумеется, все должно было начаться не иначе, как сегодня, со злостью думал Питер, закрывая устройство связи столь фантастическое, что даже названия не имело. От мадам Ламберт пришел условный пароль – и время ожидания кануло в Лету, и сегодняшняя ночь превратилась в ту самую ночь. Времени на раздумья не осталось: в полночь, когда сменится охрана порта, они примут на себя управление яхтой Ван Дорна и исчезнут. Курс утвержден давным–давно, люди в рулевой рубке – одни из лучших моряков. Никто и следа их не найдет даже с помощью самых современных средств слежения.

Впрочем, их и искать–то не будут. Всем известно, что Гарри Ван Дорн снимался с якоря, когда на него вдруг находила блажь, а то, что он проводил столько времени на «Семи Грехах», укладывалось в мировую идею романтики. Если он исчезнет, первым делом предположат, что у него любовное свидание, наверное, на его личном острове. И Питер Йенсен достаточно долго пребывал в своей ипостаси, чтобы суметь направить любопытных по ложному следу.

Ладно, Гарри поимеет любовное свидание на острове Лисички. Но не с моделью, у которой ноги растут из ушей. У него встреча со смертью, и чем дольше Йенсен болтался в его обществе, тем больше считал, что давно пора устроить это свидание.

Но почему, черт возьми, мадам Ламберт должна была назначить именно эту ночь? Когда на их пути попалась вот эта относительно невинная овечка? Ему не привыкать иметь дело с аномальными ситуациями, но никогда его варианты не были столь явно ограничены. Ему придется убрать ее с яхты. Или она умрет.

И на все про все у него лишь несколько часов.

Комитет неодобрительно относился к оспариванию своих приказов, и такой вариант Питер даже не рассматривал. Он с целенаправленной решимостью делал свою работу и не обращал внимания на серьезность последствий. Он сроду не желал выступать в роли человека, вынужденного принимать решения о жизни и смерти. Если бы он тратил на это время, то лишь уйму ненужных хлопот бы себе приобрел, а мир не может этого себе позволить.

«Спасая мир – довольствуйся одним убийством за раз», – водружая обратно на нос очки в тонкой оправе, думал Питер. Самое забавное, что он на самом деле не хотел убивать Гарри Ван Дорна. По простой причине: боялся, что может испытать при этом настоящее удовольствие, а тогда ему, как профессионалу, крышка.

Это будет стерильный, отстраненный удар – он предоставит такую честь Рено. Того не тошнит от своей работы. Он столько раз ее делал, и всегда она являлась для Рено не более, чем долгом. Ледяной контроль Питера – это как гарантированный счет в банке, его работа – действовать со смертоносной производительностью и без гребаных ошибок.

И нынче в этом деле никаких гребаных ошибок не будет. Но ему придется избавиться от Женевьевы Спенсер. Сейчас же.

Она просчиталась. Женевьева сидела в одном из элегантных салонов мегаяхты Гарри Ван Дорна, с великим трудом ограничивая себя в еде, которая была слишком хорошо приготовлена для наспех подобранного повара, и пила чересчур много вина. Ей следовало быть начеку, но даже на ее приобретенный не так давно привередливый вкус вино былоизумительным, и просто преступление не отдать ему должное. Она прекрасно знала свою меру, но в этом случае давно переступила черту, и Женевьеве только и оставалось, что умудриться с достоинством отступить.

Нельзя сказать, что вечер не удался. Гарри вел себя очаровательно, вовсю оказывал лестное внимание и развлекал байками, подтрунивая как над собой, любимым, так и вообще над богатыми и знаменитыми. В любое другое время Женевьева могла бы почувствовать какой–нибудь отклик души навстречу этой лести – Ван Дорн был красив как кинозвезда, а она ни с кем не была связана так надолго, чтобы хотелось вспоминать. Фирма дала бы добро, и Женевьева могла бы провести ночь наслаждения по дороге в свои дождевые леса.

Проблема, разумеется, в том, что особенного наслаждения не предвидится. В первый раз, когда она переспала с мужчиной, это оказалось неловко, раздражающе и просто неприятно. Даже накачавшись вином и транквилизаторами, ей бы умудриться расслабиться так, чтобы вообще сподвигнуться на это, не говоря уж об удовольствии. Нет, Гарри отчаянно флиртовал, но, с виду, не похоже, чтобы сильно давил, и она была только счастлива суметь удержать относительную дистанцию.

– Завтра у меня насыщенный день, – сообщила Женевьева, вставая на благословенно твердых ногах. – Вечер очарователен, но, боюсь, пора сказать «спокойной ночи».

Гарри встал, возвышаясь над ней и почти искусив широкой техасской усмешкой:

– Вы уверены, что не уговорю вас на рюмочку послеобеденного ликера? Может, взглянем на мои гравюры?

Она рассмеялась, как и положено, ответив:

– Думаю, придется отложить свидание с гравюрами до лучших времен. Я так устала, что, наверно, сейчас свалюсь с ног.

– Мы этого не допустим. Думаю, лучше мне позвать Йенсена.

Вдруг откуда ни возьмись явилось привидение, по–видимому, из каких–то дремучих дебрей, и его неожиданное присутствие мгновенно развеяло туман в голове Женевьевы.

– Проводить мисс Спенсер в ее апартаменты, сэр?

Гарри не выглядел довольным таким быстрым явлением пред его очи Йенсена.

– Я могу сама найти дорогу, – запротестовала она как раз в момент, когда палуба под ней дрогнула, и ей пришлось ухватиться за спинку банкетки.

– Поднялся ветерок, и мы не хотели бы, чтобы вы поскользнулись или потерялись.

«Семь грехов» – большой корабль. Кроме того, ведь здесь же к услугам Йенсен?

– Да, сэр, – пробормотал тот бесцветным, как и его глаза, голосом.

Она чуть не передумала. Глупо, конечно, пожурила себя Женевьева, но на короткое, затуманенное винными парами мгновение она почувствовала, что ей куда безопаснее с Гарри Ван Дорном и его прямолинейными попытками соблазнения, чем в обществе этого почти невидимого слуги с пустыми глазами.

Но не настолько же она много выпила. Женевьева нацепила на лицо самую очаровательную улыбку:

– Не возражаете, мистер Йенсен?

– Это же его работа, Женевьева, – растягивая слова, произнес Гарри.

Та взглянула в бесстрастное лицо Йенсена. Нет, ей точно нужен отпуск – с какой стати она чувствует такую неловкость в его присутствии? Может быть, успокоительные таблетки возымели обратный эффект, и у нее развилась навязчивая идея.

Да неважно все. Завтра Женевьева уедет, и ей не придется быть кем–то, кроме как самой собой.

– Сюда, мисс Спенсер, – сказал Йенсен, открывая перед ней дверь, и Женевьева запихнула подальше дурные предчувствия.

– Спасибо еще раз за милый вечер, – поблагодарила она Гарри. И не очень покривила душой: вечер получился не таким уж не приятным. Просто ей отчаянно хотелось оказаться в другом месте.

– Со всем моим удовольствием. Йенсен присмотрит за вами, чтобы по дороге в вашу каюту с вами ничего не случилось. Встретимся завтра за завтраком.

Женевьева понимала, что следует как–то вежливо ответить, но прямо сейчас она так устала, что сил на всякие церемониальные любезности не осталось. Она все время улыбалась, смеялась и откликалась, вплоть до того, что чувствовала себя дрессированной обезьянкой, однако даже не получила подписанных документов. Документов, которые Ван Дорн с такой настойчивостью требовал доставить ему. Первым делом завтра с утра – бумаги, пообещала себе Женевьева. А если он не отпустит ее, она, черт возьми, прыгнет за борт.

Она следовала за Йенсеном по внешнему проходу. Отсюда можно было различить огни острова, такие близкие и в то же время далекие. Здесь явственнее чувствовалось слабое покачивание корабля. Заботливо уложенные волосы развевал ветерок. И вот – снова внутри, идут по какому–то узкому, слабо освещенному проходу, внушавшему легкое чувство клаустрофобии.

– Разве мы идем той же дорогой? – спросила Женевьева, не сумев замаскировать легкую панику в голосе.

– Я срезал путь. Похоже, вам нужно дойти до каюты как можно быстрее. Если только… Он остановился, и она, к своему смущению, врезалась в него. И никакое он не

привидение, а теплый такой, твердый, из плоти и крови.

– Если только что?

– Я мог бы устроить баркас и отправить вас назад на остров. Тогда вы могли бы успеть на утренний рейс и не беспокоить пилота мистера Ван Дорна.

Она слишком долго не снимала контактные линзы и теперь не могла сфокусировать зрение. На какое–то мгновение она поддалась соблазну – вожделенная суша, никаких Ван Дорнов, никаких тебе деловых забот. Но ведь чертовы бумаги не подписаны, в первую очередь Женевьеву сюда за этим послали, и она не может позволить себе оскорбить важного клиента тем, что исчезнет и откажется от его гостеприимства и частного самолета. В

«Роупер, Хайд, Камуи и Фредерикс» она быстро продвигалась по служебной лестнице и не была готова оказаться за бортом. В буквальном смысле.

– Думаю, все будет отлично. Кроме того, какая же женщина в здравом уме променяет частный самолет на какой–то коммерческий рейс? – небрежно отмахнувшись, заявила она.

«Я, и сию же секунду», – мысленно ответила себе же. Йенсен молча выслушал, помедлил мгновение и кивнул.

– Как хотите, мисс Спенсер, – тихо произнес он вкрадчивым и таким пустым голосом, что тот показался каким–то бесплотным, и продолжил идти по коридору.

Он честно пытался, подумал Йенсен. Еще один шаг, и он может вырубить ее, поручить одному из своих людей отвезти ее на остров, но тогда возникнет слишком много вопросов, а Питер рисковать не может. Сопутствующие жертвы – неизбежное зло, и он всеми силами избегал их большую часть своей карьеры, но ежели она в итоге умрет, то по своей же собственной жадности. Ему стоит смириться с сим неприятным фактом и отвести мисс Спенсер в каюту.

Интересно, сколько она употребила таблеток? Он обыскал ее сумочку, разумеется, скорее по привычке, чем из–за особых подозрений, и лишь сделал открытие, что мисс Спенсер увлекается транквилизаторами. Может, стоит ее продержать все время на наркотиках, пока Гарри и остальные не исчезнут. Но опять же ей станет любопытно, с чего это вдруг Гарри слинял на свой остров и оставил ее, накачанную и одурманенную наркотиками. Она слишком умна, чтобы ничего не заподозрить. Увы, предосторожность являлась неотъемлемой частью задания, наравне с самим заданием.

Йенсен заодно тщательно просмотрел содержимое черного портфеля, детально сфотографировав все бумаги и отослав их в Лондон. Еще один кусок головоломки «Правило Семерки». Но что общего между нефтяными месторождениями на Среднем Востоке и плотиной в Индии? И с чем еще это связано?

Очевидно, мадам Ламберт решила, что напрасно выжидать, чтобы что–то выискать.

Питеру только того и надо, кабы не эта чертова женщина, которая путается под ногами.

Он не зря повел ее длинным путем. Она немного чувствует себя не в своей тарелке, хотя очень хорошо это скрывает, но по кружному пути ей никогда не найти дорогу назад к Ван Дорну, даже если бы она захотела.

Единственное, что не имело смысла, – она не стала спать с хозяином. Люди не говорят

«нет» Гарри Ван Дорну, а она осмелилась. Может, она лесбиянка, в чем Питер сомневался: его отточенные инстинкты исключили эту вероятность. Более правдоподобно, что она фригидна. Или, может, ей нравится в этих делах контролировать ситуацию, а Гарри, если уж когда–нибудь дойдет до этого, будет точно сверху.

Питер запросил в Лондоне информацию на мисс Спенсер, но, кажется, они там не особенно спешат ответить, и он все еще бродит в потемках. Было бы легче, если бы он хоть толику знал о ней.

Впрочем, какая ему необходимость терять даром время, раздумывая над тем, любит или нет секс Женевьева Спенсер. Ему нужно придумать, как убрать ее с дороги, чтобы при этом не пожертвовать осторожностью. «Сопутствующие потери», – напомнил он себе, сворачивая в один из узких служебных коридоров.

– Возможно, вам захочется снять эти туфли, мисс Спенсер, – произнес он лишенным выражения голосом. – Море немного разыгралось. Вам потребуется что–нибудь от морской болезни?

– Я никогда не страдаю морской болезнью.

Женевьева приостановилась, оперлась на стенку коридора, чтобы стянуть эти ее нелепо дорогие туфли. Она была высокой, а каблуки прибавляли ей добрых три дюйма, и теперь, без обуви, она показалась более уязвимой. Черт, ему не по нутру, когда люди становятся уязвимыми.

– Никогда? – повторил он за ней. – Вы произвели на меня впечатление человека, которому очень не нравятся яхты, и я предположил, что причина неприязни в склонности к морской болезни.

Она резко вскинула глаза, взгляд ее вдруг приобрел остроту, и он мысленно дал себе тумака. Возможно, Йенсен и заметил ее нелюбовь к кораблям, но не стоило так далеко заходить. Разумеется, он бы никогда не упомянул об этом.

– Не люблю чувствовать себя в ловушке, – напряженным голосом вдруг призналасьЖеневьева.

– Тогда и этот коридор у вас должен вызывать неприязнь, – заметил он. Еще одна ошибка. Коридор узкий и длинный, слабо освещен, что, по мнению Гарри, навевало определенную атмосферу, и если она страдала клаустрофобией, то в любой момент начнет задыхаться.

– Коридор тут ни при чем. Просто не люблю мест, с которых не смогу сбежать по своему желанию.

Ему захотелось улыбнуться. Прозвучало так, словно разговаривает сварливый ребенок, а не корпоративный вымуштрованный манекен.

– Все еще можно организовать баркас.

– Вы пытаетесь избавиться от меня, мистер Йенсен?

Чересчур проницательно, невзирая на выпитое вино и транквилизаторы. У нее был нежный рот и ярко–карие глаза, и Питеру на мгновение захотелось стать кем–то, только не тем, кем он являлся. Он собирался совершить ошибку, и ему придется за нее заплатить с лихвой, но сейчас, именно в данную минуту ему было совершенно на все наплевать.

Он не соизволил объяснить ей, что пытается спасти ее жизнь. А просто скользнул ладонью по шее мисс Спенсер, которая вздрогнула при первом прикосновении, быстро смирившись с лаской, позволив его длинным пальцам обхватить ее лицо.

– У меня романтическая жилка, – чуть улыбнувшись, произнес он и наклонился поцеловать ее.

Боже, какой рот. Он хотел утонуть в нем. Она была слишком поражена и, возможно, довольно пьяна, чтобы что–то предпринять, кроме как привалиться к стене и позволить ему творить с ней, что он хотел. И он на полную катушку воспользовался преимуществом, целуя Женевьеву неторопливо и тщательно, какового удовольствия не позволял себе давным– давно. И в последнюю минуту надавил посильнее точно под ухом, и она без сознания обмякла в его руках.

Пробило пять утра по лондонскому времени. Изобел Ламберт все еще бодрствовала. В действительности она вообще спала очень мало, способность, дарованная генетикой и тренировкой. Как раз сейчас дело на Карибах должно быть запущено, и пока операция идет без ее непосредственного участия, ей необходимо не спать и быть начеку, отслеживать ход операции мысленно, если не может участвовать лично.

Она никогда не просила никого совершить то, что не сделала бы сама. И там находился Питер Йенсен, лучший из лучших. Она никогда не раскаивалась в содеянном, и ее нутром выстраданное решение уничтожить Гарри Ван Дорна до того, как он сможет пустить в ход какую–нибудь из запланированных им почти глобальных катастроф, было правильным.

Но на пути операции встала девушка, и Йенсен, обычно холодный как лед в таких делах, дал трещину. Мадам Ламберт могла бы напрямую связаться с Рено и попросить его позаботится об этой особе, но глава Комитета пока не готова пойти на это. Рено – жестокий тип, и она предпочитала использовать его в четко отмеренных дозах, только если он находился под присмотром таких трезвых голов, как Йенсен. Если есть способ спасти девушку, то Йенсен его отыщет, не компрометируя всю операцию.

Между тем у них на руках более чем жизнеспособная часть замыслов Ван Дорна. Нефтяные месторождения в Саудовской Аравии, плотина в Майсуре, в Индии. Что еще у него на уме? И ради всего святого, зачем?

Питер Йенсен смотрел на бесчувственную женщину в своих объятиях: ловкий трюк, он прибегал к нему считанное число раз, по большей части, когда речь шла о спасении чьей–то жизни. Если приходилось кого–то убивать, то обычно не было причины пускать в ход тонкие уловки. Но если Женевьева не выказала достаточного ума, чтобы принять его совет и убрать свою задницу с яхты, то он собирается проследить за этим и позже поправить дело. Мадам Ламберт, наверно, будет не в восторге, она верит, что он отличается достаточной сообразительностью, чтобы отойти, если придется, от плана, но ей все равно не понравится. Он мог бы получить по рукам, но коли никто не сможет никогда напасть на след его или Комитета, то все обойдется.

Мисс Спенсер оказалась тяжелее, чем предполагал Питер, а он ведь довольно силен. Он взвалил ее на плечо, оставив туфли на месте, и направился к баркасу.

– Что у нас тут имеется, Пети, дружище? – Рено небрежно прислонился к горе ящиков, с сигаретой во рту, затачивая нож. – Подарочек для меня?

– Не совсем. Хочу убрать ее с яхты, пока мы будем избавляться от Ван Дорна. Тебе нужно отвезти ее на остров и спрятать где–нибудь.

Отложив нож, Рено поднялся:

– Она мертва? Или ты хочешь, чтобы я ее прикончил?

– Она жива, и я хочу, чтобы она таковой оставалась. Просто засунь ее куда–нибудь, где бы ее отыскали через пару дней, и вернись обратно. Время не терпит.

– Терпит, если мне не придется совершать лишний рейд да еще в качку на море, – заметил резонно Рено. – Если ты ее не хочешь, возьму себе. Она довольно миленькая.

– Она камень на шее.

– Тогда дай я о ней позабочусь. Без сучка без задоринки. Питер начал уставать от спора.

– Я возьму ее на себя, – сказал он.

– Не думаю, что Хансу понравится.

– А с какой стати Хансу распространяться на сей счет? Это моя операция.

– Так–то так. Но нам всем дан приказ присматривать друг за другом. Со всей этой перетряской Комитет стал не так доверять, как обычно.

Йенсену захотелось рассмеяться от самого этого употребления слов «Комитет» и

«доверять» в одном предложении, но он и так уже дошел до ручки, а еще дамочка чертовски давила на плечо своим весом.

– Отлично, – заявил он. – Ты отвезешь ее на остров, а я разберусь с Хансом.

– Плохая идея, Пети, – растягивая слова, произнес Рено. Питер терпеть не мог, когда его называли Пети, уж это Рено отлично знал. – Час колдовства наступает. Нет времени для героических жестов.

Он был прав. Захват запланирован на полночь, оставалось чертовски мало времени, чтобы рисковать всем ради спасения испорченной молодой адвокатши.

И Питер сдался.

– Ты прав, – подтвердил он. – Пора кончать корчить из себя джентльмена. Я запихну ее обратно в каюту. Может, мы управимся с Гарри до того, как она проснется.

– Ага, можешь верить во что угодно, – хмыкнул Рено, бросая сигарету на палубу и гася ее. – Но мы–то с тобой знаем, что случится в итоге. Тебе придется прикончить красотку.

Он не стал спорить. Рено только констатировал неприглядную правду. ЖеневьеваСпенсер оказалась не в том месте не в то время, и когда у нее была возможность, она не уехала. Теперь ей придется сжиться с обстоятельствами.

И умереть с ними.

Такой приятный сон. Ее качало, убаюкивая, как ребенка в материнских объятиях, если не принимать во внимание, что мать никогда не брала ее на руки. Женевьеве со всех сторон было так уютно, а еще она чувствовала себя странно свободной, такой умиротворенной, словно обласканной.

Откуда–то шла низкая грохочущая вибрация, вгоняя спящую в восхитительное ощущение расслабленности. Просыпаться она не собиралась: так приятно было лежать и наслаждаться этими физическими ощущениями. Где–то в дальнем уголке разума шевелилось легкое недовольное беспокойство, но она решила не обращать на него внимания, глубже погружаясь в благословенный сон.

Ей следовало знать, что этот сон придет. Он подкрадывался, когда она меньше всего ожидала, наступал прежде, чем она могла остановить неизбежное. Все происходило, как тогда, три года назад. Она снова была в той обшарпанной кабинке в бесплатной юридической консультации для неимущих в крошечном муниципалитете Оберна, штат Нью– Йорк, сидя за столом, заваленным огромной кучей бесполезных дел. Зеленые скучные стены, остывший мерзкий кофе, и телефон звонит и звонит, и потом вдруг замолкает, как предвестник смерти.

Ей известно, что не стоило так поздно задерживаться на работе, одной в целом здании. Этот кабинет знало слишком много отвратительных личностей, она ведь нажила массу врагов за свою короткую жизнь. Она была Жанной Д’Арк, героиней, бросавшейся спасать избитых женщин, сажавшей жестоких, смертельно опасных мужей за решетку, помогавшей этим женщинам обрести надежду на сносную жизнь. И проделала огромную работу, справлялась с любыми случаями домашнего насилия, а ведь только в одном бедном районе, таком, как Клинтон Кантри, штат Нью–Йорк, объем ее профессиональной нагрузки зашкаливал.

Но Женевьева держалась, работая сверхурочно за мизерную зарплату, как дурочка думая, что может что–то изменить. И никогда не слышала раздававшихся в том пустынном коридоре шагов. Не понимала, что происходит, пока не поднимала взгляд и не видела возникавшего в проеме двери мужа Мардж Уитмен.

Этот урод с мерзким характером только день, как вышел из тюрьмы, куда попал после того, как сломал жене руку, челюсть и ключицу, и ему вручили запретительный ордер. Что не привело его в восторг.

Под столом Женевьевы имелась кнопка вызова помощи на случай нужды. Она нажала ее коленом и потянулась за телефоном.

– Вам не назначено, мистер Уитмен, боюсь, что мне придется попросить вас покинуть мой кабинет, – предупредила она. Спокойная, уверенная, что всегда может договориться. – Если хотите, приходите завтра, и мы обсудим ваше дело…

– Телефон не пашет, – сказал он, тяжело ступая, подходя ближе. От огромного мужчины, крепкого и мускулистого, воняло пивом и потом. И яростью. – И нет никакого гребаного дела. Вы встряли между мной и моей дурой. Пора вам кое–что зарубить на носу.

Он оказался прав, телефон не работал. И вот тогда–то она почувствовала первый намек на страх, но у нее все еще оставалась кнопка под столом. Она держала ее, быстро соображая.

– Мы можем поговорить об этом в часы приема, мистер Уитмен, – предложила она. В прохладной манере не проглядывало ни следа нервозности. – А сейчас я прошу вас покинуть мой кабинет.

Он захохотал. И даже не соизволил закрыть за собой стеклянную дверь: знал, что некому прийти на помощь.

– Мы прямо сейчас поболтаем. И не думаю, что разговорчики тут помогут.

Женевьева попыталась бежать, но он впечатал ее в перегородку, и толстое стекло разлетелось на кусочки под тяжестью ее тела. Были времена, когда она почти забывала о том, что произошло. А временами все оглушающе возвращалось. Как тяжелые кулаки врезались в ее лицо, что ощущало ее тело, когда она упала на разбитое стекло, как отморозок снова и снова пинал ее, как впивались в кожу осколки. Казалось, это происходило бесконечно, только она подумает, что он закончил и оставит ее в покое, как еще удар, еще пинок, и она стонала, захлебываясь наполнившей рот кровью.

Потом он наклонился к ней, вздернул вверх и приблизил к ее лицу свою физиономию.

– Черт, ты даже не стоишь, чтобы тебя прикончить, – рыкнул он. И швырнул на пол.

Должно быть, она потеряла сознание. Когда очнулась, то лежала в луже крови, в кромешной тьме пустого здания.

Ей пришлось ползти по стеклу. И она доползла до лестницы, а потом свалилась, обессиленная, и лежала там, как мешок с костями, неспособная ни пошевелиться, ни позвать на помощь. А только плакать.

В больнице Женевьева пролежала неделю. К тому времени, как она смогла заговорить, Уитмен исчез вместе с женой и двумя детьми. Люди рассказывали, что Мардж уехала добровольно, и Женевьева им верила. В конце концов, разве она не получила букет с запиской без подписи, накарябанной неразборчивым почерком? «Мне очень жаль». Вряд ли ее мог послать сам Уитмен.

Полиция объявила его в розыск, но лишь для проформы. Женевьева не умерла и даже не осталась калекой. Ее тело вылечили современными лекарствами и физиотерапией, ее разум привели в порядок с помощью лучших психиатров, и она заново научилась чувствовать себя без неловкости в обществе мужчин. Научилась защищать себя и отбыла на более безопасные пастбища Нью–Йорка, где смогла зажить мирной жизнью.

Пока с криком не просыпалась. Вспоминая во сне. Как произошло с ней и сейчас.