Глава 9. Зарождение отечественных археологий.

1. Романтизм и археологи. Романтизм появился в Европе в то самое время, когда вслед за Винкельманом аристократические любители антиков и ученые устремились туда, " wo die Zitronen blü hn" (где цветут цитрусовые), как выразился поэт, - в Италию (Цоэга, Герхард, Гамильтон и др.), а потом и в Грецию (Элгин, Байрон, Росс и др.). В результате этого освоения античности и наследия Винкельмана немецкие профессора перековывали антикварианизм дилетантов в классическую археологию. Тогда же их менее состоятельные коллеги-антикварии, недостаточно богатые, чтобы позволить себе путешествия в Италию, утешались изучением местных европейских древностей, среди которых античные были в меньшинстве либо вовсе отсутствовали. В своих " Древностях Корнуолла" в 1754 г. Уильям Борслейз прямо заявлял, что проводил свои изыскания в Корнуолле как замену недоступных ему путешествий в классические земли. Как пишет Дэниел (Daniel 1975: 22), " Литературное движение, известное как Романтический Мятеж, одевало британскую замену классической археологии в привлекательные одежды".

В этой британской замене, как и по всей Европе к северу от Италии и Греции, были как первобытные древности, так и древности средневековые, причем поначалу их не очень-то умели различать. Да и хронологическая граница между ними весьма туманна. В основном средневековые древности (исторические) отличаются от первобытных древностей (преисторических) тем, что освещены письменными источниками, но ведь раннесредневековые древности (варварские, раннеисторические или, по другому обозначению, протоисторические) освещены только чужими письменными источниками, очень слабо и обрывочно, а часто и вовсе не освещены. Значит, четкой грани нет.

И в истории науки разделение отраслей первобытной и средневековой не было изначальным. Зарождались они в каждой из стран Западной, Центральной, Северной и Восточной Европы как одна отрасль – отечественная археология (англ. domestic archaeology, нем. vaterlä ndische Archä ologie, франц. arché ologie nationale), противостоявшая классической. Французская революция привела, с одной стороны к разрушению всяческой старины, а с другой – к осознанию национального единства и гражданских свобод и достоинств всего народа, а это означало – и его прошлого, поскольку в то время достоинство ассоциировалось с происхождением. В 1790 А. Л. Миллен (A. L. Millin) призывал к заботе о памятниках древности, " этих документах нашей национальной истории", а Батисье в 1843 г. к оформлению " национальной археологии". Иное дело, что в каждой стране национальная археология формировалась отдельно, и речь может идти о зарождении национальных археологий, но этот аспект ощущался не в каждом проявлении. Мы рассмотрим здесь оба аспекта – и мировой, и национальный.

Романтизм, о котором уже шла речь в главе о становлении классической археологии, охарактеризован Дэниелом как литературное течение (романтическое движение – Romantic Movement, или романтическое возрождение – Romantic Revival, романтический мятеж – Romantic Revolt). Но на деле это гораздо более широкое культурное движение, оформившееся и как стиль искусства (особенно в музыке), и как философская идеология, и как особое направление в социальных и гуманитарных науках. Веяние времени, общественный вкус, тон в этом задавал менталитет буржуазных новаторов и фрондёров. Романтизм зарождался постепенно, в некоторых отраслях его проявления можно заметить примерно с середины XVIII века.

Но первыми романтиками из британских археологов Дэниел считает Уильяма Стъюкли (Daniel 1966: 14 – 15) и даже Эдварда Лойда (Daniel 1967: 41), а это более раннее время. Поводом послужила друидомания, которой Стъюкли (вторая четверть XVIII века) был охвачен вторую половину своей жизни. Что же до Лойда, то это и вовсе вторая половина XVII века. Оба заселяли Эйвбери и Стоунхендж сплошь друидами и представляли себе кровавые жертвоприношения (романтики любили ужасы). Но почему тогда не подключить сюда шведа Рудбека с его атлантами (Рудбек - это тоже вторая половина XVII века). Атланты хотя и не жрецы, но тоже достаточно экзотичны, а гибель Атлантиды была огромной катастрофой. Если же считать признаком романтизма увлечение отечественными, особенно раннесредневековыми, древностями, то надо начинать список с Ворма и Буре с их рунами, а это первая половина XVII века, или с Кэмдена, а это XVI век.

Думается, что все эти признаки действительно характерны для романтизма, но с одной существенной спецификацией – в противопоставлении повальному увлечению классикой. Этого противопоставления не было ни у Кэмдена, ни даже у Стъюкли. Отечественные древности выступали тогда как замена классических и в лучшем случае как равноправное достойное занятие. Противопоставлены классике они были лишь после осознания связи классических идеалов с революциями и с чужестранным доминированием. Романтизм неразрывно связан с национально-освободительными движениями, с одной стороны, реакцией на революционные смуты – с другой.

Именно в этой обстановке романтически настроенные антикварии обратились к отечественным древностям и родному средневековью – к рунам, руинам, друидам, курганам, замкам – как к спасительному противоядию от чуждых воздействий, или от революционных потрясений, как к средству самоутверждения и подъема национального достоинства (Piggott 1937). Они обратились к отвергнутой три века назад готике (Gothic Revival - готическое возрождение). В Стокгольме в 1811 г. был создан " Готский союз", все члены которого носили готские имена. Но также романтики устремились и к еще более глубокой древности – к дикости и примитивности. Битва римлян в Тевтобурском лесу с германским полководцем Арминием, вождем тевтонского племени херусков, рассматривалась в эпоху классицизма как эпизод в распространении цивилизации на варварские земли. Теперь ее стали рассматривать как победу германского вождя Германа над римскими захватчиками и на месте битвы поставили памятник " Освободителю Германии", спроектированный в 1830-х – 40-х годах и завершенный в 1875.

Романтики были вдохновлены бегством многих современников в родное прошлое, к простоте, к естественности, к жизни в близком общении с природой. Концентрации классицизма на эталонах изощренной образованности и письменной истории, зафиксированной учеными и монахами-летописцами, романтики противопоставляли упор на простонародную культуру, по их представлениям, лучше сохранившую дух народа, на народные песни и сказания, на фольклор. Характерным для всех романтиков был романтический порыв антиквариев этого времени, превращающихся в археологов, к духовности и (в противовес плотской полнокровности классики) к осознанию мимолетности земной жизни, к печальным прогулкам по кладбищу, к макабристическим сюжетам.

Когда в десятилетие между 1768 и 1778 годами в Чехии австрийская армия рыла укрепления против прусаков, снятие почвы с большой территории открыло ряд полей погребальных урн. Значительная часть находок была спасена и опубликована военным инженером К. Й. Бинером (K. J. Biener) в трехтомном труде о богемских (чешских) древностях. Прежде военные просто не обратили бы на них внимания. Романтики ради архитектуры воздвигали искусственные руины и даже искусственные курганы. Огромное мегалитическое надгробье планировалось возвести на могиле маршала Блюхера, и в 1823 г. даже добыли многотонный каменный блок, но нашли ему применение на другой могиле. Арндт планировал огромный курган на месте Битвы Народов высотой более 60 м, но возведен был лишь более скромный курган под Берлином, который берлинские спортсмены посвятили памяти убитого во Франции товарища. Зато при Ватерлоо возведен действительно курган высотою в 60 м. Не менее заметный курган возвели поляки в память Косцюшко перед воротами Кракова. Занимались романтики и искусственным удревнением ландшафта. Правильные прямолинейные формы величественного " кургана Юлианы" уже не устраивали романтиков – им нужны были дикие заросли, уединенность и жуткие следы смерти.

Романтическую тягу к местным таинственным языческим культам использовали мошенники, подделывая языческих идолов.

Но у археологов-романтиков была своя особенность. Они тоже считали историю, записанную учеными мужами, скудной и не вполне достоверной, но противопоставляли ей не сказания и песни, а реальные следы и остатки прошлого – погребения и древнее оружие, городища и курганы. В этом отношении романтизм археологов был несколько приземленным и не вполне вписывался в нормы общего романтического движения. Романтики-философы и филологи рвались в эмпиреи, грезили и фантазировали, восхищались религиозными образами предков и придавали огромное значение творческому воображению. Их коллеги-археологи, реализуя заветы эмпирического XVII века, упирали на факты и их массовое накопление. Больше всего это выразилось в обследовании самой массовой категории памятников – в масштабных раскопках курганов.

2. Курганомания в Англии. В Англии конца XVIII и начала XIX веков интерес к античным древностям ослаб, а вместо него на первый план выступил интерес к отечественным древностям. Френсис Гроуз с 1777 г. последовательно выпускал свои " Древности Англии и Уэлса", " Древности Шотландии" и " Древности Ирландии". Ричард Гау в 1789 г. (год начала французской революции) переиздал на английском расширенную " Британию" Кэмдена, а в 1786 – 1799 выпустил сводку " Погребальные памятники Великобритании". Девятитомные " Красоты Англии и Уэлса" Бриттона и Брейли опубликованы в 1801 – 1814 гг.

Как выражается Тим Марри (Murray 2001: 203) " с середины XVIII века и вплоть до середины XIX нечто вроде мании раскопок курганов охватило круги британских антиквариев" (Marsden 1974). В третьей четверти XVIII века священник Брайан Фосетт (Bryan Faucett, 1720 – 1776) раскопал свыше 750 курганов саксов в Кенте. Раскопки проводились наспех, без фиксации, только с целью пополнения коллекции. С таким же энтузиазмом, но более продуманно копал в Кенте офицер инженерной службы Джеймс Даглас или Дуглас (James Duglas, 1753 – 1819), а по результатам его раскопок посмертно вышла книга на латыни " Nenia Britannica" (" Британские могилы", 1793), очень толковое описание погребальных обычаев " древних британцев".

В графстве Уилтшир в Англии (Уэссекс, неподалеку от Стоунхенджа) проводили раскопки Колт-Хор с Каннингтоном. Их интерес к курганам был несомненно вызван романтическим настроем эпохи, но они, по выражению Дэниела (Daniel 1975: 30), " очень старались избежать романтического подхода своих предшественников", то есть избежать фантазирования и изобретения истории.

Сэр Ричард Колт-Хор (Richard Colt Hoare, 1758 – 1838; рис. 9.1), богатый баронет, романтически увлеченный древностями, финансировал раскопки и участвовал в них (Woodbridge 1970), наняв не только команду землекопов, но и хорошего художника Филиппа Крокера и, главное, интеллигентного постоянного руководителя Уильяма Каннингтона.

Уильям Каннингтон (Wiiliam Cunnington, 1754 - 1810) был буржуа средней руки, торговал одеждой. Увлекшись раскопками курганов, он возглавил археологическую команду сэра Колт-Хора и вместе с художником Филиппом Крокером обследовал графство Уилтшир, фиксируя памятники – курганы, городища (Cunnington 1975). Он общался с другими антиквариями. Так священник и коллекционер Томас Леман в 1802 г. писал ему:

" Я думаю, мы различим три большие эры по предметам вооружения, находимым в наших курганах. Первые – из кости и камня, явно принадлежащие к первобытным насельникам в их диком состоянии, каковые могут быть определенно приписаны кельтам. Вторые – из меди, вероятно импортированные на этот остров от более благовоспитанных наций Африки в обмен на наше олово, и которые могут быть отданы бельгам. Третьи – из железа, введенные в небольшом количестве перед вторжением римлян" (цит. по: Marsden 1983: 18).

Но доказательств ни разделения на три века и на три племени, ни распределения по племенам у Лемана не было. Это были всего лишь догадки. Описывая свои изыскания в 1803 г. в долине Сэлисбери, Каннингтон отмечал, что копает " в надежде встретить что-либо, что могло бы заменить догадки". Он лишь высказал осторожное предположение, что могилы без металлических орудий (только с каменными) раньше тех, в которых есть металл. Дальше этого он не пошел за Леманом. Но Леман, видимо, более искушенный в обращении с древностями, давал также и советы по методике фиксации:

" Простите мне, но я верю, что мне позволено будет напомнить Вам о необходимости немедленно наклеивать малый кусочек бумаги на каждый обломок керамики или монету, которые Вы впоследствии найдете, записывая с аккуратностью само место на котором Вы их нашли. Люди, которые последуют нам, возможно, будут знать больше нас об этих вещах …, но мы должны … обеспечить им с ясностию всю информацию, какую только можем" (цит. по: Chippindale 1983: 119).

Коллекционер Леман напоминал о необходимости этикеток. Вероятно, Каннингтон не шел и в этом так далеко, но всё же именно Каннингтон обеспечил тщательность раскопок и фиксации 379 курганов. Он выделил пять видов курганов (длинные и четыре вида круглых) и применил стратиграфию, различая первичные и вторичные погребения.

В 1808 г. Колт-Хор начал готовить двухтомную монографию по результатам раскопок " Древняя история Уилтшира", которая вышла в 1810 – 1821 гг. В ней Колт-Хор гордо заявлял: " мы говорим от фактов, не от теории. Я не буду искать происхождение наших уилтширских курганов среди воображаемых областей романтики". Кельтомания и друидомания были ему чужды, как и копание в генеалогиях местных родов. Это был не просто каталог вещей или дневник раскопок или оживление местных преданий, а именно исследование археологии региона. Как пишет Дэниел, работа эта означала " большой шаг вперед от антикварианизма к археологии. …Каннингтон и Колт-Хор могут быть поистине названы отцами археологических раскопок в Англии" (Daniel 1975: 31).

Но, добавляет Дэниел, " несмотря на все усилия и клятвы, они не вполне преуспели в сбрасывании плаща романтики. Титульная страница " Древней истории Уилтшира" достаточно романтична, с ее архаизированным правописанием и каемкой из наконечников стрел. Хотя Колт-Хор тщательно различал пять типов курганов, один из них все еще назван " друидским". А, описывая находку одного скелета, Колт-Хор замечает в лучшем " готическом" стиле, что череп " жутко усмехался страшною улыбкой".

Раскопки курганов в этом духе продолжались и во второй половине века. Настоятель Даремского собора Уильям Гринуэлл (Canon William Greenwell, 1820 – 1918) раскопал параллельными траншеями 443 кургана по всей Англии и сдавал вещи в Британский музей. Его любимым присловьем было: " Никогда не занимайся теориями, собирай факты".

Дэниел констатирует, что несмотря на свой серьезный подход и свою классификацию Колт-Хор с Каннингтоном и их современники не смогли преодолеть иллюзию одновременности доримских остатков. Колт-Хор ставил себе целью " установить, к которым из последовательных насельников этого острова они могут быть отнесены, и действительно ли они являются созданием более чем одного народа", но после десятилетнего труда он вынужден был признать " полное неведение относительно авторов этих погребальных памятников; мы имеем свидетельства очень высокой древности наших уилтширских курганов, но ничего о племенах, к которым они принадлежали, что могло бы покоиться на солидных основаниях". Все доисторические остатки Уилтшира упрямо оставались " древнебританскими" (Daniel 1975: 31). Завершал Колт-Хор свой анализ восклицанием, которое Шнапп оценивает как " вердикт эре антиквариев": " Как величественно! Как чудесно! Как непонятно! " (Schnapp 1996: 284).

Это укладывалось в общие представления эпохи – не все ведь предавались романтическим гаданиям. Крупнейший английский филолог XVIII века др. Сэмьюел Джонсон писал: " Всё, что известно о древнем состоянии Британии, умещается на нескольких страницах. Мы не можем знать более того, что нам поведали древние писатели" (Daniel 1966: 15).

Надо признать, что, несмотря на этот трезвый скептицизм, Англия особенно рьяно преобразовала романтизм в изучение древностей: она опередила другие страны по масштабным раскопкам курганов (последние десятилетия XVIII века – начало XIX). В Австрии и России это началось только после середины XIX века (раскопки Гальштатского могильника в Австрии, раскопки Уварова и Савельева в России), в Германии и Дании – в конце XIX века (раскопки Клопфлейша, Гётце и Софуса Мюллера), во Франции этого вообще не было. Только в Силезии имели место обширные раскопки могил еще в начале XVIII века, но не курганов, а полей погребальных урн, и это был одиночный случай – раскопки Хермана, причем идея, что Хермана вела романтическая тяга к открытиям, была воспета в поэме Штифа (S. Stieff) только в середине XVIII века, тогда как в Англии следующих десятилетий это было массовое явление в которое были втянуты многие антикварии.

Можно было ожидать, что в Англии на этой обширной базе археологической практики и будет сделан следующий шаг в развитии археологии. Ан, нет, он был сделан в Дании.

3. Датская компенсация. В романтизм датские антикварии входили во главе с епископом Зеландии и профессором теологии Фредериком Мюнтером (Frederik Mü nter, 1761 – 1830). Сын немецкого эмигранта, священника, он был в юности под влиянием своего приятеля романтического поэта Эвальда. Еще студентом он обследовал памятники, в 1780 г. копал " курган Свейна" на острове Лоланд. В каменной камере, детально описанной и зачерченной, не оказалось ничего, кроме человеческого скелета и зубов лошади. В 1792 г. призвал к созданию " собрания всех северных памятников и доисторических предметов". Убеждая власти, уговаривая художников и ученых, он был в значительной мере стимулятором того интереса к древностям, который охватил всю нацию.

Этот интерес имел политическое основание. В XVII веке Дания утратила власть над Швецией и восточнобалтийскими провинциями, в XVIII частично компенсировала было это приобретением заокеанских колоний и освоением Гренландии, но во время Наполеоновских войн потерпела ряд поражений и в результате в 1814 г. утратила власть над Норвегией и Гельголандом. Оставалось тешить национальное самолюбие воспоминаниями о великом прошлом, когда даны господствовали над Англией и над всей Балтикой. Об этом прошлом напоминали два золотых рога в Кунсткамере (к тому, который описывал Ворм, век спустя прибавился еще один из того же места Галехус). Но 4 мая 1804 г. из-за плохой организации охраны оба рога были украдены из королевской Кунсткамеры. Вора нашли только после того, как он переплавил произведения древнего искусства на металл и стал продавать на рынке изготовленные из него подделки пряжек. индийских монет и т. п.

Утрата вызвала общее огорчение в обществе и возмущение небрежением властей. Молодой поэт Адам Эленшлегер (Adam Oelenschlaeger) написал вдохновленную поэму об утрате сокровищ. По рисункам были изготовлены реплики золотых рогов, но это были новоделы. У них не было ни гарантированной адекватности изделиям V века н. э., ни ауры древности. Пропадали и найденные бронзовые луры (трубы). В 1806 г. Эрик Мюнтер опубликовал небольшую книжку о гибельном состоянии древней усадьбы легендарных королей из саг в Лейре возле Роскильде: " Лейре в Зеландии в начале XIX века". Экземпляр отослал на самый верх. В этом же году профессор Расмус Нируп (Rasmus Nyerup, 1759 – 1829; рис. 9.2) опубликовал книжку о необходимости государственного национального музея. Образцом для него был Музей Французских Памятников в Париже, образованный в 1801 г. революционным правительством Франции из древностей, конфискованных у аристократии. Нируп призвал коллекционеров жертвовать свои коллекции национальному музею. На сей раз правительство отреагировало быстро, и в том же году издало указ о создании такого государственного музея.

В 1807 г. была создана Королевская Комиссия по Сохранности и Сбору Национальных Древностей, куда вошли Мюнтер и Нируп, последний сначала в качестве секретаря для начала. Нируп и его команда стали собирать отечественные древности сперва на хорах церкви святой Троицы, потом в библиотеке университета. Нируп включил туда и свою личную коллекцию. Это стало основой Национального Музея Древностей. Дэниел соглашается с некоторыми датчанами, называвшими " профессора Нирупа и его комиссию реальными основателями преисторической археологии" (Daniel 1975: 40).

Но речь о трех периодах в культурном развитии повели другие датчане. В 1776 г. историк П. Ф. Сум и в 1802 г. антикварий Скули Торлациус излагали эту идею, а в 1813 г. ее развивал еще один датчанин – историк Л. С. Ведель-Симонсен в первом томе книги " Обзор древнейших и примечательнейших периодов отечественной истории":

" Оружие и орудия древнейших обитателей Скандинавии, - писал он, - сперва были из камня и меди… и лишь позже появилось железо. Поэтому, с этой точки зрения, история их цивилизации может быть разделена на век камня, век меди и век железа. Эти века не были разделены друг от друга такими точными границами, чтобы они не заходили друг н друга. Без сомнения, несчастные продолжали использовать инструменты из камня даже после введения медных инструментов, а медные инструменты после введения железных" (цит. по: Daniel 1975: 40).

Доказательств, однако, историк не приводил. Это было простое изложение старой традиции. Но Магнус Бруцелиус из Лунда принял его гипотезу и в 1813 г. изложил по ней, хотя и без большой четкости, историю Скандинавии в книге " Характер бореальных древностей".

4. Кристиан Томсен и его система трех веков. Профессор Нируп не мог уделять всё свое время музею, а коллекции разрастались, и на должность секретаря комиссии нужно было найти отдельного энергичного работника. После консультации с другими членами комиссии Мюнтером был представлен к этому посту Кристиан Юргенсен Томсен (Christian Jü rgensen Thomsen, 1788 – 1865) – увлеченный древностями сын богатого коммерсанта. В 1804 г. подростком случайно он помогал вернувшемуся из Франции датскому консулу выгружать коллекции древностей, которые тот скупил во Франции во время смуты революции. Консул подарил ему несколько древних монет. С этого началась собственная коллекция молодого человека. В 1807 г. при бомбардировке Копенгагена флотом Нельсона (Дания была тогда на стороне Франции) загорелся дом одного из нумизматов, и 17-летний Томсен помогал выносить коллекции. Тут он познакомился с другими коллекционерами и преисториками и вошел в их круг. Мюнтер характеризовал его в письме как

" любителя с целым рядом достоинств. Я хорошо знаю его лично. Он вполне в ладах с римской и скандинавской нумизматикой и имеет совершенно исключительные познания в искусстве. В дополнение он владеет рядом живых языков, в частности немецким, французским и английским и, насколько я знаю, может писать на первых двух. Он прилежный работник и является, на это обращает внимание профессор Нируп, человеком с независимыми средствами (т. е. не нуждается в зарплате. – Л. К.). Это верно, что он, хоть и знает латынь, не прошел университета. Но я настаиваю, что при нынешнем состоянии археологической науки, это не имеет значения. Не важно вовсе, где человек получил свои знания, важно, имеет ли он их" (цит. по: Klindt-Jensen 1975: 49).

Так Томсен (рис. 9.3) стал секретарем комиссии и куратором музея, приступив к работе с 1816 г. Он не только занимался упорядочением материалов, но и участвовал в раскопках могил, проводимых комиссией с 1817 г. с помощью королевских солдат, данных Фредериком VI, тем самым, который способствовал устройству " кургана Юлианы". Сыном его кронпринцем Кристианом Фредериком и антиквариями Янсеном и Лундом проводились курганные раскопки на о. Борнгольм, и в этих раскопках было задействовано до 600 солдат ополчения. Янсен зачерчивал профили курганов, стараясь уловить стратиграфию. Находки поступали в комиссию комплексами, так их Томсен и регистрировал. Сборы, дары, раскопки и закупки быстро превращали Копенгагенский музей в самый большой археологический музей Европы. Соперничать с ним мог только шведский музей в Лунде, тогда крупнейший в Швеции, и, кстати, расположенный неподалёку – рукой подать (через пролив). В молодости Томсен сотрудничал с Бруцелиусом, а позже влиял на молодых археологов из Лунда.

С Томсеном связывают введение системы Трех Веков – каменного, бронзового и железного, - которая стала основой хронологической классификации первобытной археологии. Но хотя заслугу Томсена не отрицает никто, суть его заслуги трактуют очень различно, так что этому вопросу посвящена большая литература (Hildebrand 1866; Hoernes 1893; Montelius 1905; Weibull 1923; Seger 1930; Hermansen 1934; Hildebrand 1937; Petersen 1938; Daniel 1943, 1975: 38 – 54; Heizer 1962b; Grä slund 1974: 91 – 112, 1981, 1987: 13 – 30; Cioł ek 1975; Rodden 1981; Rowley-Conwy 1984; Sø rensen 1999а). Одни (как Мортилье, Майрс, Джон Эванс) умаляют его значение, обращая внимание на длинный ряд предшественников (Эккард в Германии, Маюдель во Франции, Колт-Хор в Англии, Ведель-Симонсен в Дании, Магнус Бруцелиус в Швеции и др.) или выдвигая приоритет немецких современников Даннейля и Лиша (как это делали немецкие националисты); другие (как Голденуайзер, Грэйем Кларк, Триггер), наоборот, возвеличивают Томсена, характеризуя его как первого эволюциониста (и прибегая к этому термину) или прогрессиста (если иметь в виду суть их рассуждений); третьи (как Бо Грэзлунд) настаивают, что Томсен был эмпириком, разрабатывал только классификацию и хронологию на основании одних лишь сочетаний вещей в комплексах.

В чем же суть открытия и вклада Томсена на самом деле?

Томсен приступил к работе над музейными собраниями после учебы в Париже, где он мог познакомиться с французскими идеями прогресса. Молодой буржуа тех лет был проникнут романтическими идеями поклонения " народу", дух которого проявляется в его сказаниях и древностях. У Томсена была своя коллекция монет. В специальной работе о социально-психологической природе коллекционерства я устанавливал его обусловленность неудовлетворенностью современными условиями среды и сравнивал с аутизмом (Клейн 1997в). Томсена толкал к коллекционированию естественный для молодого датчанина тех лет патриотический эскапизм. Занимаясь коллекцией, он имел и некоторый опыт в нумизматике, а нумизматы различали разное время чеканки монет не только по надписям, но и по формальным признакам. Кроме того, нумизматы знали, что монеты, схожие по форме и годам чеканки обычно группируются в одном и том же кладе, и что вообще обнаружение монеты вместе с определенными вещами очень важно, потому что позволяет датировать эти вещи.

Знал Томсен и основную идею типологической классификации – что за разнообразием форм стоят некие сущности, идеалы изготовителей, соответствующие функции вещей, их назначению в жизни. Эти идеалы и нужно выявить, для чего необходимо группировать вещи по формальному сходству и различию. Родден называет эту идею эссенциализмом (Rodden 1981).

Вот с такими знаниями молодой Томсен взялся за сортирование коллекций. Его первые шаги мало отличались от обычной практики антиквариев: он разбил свой материал на традиционные рубрики каталогов без единого критерия деления. В письме 1818 г. шведскому историку Шрёдеру он излагает свои группы так: 1) каменные орудия и оружие, 2) металлическое и медное оружие и другое боевое снаряжение, 3) железные артефакты языческого периода, 4) домашние орудия и утварь, 5) украшения, 6) предметы языческого культа, 7) погребальные урны, 8) смешанные предметы языческого периода, не перечисленные в предыдущих категориях. Легко заметить, что первые три группы охватывают оружие и соответствуют будущим трем векам, но это не указано. Разделения по векам еще нет.

Другой молодой шведский археолог, Свен Хюландер из Лунда, посетив в следующем году церковь Троицы в Копенгагене, где Томсен тогда раскладывал свои экспонаты по группам, записал, что это группы по назначению: 1) топоры, 2) молоты. 3) ножи, 4) долота и т. д. Именно в этом году музей был открыт для публики.

Как же Томсен выбирал способ группировки вещей? Ведь можно было разбить их по функциям, по размеру, по материалу, по источникам поступления, по народностям и т. д. Почему Томсен наметил именно тот критерий, который давал возможности расположить материал соответственно ходу истории, соответственно прогрессу? А у него был образец перед глазами – классификация великого шведа Карла Линнея, сформулированная в его произведениях (" Система природы" 1735 г., и " Философия ботаники" 1751). Это была именно классификация всех трех царств природы – минералов, растений и животных, их упорядочение. То есть решались те же задачи, которые стояли перед Томсеном, а критерий у Линнея был выбран от простого к сложному, от примитивного к совершенному. Это был критерий прогресса, который казался Линнею, человеку века Просвещения, самым естественным и который позволял в будущем (продолжателям Линнея) поставить вопрос о развитии, о ходе естественной истории. Линнеевское общество было создано в Лондоне в 1788 г. и эта классификация была наиболее авторитетной в XIX веке.

Еще ближе к теме и времени Томсена была классификация Жоржа Кювье, выработавшего ее в Музее Естественной Истории в Париже, куда он был приглашен в 1795 г. Кювье стал профессором сравнительной анатомии, потом членом Государственного Совета и реформатором образования во Франции. Он был убежден в том, что всё в мире лучше всего разложить по сериям от простого к сложному, потому что это соответствует естественному порядку и смене вещей в истории. Так построена его книга " Животное царство" (1817), чрезвычайно влиятельная до Дарвина. Жорж Кювье считается отцом палеонтологии, потому что он вслед за Уильямом Смитом признавал, что каждому геологическому слою земли соответствует свой набор ископаемых, своя фауна, и это всё более сложные и совершенные виды ископаемых. И тут лестница! Кювье считал, что каждая смена ископаемых – результат катастрофы, после которой Бог создавал все виды животных заново, но более совершенными.

Вот контекст, в котором следует рассматривать классификацию Томсена. Некую общую направленность в смене вещей в сторону усложнения, улучшения он видел, признавал. Родден называет это дирекционализмом, но, я думаю, можно и уточнить, что за направление – прогресс. Так же, как Линней и Кювье, Томсен был прогрессистом, но так же, как они, он не был эволюционистом. Трансформации каменного века в бронзовый он себе не рисовал, как и бронзового в железный – эта логика его просто не интересовала. Его интересовала группировка, дающая последовательность.

Конечно, Томсен знал почтенную литературную традицию о трех веках, она маячила перед его умственным взором, но полагаться он на нее не хотел. Так же, как Колт-Хор, он хотел основываться на фактах. Еще одному шведскому другу он писал: " Для тех, кто выводит свое знание и всю свою ученость только из книг, у меня нет сочувствия. Я слишком часто видел, в какой полнейший абсурд они впадают, когда должны повернуть свою ученость на практическое использование" (цит. по: Klindt-Jensen 1975: 51). Но к 1825 г. он уже мог подтвердить традицию о трех веках фактами. Одному немецкому ученому он пишет: " Я нахожу существенным помещать археологические образцы аккуратно в контекст, чтобы держать в уме хронологическую последовательность, и считаю, что вескость старого представления и то, что сначала камень, потом медь, и, наконец, железо, постоянно находит новые обоснования в Скандинавии" (ibid.: 51 - 52).

В 1830 г. молодой шведский археолог Брор Эмиль Гильдебранд (Bror Emil Hildebrand, 1806 – 1884) познакомился и подружился с пожилым уже Томсеном. Он восхитился его классификацией, перенимал опыт (в сущности, стал его учеником) и переделал выставку в Лундском музее по образцу Копенгагенского, а еще через три года - выставку в Стокгольмском музее. В 1837 г. он стал королевским антикварием Швеции и преподавал археологию 40 лет на основе системы трех веков. В 1833 – 35 гг. по томсеновскому образцу перестроил свою выставку и Рудольф Кейзер в Кристиании (Осло).

В 1832 г. Копенгагенский музей получил 5 комнат в королевском дворце Кристиансборг, а впоследствии число их было доведено до 18. Три комнаты было отведено под " три века". Только в 1836 г. Томсен опубликовал свой путеводитель по Музею (" Путеводитель по северной древности"), где древности были четко распределены по трем разделам: каменный век, бронзовый век, железный век. Поскольку руководители небольших провинциальных музеев в Германии Даннейль и Фридрих Лиш опубликовали аналогичные схемы примерно в то же время (1836 – 37), вставал вопрос о приоритете. Но у Данейля это был незначительный эпизод в биографии, а Томсен посвятил музею и разработке датских древностей всю жизнь, Лиш опубликовал свою первую статью всё-таки позже Томсена, а, кроме того, в то время столичная музейная экспозиция была не менее влиятельным обнародованием результатов, чем публикация в печати. Раз в неделю Томсен сам проводил экскурсии для публики по музею (рис. 9.4). Люди посещали выставку, видели ее классификацию и усваивали идею, даже перестраивали под ее влиянием свои музеи. Гильдебранд и Кейзер перестраивали свои выставки по копенгагенскому образцу до публикаций Даннейля и Лиша. А экспозиция была устроена по трем векам между 1819 и 1825 годами (судя по письмам).

К сожалению, Томсен писал путеводитель для широкой публики, а не для ученых, и не изложил своих методов и своих доказательств. И вообще он нигде их в систематическом виде не изложил. Приходится восстанавливать их по мимолетным замечаниям.

Что его классификация базировалась на эмпирическом принципе, это ясно, но какой был выбран способ группировки, способ деления?

Неправы те, кто считает, что Томсен разбил свою груду вещей по материалу (по веществу), - а это Карл Маркс и Глин Дэниел, - и что это была технологическая классификация (даже " технологическая модель"), - а так выражались Дэниел, Пиготт, Хайзер и др. В бронзовом веке у Томсена есть и каменные орудия, в железном – и бронзовые изделия. Да, в " Путеводителе" можно найти слова о том, что в классификации вещей автор находит " более удобным упорядочить их по материалам, из которых они составлены", но это просто констатация одной из частных операций. Томсен не все вещи так разбивал, не по всем так выделял свои века, а только по орудиям и оружию, имеющим режущие края (ножи, мечи, кинжалы, топоры). Это указано в " Путеводителе" (Thomsen 1936: 59 – 61). Выделение этих ведущих видов инструментов для классификации всего инструментария и всего материала было его важным открытием. Они определяли технику периода.

А как же с остальными вещами? А их он распределял по векам, намеченным ведущими видами, на иных основаниях. Он излагал это так:

" есть еще один способ, который пока мало использован в отношении северных древностей, а именно – исследование форм предметов и орнаментов, которыми они украшены, с тем, что тщательно сравнивая и аккуратно замечая, какие виды обычно находятся вместе, мы можем установить порядок, в котором последовательные изменения имели место, и таким образом определить периоды, в которых одно лишь обследование орнамента позволит нам атрибутировать предмет".

Иными словами, распределить вещи по группам, намеченным ведущими видами (т. е. формами с лезвием), можно на основании четырех критериев:

Во-первых, по совместному нахождению в одних и тех же комплексах (могилах) вместе с ведущими видами вещей (каменными, бронзовыми или железными). Уже в 1821 и 1822 годах он писал в Швецию Шрёдеру, как важно обращать внимание на то, " какие вещи найдены вместе". В статье 1832 г. он требует фиксировать " ассоциации, в которых артефакты найдены". А в " Путеводителе" он требует отмечать " взаимоотношение между залегающими артефактами, которое часто более важно знать, чем сами артефакты" (Thomsen 1836: 88). И в своей автобиографии (Thomsen 1864) он объяснял свой успех систематическим наблюдением за тем, " что было находимо вместе, а что нет".

Во-вторых, по их категории, облику, форме: в могилах каменного века оказывались вещи одного облика и назначения, в могилах бронзового века – другого, железного – третьего. Например, янтарь был обнаружен только в могилах каменного века, серебро – только в могилах с металлом, бронзовые луры – только в комплексах бронзового века, стеклянные сосуды – только в комплексах железного века.

В-третьих, по орнаментации. На вещах каменного века оказывались одни орнаменты, на вещах бронзового века – другие (в частности линейно-спиральный), железного – третьи (плетеный).

И, наконец, в-четвертых, по устройству самих могил, по погребальному обряду: камерные могилы в мегалитах каменного века противостояли каменным ящикам бронзового и курганным камерам железного, а кремация применялась только в периоды металла.

Это значит, что классификация Томсена распределяла вещи не столько по материалу, сколько по формам, устройству и по связям в комплексах, по совместному нахождению. То есть она была формально-типологической. Это подробно показал Бо Грэзлунд (Grä slund 1974: 91 – 112, 1981, 1987: 13 – 30), хотя слово " типологический" он не применяет к Томсену, придавая этому термину другое значение (близкое к слову " эволюционный"). Он также настойчиво доказывает, что подход Томсена был сугубо эмпирическим, и что никаких предварительных идей у него не было, что нет никаких оснований называть его схему " технологической моделью" или видеть в ней концепцию эволюции, как это делают, скажем, Грэйем Кларк и Брюс Триггер (Clark 1961: 1; Trigger 1989: 78 – 79). Эволюционистом Томсен в самом деле не был, и не потому только, что он выводил бронзовый век с Востока (это можно сравнивать с катастрофизмом Кювье), а потому, что у него нет демонстрации того, как бронзовый век (где бы то ни было) возникает из закономерного развития компонентов каменного века, а железный век – из таковых бронзового. Но общая последовательность его периодов (не в Скандинавии, а вообще в мире) соответствует представлению о прогрессе в истории, так что прогрессистом Томсен был. И технологическая сторона прогресса, несомненно, представлена в его схеме самим фактом деления по ведущим формам инструментария.

Кроме того, обратим внимание на его классификацию. И формально-типологические классификации могут быть проведены по-разному – признаков ведь у вещей очень много, и есть много возможностей разделить материал, смотря, что взять за первый шаг деления, что за второй и т. д. Одни варианты окажутся удачными, другие – неудачными. Как же Томсен нащупал удачный параметр для выявления рубрик, по которым распределятся хронологически все остальные признаки? Как он дошел до идеи выделить орудия с лезвием как ведущие формы вещей? Здесь нужно вспомнить уже выявленную мною теоретически особенность процесса классификации – необходимость предварительного почти интуитивного знания общих связей в материале, определяющих перспективные пути его группирования (Клейн 1991а: 230 – 233). Приступая к классификации – да, эмпирической, да, сугубо формально-типологической, - Томсен знал старую идею о трех веках, бытующую в литературе. Более того, она представлялась ему весьма правдоподобной, потому что древние авторы (Гомер) сообщали о бронзовом оружии древних героев, индейцы Америки оказывались живой иллюстрацией общества, существующего без металлов, в каменном веке, а их оружие - аналогией археологическим находкам в Европе, " громовым стрелам и топорам". Всё эти аргументы приводятся в его " Путеводителе" 1836 года. Вот что ориентировало его в выборе критериев классификации. Вот что подсказало ему, какие формы выявят прогресс и, следовательно, хронологическое деление.

Итак, он нащупал понятие комплекса вещей, значение связей в комплексе, значение ведущих форм орудий и оружия в технике, разработал хронологическую классификацию артефактов на основе их форм, орнаментов и связей с сооружениями, а также устройства сооружений. Клинд-Йенсен называет Томсена " основателем современной археологии" (Klindt-Jensen 1975: 57).

5. Ворсо, продолжатель Томсена. Томсен всегда очень заботился о продолжателях своего дела, о молодежи. Он подбирал себе молодых сотрудников, не только датчан, но и других скандинавов, не обращая внимания на отношения между государствами. Так, когда он заботливо занимался с Гильдебрандом из Лунда, у Швеции с Данией были враждебные отношения. Но из всех учеников самым близким и сильным был Енс Якоб Асмуссен Ворсо (Jens Jacob Asmussen Worsaae, 1821 – 1885). Моложе Томсена на 33 года, он родился в семье сельского шерифа и еще школьником заинтересовался археологическими находками. Как он сам писал в мемуарах, его вдохновляли национальные чувства и романтические идеи. Он проводил сам раскопки и посещал известные памятники. В короткое время он собрал богатую коллекцию древностей. В раскопках мегалитической гробницы ему помогал друг-офицер с солдатами, но они были прерваны, когда верхний камень обрушился, и мальчик едва выбрался из-под него.

Студентом семнадцати лет он пришел в музей к Томсену, и несколько лет работал у него добровольным помощником. Он сблизился с кронпринцем Фредериком, любителем древностей, проводившим и раскопки. Уже в 20 лет у него вышла первая большая печатная работа. Зарплату он попросил, когда умер отец и семья попала в затруднительное положение. Но бережливый Томсен отказал ему – зарплату получили те, кто пришли добровольно помогать раньше. Ворсо немедленно оставил работу и нашел другого покровителя.

Он обрушился с критикой на маститых историков, ошибочно интерпретировавших археологические находки и плохо прочитавших руническую надпись. Критик решил проверить саму надпись и нашел, что она неверно скопирована. Средства на эту поездку ему выделил сам король Кристиан VIII, которого можно было встретить во дворце, где находился и музей, и которому юноша представил свою критическую работу. В отличие от Томсена, писавшего с великим трудом, туго и вязко, Ворсо обладал живым языком. Сам увлекающийся археологией, король счел выводы юного археолога верными и поручил ему написать очерк о ранней истории Дании. Очень скоро Ворсо представил королю готовый текст. Это была его знаменитая книга " Древность Дании в свете преданий и курганов", вскоре переведенная на английский (1849, есть и русский перевод). Она вышла в 1843 г., когда автору было 22 года.

Дэниел называет " Путеводитель" Томсена и эту книгу юного Ворсо " вероятно, самыми важными археологическими трудами первой половины девятнадцатого века. Для археологии они столь же важны, как лайелевские " Принципы" для геологии. Здесь, в этих двух датских трудах изложены принципы преисторической археологии" (Daniel 1975: 46).

В книге Ворсо выводы Томсена были изложены более наглядно и четко, чем у самого Томсена. Он подчеркивает заслугу Томсена, отвергая доказательность древней традиции о трех веках. " Это деление древних времен Дании на три периода полностью и исключительно основано на соответствующем свидетельстве древностей и курганов, ибо античные традиции не упоминают, что было время, когда ввиду отсутствия железа оружие и острые орудия делались из бронзы". Древних героев Гомера он не считает вполне доказательными для выделения бронзового века – в конце концов, это всего лишь эпос и мифология. Более важной для каменного века он признает аналогию с островитянами Тихого океана, а решающими – связи вещей в комплексах. Без этого не было бы системы трех веков: " мы вряд ли могли бы отнести артефакты к трем последовательным векам, если бы опыт не научил нас, что артефакты, датируемые разными веками, обычно находимы порознь" (Worsaae 1843: 60).

Первое заселение северной Европы он датировал 3000 г. до Р. Хр. – столь близкое соответствие Библии было для скандинавских ученых тем проще, что палеолита в этих странах не могло быть в силу оледенения. Книга несет и другие черты своего времени. Скелеты в дольмене были изображены стоящими на коленях (рис. 9.5) – явно они так не стояли in situ.

В дальнейшем Ворсо много способствовал популяризации Системы Трех Веков. В 1854 г. он опубликовал " Картины из Королевского музея северных древностей в Копенгагене", а в 1857 – 60 гг. " Атлас археологии Севера". Но он не ограничился этим, а разработал систему более детально.

В 1846 – 47 гг. Ворсо на средства, отпущенные его покровителем королем, путешествовал по Великобритании, изучая остатки норманской оккупации, и результатом явилась книга " Остатки данов и норманов в Англии, Шотландии и Ирландии". Вернувшись, Ворсо был назначен Инспектором по Охране Древних Памятников, а вскоре король умер и новым королем с 1849 г. стал друг Ворсо Фредерик VII. Ворсо же начал с 1848 г. исследовать раковинные остатки в огромных кучах песка и пепла с вещами каменного века. Ему помогали геолог Йохан Георг Форхгаммер и зоолог Япетус Стеенструп. Это оказались древние накопления пищевых отбросов, " кухонные кучи", по-датски кьёкенмеддинги – под этим именем они и вошли в литературу. Кьёккенмеддинги оказались по грубости керамики и кремневых изделий древнее мегалитов. Таким образом, каменный век разделился на две эпохи – раннюю и позднюю. Этот вывод Ворсо изложил в своей книге 1854 г. " Картины из Королевского музея северных древностей в Копенгагене". Позже, в 1860-е гг., кьёккенмеддинги отнесли к мезолиту. Тогда же Ворсо признал, что каменный век сильно удлиняется – добавились французские пещеры, будущий палеолит.

В 1855 шведский археолог Нильс Густав Бруцелиус, а в 1860 Ворсо разделили бронзовый век на ранний (с ингумацией) и поздний (с кремацией покойников), прослеживая это в стратиграфии курганов. В 1859 г. вышла работа Ворсо " Новые подразделения каменного и бронзового веков". Железный век удалось также разделить. Рунами викингов был отмечен поздний его период, а Ворсо и Хербст установили, в какого типа могилах железного века обнаруживаются римские импорты – так был выделен его ранний, римский период. По византийским золотым монетам Ворсо выделил и промежуточный между ними период, ставший лучше известным после раскопок Конрада Энгельгарда, который, будучи сиротой, стал воспитанником и личным секретарем Томсена.

В поздних работах Ворсо каменный и бронзовый века разделены каждый надвое, а железный на три подпериода, да еще французские пещеры добавили особое подразделение каменному веку. Таким образом, Система Трех Веков уже при Ворсо, по сути, превратилась в Систему Семи или Восьми Веков. Дальше она дробилась еще больше.

6. Ворсо и средневековая археология. Разделение и детализация железного века позволяют ставить вопрос о возможности разделения отечественной археологии на две или три отрасли, во всяком случае, об обособлении средневековой археологии. Ведь все рубежи между отраслями, на которые распалась отечественная археология, пролегают внутри железного века. Но когда произошло разделение отраслей? Для него нужна дифференциация методики и связей с другими науками. Между тем, памятники, о которых есть письменные свидетельства, и те, которые не освещены в письменных источниках, во времена романтической археологии изучались одинаково. Единственное различение, которое делалось между более ранними и более поздними памятниками, помимо деления на три века, затрагивало не методику изучения, а содержание материалов – это было различение между языческими и христианскими древностями, и, разумеется, его было легче провести на памятниках погребальных и храмовых, но не поселенческих. Языческие памятники на том уровне изучения могли рассматриваться только сугубо локально, порегионально, то есть в каждом этническом регионе особо, без обобщения. А христианские памятники выделялись в общеевропейском и даже более широком масштабе в некую узкую отрасль и по специфике материала, и по связям с теологией, и по направленности изучения – тут было немало от " сакральной археологии".

Изучение их шло по старинке – ученых интересовали только произведения искусства и святыни. В 1817 – 31 гг. выходили в 12 томах " Примечательности (Denkwü rdigkeiten) христианской археологии" Аугусти с подзаголовком: " с непременным. вниманием к современным потребностям христианской церкви". Вот и термин для отрасли уже есть – " христианская археология"! Правда, тогда же, в 1823 г. вышли и 6 томов истории всего средневекового изобразительного искусства Серу д'Арэанкура – свод памятников и пояснительный текст, но их содержание мало отличалось от церковного искусства. Средневековая археология выделялась постепенно вокруг церковной археологии как своего стержня.

Погребения древних датских королей и викингов Ворсо не рассматривал как особую отрасль, не выделял из отечественной археологии. Их раскопки он считал патриотически-значимыми, но за пределами непосредственного освещения письменными источниками нить прямой преемственности для него терялась. И тут Ворсо если не отделил первобытную археологию от средневековой, то выделил ее важную отличительную черту. Он покончил с традицией связывать первобытные древности непременно с известными по Библии и по античным источникам народами и группами – готами, кельтами, галлами, друидами, финикийцами. Можно ли, спрашивает Ворсо, назвать народы каменного века, которые Томсон выделил как первых насельников Дании, финнами или лапландцами или кельтами? Всесторонне обсудив эту проблему, он приходит к выводу, что такие ярлыки приклеить к археологическим остаткам нельзя, что это " более древняя и еще неизвестная раса, которая в ходе времени исчезла до вторжения более сильных наций…". Он делает и более общий вывод: " История вряд ли сохранила для нас память обо всех нациях, населявших изначально Европу; поэтому было бы тщетно и ошибочно полагать, что какие-то расы были несравнимо более древними, потому лишь, что они первыми упомянуты в малочисленных и недостоверных источниках, которыми мы обладаем".

Уже Томсен писал о диффузии и переселениях. Ворсо поставил вопрос, волновавший позже археологов Европы - о миграции и автохтонности, и употребил аргументацию, вполне современную. Констатировав разительные различия культурного облика трех веков, он заключил:

" мы поэтому вправе заключить, что раса, населявшая Данию в бронзовом периоде, была иной, чем раса каменного периода, положившая начало заселению страны. Это ясно показывают древности, ибо нет постепенного перехода от простых инструментов и оружия из камня, к превосходно выполненным орудиям и оружию из бронзы… С другой стороны, не решено, что народ железного периода должен быть третьей расой, которая иммигрировала в более позднее время, чем та, что населяла страну в бронзовый период; ибо хотя древности и курганы этих двух народов ни в коем случае не одного вида, но разница не столь разительна и не столь выдающаяся, чтобы позволить нам основывать на ней предположение о двух совершенно разных расах человечества".

Ворсо отметил, что " более живые сношения с другими нациями" привели к " примечательному изменению преобладающего способа погребения" (это влияния). Он также предположил " маленькие иммиграции из соседних стран", порождающие " новые составные части населения".

В 1855 г. Ворсо стал первым профессором северных древностей в университете, а в 1866 г. ушел на смену умершему Томсену директором музея, оставаясь также инспектором всех древностей. Его называют первым археологом-профессионалом. В 1873 г. он добился гранта на полную съемку всех древностей Дании – это был первый в мире учет археологических местонахождений всей страны. Еще через два года он стал министром образования и церковных дел (рис. 9.6).

Респект археологии как науке добавляло в Дании не только высокое положение Ворсо, но и то, что его раскопки нередко посещал король Фредерик VII. В таких случаях Ворсо объяснял ему находки, одетый в униформу: король ввел униформу для археологов – чиновный мундир и высокую шапку французского типа (рис. 9.7). Используя солдат как рабочую силу, король нередко и сам копал курганы.

7. Свен Нильссон и его интеграция археологии с этнографией. С датчанами часто объединяют шведа Свена Нильссона (Sven Nilsson, 1787 – 1883; рис. 9.8), относя его к ученым, совершившим " скандинавскую археологическую революцию" (Глин Дэниел); другие считают его первым эволюционистом (Trigger 1989; Magnusson 1994). Строго говоря, ни археологом, ни эволюционистом Свен Нильссон не был. Он верил в прогресс человечества, в смену всё более прогрессивных стадий, но ни механизма перерастания одной стадии в другую, ни идеи постепенности и независимости этого процесса у него не было (Regnell 1983; Hegardt 1999).

Родился он в семье фермеров, был младшим из шестерых детей. Отец воспитывал его в набожности и любви к сагам и легендам. В университете (Лундском) он получил теологическое образование (для сельских студентов цель стать священником была обычной), но потом добавил к этому классическую филологию. Он свободно владел латынью, французским, английским и немецким. В 1811 г. получил степень в зоологии, потом добавил геологию и анатомию, в 1818 г. получил степень по медицине.

По специальности он был всё же зоологом, учился по трудам Жоржа Кювье, потом работал профессором зоологии в Лунде. Он был коллекционером и директором зоологического музея – по соседству с богатейшим археологическим музеем, переустроенным Гильдебрандом по образцу Томсена, живо интересовался этнографией и археологией. Он уважал эмпиризм и придерживался сравнительного метода. Своим археологическим артефактам он искал аналогии в орудиях дикарей из других регионов Земли и таким образом определял их функции, а зоологические познания позволяли ему реконструировать первобытные охоту и рыболовство.

В 1834 г., за два года до появления " Путеводителя" Томсена, он опубликовал свой труд " Очерк истории охоты и рыболовства в Скандинавии". Это была глава в томе " Птицы" его многотомной " Скандинавской фауны", выходившей с 1820 по 1855, а в 1838 – 43 годах четырьмя выпусками вышел расширенный вариант этой главы под названием " Первобытные обитатели Скандинавского Севера. Опыт сравнительной этнографии и доклад об истории человечества". Завершающий выпуск совпал по времени с первой книгой Ворсо. Нильссон предпринял глобальное сравнение этнографических данных с археологическими артефактами и на этом основании, объединив идеи Фергюссона с идеями Кондорсе, выделил в истории человечества четыре стадии развития экономики: дикость – номадизм (кочевое скотоводство) – фермерство (земледелие) – высшая стадия (она характеризуется у него письменностью, чеканкой монет и разделением труда). Схожую схему впоследствии развивали эволюционисты – Лаббок, Тайлор, Морган (в 1868 г. труд Нильссона был переведен на английский), но это всё же была не схема Нильссона: эволюционисты восстановили исходный трехэтапный вариант Фергюссона (дикость – варварство – цивилизация). К тому же всё это не археология, это преистория, и понятия эти ближе к этнографии.

Через 30 лет вышло второе издание труда Нильссона. В нем Нильссон добавил свою гипотезу, что в бронзовом веке в Скандинавию мигрировали финикийцы, вытеснив туземцев-лаппов на крайний Север. Уже одно это положение не вяжется с обычными трактовками эволюционистов. Для эволюциониста многовато внимания Нильссон уделяет расово-биологическим факторам истории. Отличался он от эволюционистов и тем, что отводил человеческому разуму меньшую роль в истории, чем материальным факторам.

Однако элементы, сближающие Нильссона с мышлением эволюционистов, есть и помимо концепции прогрессивных стадий развития экономики. По аналогиям с современными орудиями Нильссон определял функции древних – этот актуалистический метод интерпретации был также впоследствии популярен у эволюционистов. Сравнительный археолого-этнографический метод, сравнение явлений из разных географических регионов (этнографические параллели) тоже вошли в методику эволюционистов. Но у Нильссона сходства в культуре доказывают не общность законов развития, а общность происхождения, общие корни.

Есть и идейная солидарность Нильссона с датскими лидерами археологии первой половины XIX века. Он тоже прогрессист, способствовавший подъему первобытной археологии на уровень позитивных наук своего времени. И всё же занимался он не самой археологией, а ее использованием для преистории. Если Томсен занимался только самими артефактами и их комплексами с целью построить их хронологическую классификацию, то Нильссон на основе анализа функций артефактов с привлечением этнографии осуществлял реконструкцию первобытной экономики в ее развитии. Томсен и Нильссон не знали о сходстве своих работ, узнали об этом только в 1836 г., когда прочли труды друг друга и завязали переписку. Ворсо в своих последующих работах использовал некоторые наработки Нильссона.

8. Датская археологическая революция. То, что установили Томсен и Ворсо, это прежде всего относительная хронология, на которой зиждется вся преистория. Когда подчеркивают, что они ввели " технологическую модель", подразумевают, что они построили периодизацию первобытной истории, то есть ввели наиболее важные и рациональные рубежи между эпохами, создав основу для прослеживания культурно-исторического процесса в сменах способов производства. Это не совсем так. Томсена и Ворсо интересовала прежде всего относительная хронология памятников: что раньше, что позже. Абсолютная им была тоже интересна, но за исключением монет и надписей, они не видели средств установить ее, а монеты и надписи затрагивали только время греко-римской цивилизации по соседству и христианской культуры в Европе, то есть только протоисторию и историю, никак не преисторию. Разбивка же на периоды для них была вторичной, она получилась сама собой, и периоды не были для них (или были лишь в очень малой мере) этапами развития.

Ни Томсен, ни Ворсо не рассматривали свои века как естественную последовательность развития. Томсен в своей корявой манере писал, что " более ранняя культура, задолго до того, как железо вошло в общий обиход, распространилась диффузией по большей части Европы, производство которой было в большой мере схожим в очень отдаленных районах". Ворсо полагал, что " бронзовый период должен был начаться со вторжения новой расы или нового народа, обладающего более высокой степенью культивации, чем прежние насельники". То же касалось и железного века. Это вполне аналогично катастрофизму Кювье. Заселение Дании новыми народами было постепенным. " Всеобщая диффузия металлов могла иметь место только постепенно".

Но, не будучи изначально и целенаправленно периодизацией, хронологическая система Томсена и Ворсо всё же содержала в себе несомненные потенции и зачатки периодизации, самим выбором критериев она открывала возможности своего превращения в периодизацию, была потенциально периодизацией. Именно так она в дальнейшем и развивалась (Klejn 1972а; Клейн 2000а).

Дэниел в своей знаменитой истории археологии (Daniel 1975: 56) говорит о датской археологичеcкой революции. Он ввел этот термин в историографию. По его заключению, к 1840 г. в Дании и Швеции

" были заложены реальные основы научной археологии. Не только прославленная трехчастная система, но и, как мы видели, идеи инвазии, диффузии и гомотаксии, принципы типологии, сравнительный метод, техника синхронизации – все были установлены в писаниях этих трех великих людей – Томсена, Ворсо и Нильссона! Они ответственны за то, что может быть описано только как революция в антикварианизме. … Археологически говоря, великим событием периода 1800 – 1840 была Датская археологическая революция (Danish archaeological revolutuion)".

Слово revolution можно переводить как " революция", можно – как " переворот". Поскольку Дэниел имел в виду 'научную революцию', вероятно, так и будет правильно переводить, но в нашей литературе принято переводить как " Датский археологический переворот" – вероятно, чтобы не путать с политической революцией, а ассоциировать с промышленным переворотом. Тем самым слегка понижается ранг события.

Но Дэниел этот ранг слегка завысил – не терминологически, а по содержанию. Идеи инвазии, диффузии и сравнительного метода были не только у Томсена и Ворсо, но и у многих их предшественников-антиквариев, ведших на север готов, троянцев или атлантов; под сравнительным методом Ворсо понимал только сравнение с этнографией (приведение этнографических аналогий); те слабые элементы синхронизации и типологии, которые у Томсена и Ворсо были, нельзя принимать за основы этих устоев археологии, а шведа Нильссона вообще подключать к двум великим датчанам не стоит – это ученый другого плана. Введение трехчастной относительной хронологии было действительно чисто датским достижением, и оно не нуждается в раздувании, чтобы оправдать речь о датской научной революции или о датском перевороте.

Гораздо интереснее вопрос, который ставили перед собой Дэниел, Крофорд и другие: почему именно в Дании осуществился этот переворот, а не во Франции, где собирание коллекций вылилось в огромные своды Монфокона и Кейлюса, почему не в Англии, где проводились масштабные раскопки курганов (не датским раскопкам чета), почему не в странах, где, казалось бы, были совершены подготовительные шаги к обобщению результатов? Этот вопрос интересен потому, что его решение связано с проблемой условий успешного развития археологии в любой стране, проблемой перспектив.

Ворсо сам думал над этим вопросом, и видел разгадку во влиянии Французской революции, которая обратила европейцев " к политическим правам народов", а это пробудило в нациях глубокий интерес к собственному языку и прошлому. Датчан подтолкнули к изучению славного прошлого политические бедствия современности, потомки данов стремились найти в прошлом компенсацию за униженное национальное достоинство и надежду на лучшее будущее. Но гораздо больше это могло бы подтолкнуть к открытиям самих французов – унижений после наполеоновских побед у них было достаточно.

Ингвальд Ундсет видел причины в том, что Скандинавия не была затронута римскими завоеваниями, так что языческое время там не может быть снабжено ярлычками из античных авторов и требует других объяснений. Но это говорит лишь о необходимости объяснений, а не об их источнике.

Крофорд выводил интересующие нас достижения в археологии от промышленной революции в Европе. Масштабные работы по устройству рудников, железных дорог, туннелей и песчаных карьеров, ирригация и основание ферм, распашка земель принесла резкое увеличение находок древностей, а это расширило число наблюдений, в то время как праздная буржуазия коллекционировала древности без всякого толка.

Дэниел возразил, что именно занятия коллекциями, в которых праздная буржуазия лишь заменила другой праздный класс – аристократию, привели к открытию трехчастной относительной хронологии. Хотя это было сказано в контексте обсуждения вопроса о причинах датской революции, сам вопрос в его конкретной постановке (почему это произошло именно в Дании?) остался без ответа.

Мне кажется, что в Дании сконцентрировалось несколько обстоятельств, обострявших те общие тенденции, которые вели разработку древностей в нужном направлении. Во-первых, воздействие романтических идей, усиленных влиянием Французской революции, в Дании чувствовалось особенно сильно, потому что она уменьшилась особенно резко: от общеевропейской силы до крохотного государства. Во-вторых, в маленьком густо населенном государстве разрушение сельских пейзажей и древних памятников, порожденное промышленной революцией, ощущалось особенно грозно. В-третьих, предшествующее развитие антикварианизма в Дании, как и в Швеции, породило среду, особенно благоприятсвенную для накопления древ