Камилла Лэкберг Железный крест-5 16 страница

От резкого стука в дверь она даже подпрыгнула.

— Чем занимаешься? — В дверях показалась голова Мартина.

— Копаюсь в «Друзьях Швеции». — Паула вздохнула. — Начинаешь в этом разбираться — волосы дыбом. Ты знал, к примеру, что в Швеции больше двадцати неонацистских организаций? И что «Шведские демократы» получили двести восемьдесят один мандат в ста сорока четырех коммунах? И куда, по-твоему, идет страна?

— Не знаю… Иной раз начинаешь сомневаться.

— Начинаешь сомневаться! — передразнила Паула и в сердцах шваркнула ручкой об стол.

Ручка подскочила, упала на пол и покатилась к стене.

— Ого! Похоже, тебе нужно сделать перерыв. — Мартин проследил взглядом за ручкой и дождался, пока она остановится. — Не хочешь еще раз поговорить с Акселем?

— Что-то новое? — с любопытством спросила Паула по пути в гараж.

— Как тебе сказать… Просто я подумал, что он может знать больше. Все же ближе его у Эрика никого не было. Но в первую очередь… — Мартин осекся, кашлянул и продолжил: — Я знаю, кроме меня, никто не считает, что два убийства связаны между собой. Эрика и Бритты Юханссон. Но, может быть, тебе интересно знать, что позавчера кто-то звонил Акселю с домашнего телефона Юханссонов. И такой же звонок был в июне, но мы не можем знать, кому звонили — Акселю или Эрику. Я проверил и телефон Франкелей. Оттуда набирали номер Юханссонов, еще до того как Юханссоны связывались с ними. Кому звонили и кто звонил — Бритта или Герман — неизвестно.

— Во всяком случае, стоит проверить. — Паула пристегнула ремень. — А мне сейчас любой бред милей, чем наци.

Мартин как раз выезжал из гаража. Посмотрел налево — нет ли машины — и кивнул. Я, мол, тебя понимаю. Но что-то подсказывало ему, что все это не такой уж бред.

Всю неделю она не могла прийти в себя. Только в пятницу Анна почувствовала, что в состоянии переварить хоть какую-то информацию. А с Дана — как с гуся вода. Сначала он, конечно, глаза вытаращил, а теперь ходит по дому и напевает что-то себе под нос. На все ее доводы только отмахивается: «А, все будет замечательно. Представляешь, сколько удовольствия! Первый общий ребенок, что может быть лучше! Это же супер!»

Но Анна не считала, что это такой уж «супер». Она осторожно трогала живот, пыталась представить себе этот крошечный комочек живых клеток. Пока еще совсем что-то неопределенное, микроскопический зародыш, которому только через несколько месяцев суждено превратиться в нечто похожее на человека. Странно, у нее уже двое детей, но каждый раз она воспринимала беременность как нечто не поддающееся рациональному объяснению. Впрочем, первые беременности она почти и не помнила. Ею владел страх — страх, что Лукас ударит ее в живот, и во сне и наяву она думала только об одном: как защитить от него зарождающуюся жизнь.

На этот раз инстинкт самосохранения можно было отключить, бояться нечего. Парадоксально, но именно это ее и пугало. Теперь она могла радоваться. Могла бы радоваться. Она же любила Дана, ей с ним было хорошо и покойно. Она прекрасно знала, что ему и в голову не придет причинить боль ей или вообще кому-то. Но почему она боится? И главное, чего? Вопрос не давал ей покоя уже несколько дней.

— И как ты думаешь? Дама или валет? — Дан потихоньку подошел со спины и положил руки на ее пока еще плоский живот.

Анна засмеялась.

— Значит, так. У нас неделя номер семь. Не рановато ли? — Она, приподняв локти, чтобы не мешали руки Дана, продолжала помешивать мясо в сковороде. — А что? — Она вдруг подозрительно посмотрела на Дана. — Имеет какое-то значение? Надеюсь, ты не возлагаешь слишком больших надежд, что будет сын? Не забыл, что пол зависит главным образом от отца, а у тебя три девицы… Так что чисто статистически…

— Тсс! — Дан приложил палец к ее губам. — Мне совершенно все равно, я буду одинаково рад, кто бы ни был. Будет мальчонка — потрясающе! Будет девчонка — фантастика! И к тому же… — Он внезапно посерьезнел. — И к тому же я считаю, что у меня уже есть сын. Адриан. Я-то думал, тебе это тоже известно. Когда я просил тебе ко мне переехать, я имел в виду не только дом. Я имел в виду… — Он приложил кулак к груди, к тому месту, где, по его мнению, находилось сердце.

У Анны защипало глаза. Она с трудом удержала плач, но губы все же задрожали, и одна предательская слеза выкатилась и поползла по щеке. Дан вытер слезу пальцем, взял лицо Анны в ладони и заставил посмотреть в глаза.

— И имей в виду: если будет девица, нам с Адрианом придется укреплять линию обороны, иначе не устоять против такого количества дам. И повторяю: даже не смей сомневаться. Для меня ты, Эмма и Адриан — одно целое. И я очень люблю всех троих. И тебя тоже! — крикнул он, обращаясь к ее животу. — Ты слышишь, ты?

Анна улыбнулась.

— Уши начинают формироваться около двадцатой недели.

— Все мои дети развиваются очень рано, — заверил ее Дан и подмигнул.

— Да-да, конечно… твои дети. — Анна не выдержала, рассмеялась и хотела его поцеловать, но в эту минуту открылась и с грохотом захлопнулась входная дверь.

— Кто это?

— Я. — Белинда мрачно смотрела на него из-под челки.

— Как ты сюда попала? — строго спросил Дан.

— Так же, как и исчезла. На автобусе. Мог бы и сам догадаться, отморозок.

— Вот что, Белинда. Либо разговаривай со мной нормальным тоном, либо не разговаривай вообще.

— Ой! Ужас какой! Тогда я выбираю… тогда я выбираю… НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ С ТОБОЙ ВООБЩЕ! Урод проклятый! — Она взлетела по лестнице, закрыла дверь и включила на полную громкость музыку, так что даже пол задрожал.

Дан тяжело сел на нижнюю ступеньку лестницы, привлек к себе Анну и сказал, обращаясь к ее животу:

— Надеюсь, у тебя там ушки на макушке, малыш. Так что заруби себе на носу: когда ты будешь в возрасте Белинды, твой папка уже состарится и вряд ли вынесет такое обращение.

Анна погладила Дана по голове. Наверху грохотала музыка.

~~~

Фьельбака, 1944 год

— А про Акселя он что-нибудь знает?

Эрик прервал Эльси на полуслове. Они, как всегда, собрались вчетвером на холме за кладбищем и с горящими глазами слушали ее рассказ — как Элуф на своей барже тайно провез бежавшего от немцев норвежского парня.

Эльси покачала головой.

— Отец спрашивал… Говорит, никогда не встречал.

Эрик как-то сразу погас. Пнул комок мха и опустил голову.

— А может, он просто по имени его не знает… Может, если описать Акселя как следует, он и вспомнит… — У Эрика в глазах опять блеснула надежда.

Если бы только хоть какой-то намек, хоть одно слово, хоть как-то поддержать веру — Аксель жив… Вчера мать впервые произнесла вслух то, о чем они все думали. Она долго рыдала, дольше, чем всегда, а потом сказала, что в воскресенье поставит в церкви свечку за упокой души Акселя. Отец отругал ее, но по его глазам Эрик ясно видел, что и он не верит в благополучный исход.

— Пошли поговорим с ним! — Бритта вскочила, отряхнула юбку, провела рукой по волосам — хорошо ли уложены косы, и тут же удостоилась ехидного комментария Франца.

— Я так понимаю, что ты чистишь перышки исключительно из сочувствия к Эрику. Никогда не знал, что ты и за норвежцами ухлестываешь. Шведских парней тебе мало? Или уже всех перебрала?

— Заткнись, Франц, и не старайся казаться глупее, чем ты есть. — Бритта покраснела от злости. — Само собой, Эрика мне жалко. И само собой, надо постараться узнать что-то про Акселя. А прилично выглядеть никогда не помешает.

— У-у-у! Чтобы прилично выглядеть, тебе придется поднапрячься! — Франц дернул ее за юбку.

Бритта покраснела еще больше и прикусила губу, стараясь не заплакать.

— Франц! — резко сказала Эльси. — Ты иногда несешь такую чушь, что уши вянут.

Парень ошарашенно посмотрел на нее, побледнел и хотел что-то сказать, но вместо этого поднялся, обвел ребят мрачным взглядом и пошел прочь.

Эрик посидел несколько мгновений, перебирая камни.

— Будь осторожней с Францем, Эльси, — тихо сказал он, не глядя на нее. — Что-то с ним творится… что-то у него кипит там, внутри.

Эльси с удивлением посмотрела на Эрика — что это за странное высказывание? Опасаться Франца? И в то же время что-то ей подсказывало: Эрик прав. Она знала Франца с самого раннего детства, чуть ли не с горшка, но в последнее время и она чувствовала: что-то в нем изменилось.

— Не смеши людей, — фыркнула быстро успокоившаяся Бритта. — Франц и есть Франц. Подумаешь, подразнили друг друга.

— А ты и не можешь этого заметить, потому что ты в него влюблена, — серьезно сообщил Эрик.

Бритта треснула его по плечу так, что он ойкнул.

— Ты что, с ума сошла?

— Болтаешь всякую чушь! Ну что, идем говорить с норвежцем или нет?

Не дожидаясь остальных, она двинулась по склону. Эрик посмотрел на Эльси, и та пожала плечами.

— Он был у себя, когда я ушла. Думаю, никому не повредит, если мы обменяемся с ним парой слов.

Норвежец открыл дверь и заметно удивился, увидев перед собой подростков.

— Да? — спросил он. — Чем могу служить?

Эльси посмотрела на ребят, ища поддержки. Подошел с независимым видом Франц — нога за ногу, руки в брюки.

— А можно войти? — спросила Эльси. — Поговорить?

— Почему же нельзя? Конечно можно. — Ханс Улавсен пропустил их в комнату, обменялся рукопожатием с ребятами и удостоился кокетливого взгляда Бритты.

В крошечной комнате мебели почти не было: только два стула, которые Ханс предложил девушкам, и кровать, на которую сел сам. Эрик с Францем опустились на пол.

— Мой брат… — Эрик исподлобья, но с надеждой посмотрел на норвежца. — Мой брат помогал вашим. Аксель Франкель. Он уходил в рейс с папой Эльси, на той же барже, и переправлял в Норвегию… кое-что. И оттуда сюда. Но год назад его взяли немцы в Кристиансанде, и с тех пор о нем ничего не слышно…

— Элуф уже спрашивал. — Ханс посмотрел на Эльси и вздохнул. — Я не знаю человека с таким именем. И никогда не слышал, чтобы какого-то шведа арестовали в Кристиансанде. Но нас много… и шведов, которые нам помогают, не так мало.

— Может быть, ты просто имени не знаешь? А если я опишу, как он выглядел… выглядит? — нервно спросил Эрик.

— Шансов мало, но почему не попробовать?

Эрик подробно описал внешность Акселя. Для него это никакого труда не составило — несмотря на то что прошел уже год, он словно видел брата перед собой. Но по мере рассказа все лучше понимал, что очень многие шведские ребята соответствуют его описанию, и пытался лихорадочно вспомнить какие-то отличительные признаки, черты, свойственные только Акселю.

Ханс выслушал, прикрыл глаза и решительно покачал головой.

— Нет, не знаю такого… Мне очень жаль.

Из Эрика словно выпустили воздух.

Наступило тягостное молчание.

— А расскажи что-нибудь интересное… — У Франца загорелись глаза. — Ты же, наверное, много чего повидал во время войны?

— Да не о чем тут говорить, — неохотно пробормотал Ханс, но Бритта запротестовала.

Она буквально поедала его глазами: ну пожалуйста, расскажи что-нибудь, нам так интересно! Ханс наконец сдался и начал рассказывать об оккупации, о страданиях людей, небывалой жестокости немцев, о Сопротивлении… Вся четверка слушала с открытыми ртами. В глазах Ханса стояла неприкрытая грусть, но чего тут не понять, такого навидался… И все равно — потрясающе интересно.

— Я восхищаюсь твоим мужеством, — высокопарно произнесла Бритта и покраснела. — Большинство парней не решатся на такое. Аксель, ты… только такие ребята находят в себе мужество сражаться за то, во что верят.

— По-твоему, значит, мы на такое не способны? — Франц был явно раздражен восхищенными взглядами, которыми Бритта щедро одаривала незнакомца. Обычно она так смотрела на него, Франца. — Не думай, и мы не трусливее. Были бы мы чуть постарше, как Аксель, или… А кстати, сколько тебе лет?

— Недавно исполнилось семнадцать, — сказал Ханс.

Он явно чувствовал себя неловко в лучах неожиданной славы и постарался встретиться взглядом с Эльси. Та мгновенно поняла его молчаливую просьбу о помощи и встала со стула.

— Я думаю, лучше дать Хансу отдохнуть после всего, — мягко сказала она и посмотрела на друзей.

Те неохотно поднялись и попятились к двери. Эльси выходила последней. На пороге она обернулась и посмотрела на Ханса.

— Спасибо. — Норвежец улыбнулся, словно прося прощения. — Нет-нет, очень приятно поговорить с ребятами, так что приходите, когда хотите. Но сейчас я немного…

— Я тебя прекрасно понимаю, — улыбнулась она в ответ. — Придем в другой раз. Надо же показать тебе поселок, объяснить, где что… А сейчас отдыхай.

Она тихо закрыла за собой дверь. Странно — его лицо так и застряло у нее на сетчатке. Она все время мысленно видела его перед собой.

~~~

Эрика вовсе не была в библиотеке, как считал Патрик. То есть она и в самом деле намеревалась пойти в библиотеку, уже и выбрала место для парковки — и вдруг ей пришла в голову мысль. Был еще один человек, который близко знал ее мать. Собственно, единственная подруга матери, которую она помнила с детства. Как же она не подумала об этом раньше? Видимо, то, что Кристина приходилась ей свекровью, совершенно вытеснило из сознания тот факт, что когда-то она дружила с матерью.

Эрика решительно повернула ключ зажигания и поехала в Танумсхеде. Впервые в жизни она собиралась посетить мать Патрика без предварительной договоренности, и покосилась на мобильник. Не позвонить ли? Вот еще! Если Кристина врывается в ее дом, когда ей вздумается, она тоже имеет на это право. Причем в том же стиле.

Еще во власти раздражения, Эрика нажала на кнопку звонка и, не дожидаясь ответа, толкнула дверь. Пусть знает, насколько это приятно, когда к тебе вламываются без спроса.

— Алло? — крикнула она.

— Кто там? — послышался испуганный голос Кристины из кухни, и она тут же появилась на пороге. — Эрика? — Свекровь не могла скрыть удивления. — Пришла навестить? Замечательно! И Майя с тобой? — Она заглянула за спину невестки.

— Нет. Майя дома с Патриком. — Эрика сняла уличные туфли и аккуратно поставила на подставку.

— Заходи, заходи. — Кристина явно не понимала, чем вызван этот визит. — Сейчас поставлю кофе.

Эрика прошла в кухню, украдкой и с удивлением поглядывая на свекровь. Она ни разу не видела Кристину небрежно одетой или без макияжа. Приходя к ним, та всегда была накрашена, тщательно одета, все время двигалась и непрерывно говорила — этакий сгусток энергии. А женщина, которую он видела перед собой… это был кто-то другой. На Кристине все еще была ночная рубашка, хотя уже перевалило за одиннадцать, волосы сбились на сторону, а отсутствие макияжа делало ее намного старше.

— Боже, как я выгляжу! — Кристина словно подслушала ее мысли, рефлекторно провела рукой по голове и смутилась. — Знаешь, когда нечего делать и некуда идти, как-то бессмысленно приводить себя в порядок.

— Но у тебя же всегда полно дел, как я понимаю. — Эрика присела за стол.

Кристина молча налила две чашки кофе, поставила на стол и достала пачку печенья «Балерина».

— Знаешь, проработав всю жизнь, не так-то легко уйти на пенсию… Никому нет до тебя дела, все поглощены своими проблемами… Можно, конечно, придумать себе занятия, но что-то не тянет… как-то это… искусственно, что ли… — Она, стараясь не смотреть на Эрику, взяла из пачки печенье.

— А почему ты всегда говоришь, что очень занята?

— Потому что у вас, молодых, собственная жизнь. Я вовсе не хочу, чтобы вы считали, будто должны обо мне заботиться. Не хочу быть вам в тягость. И тем более… я же чувствую, что мне не всегда рады, так что… — Она помолчала, потом подняла глаза и посмотрела удивленной Эрике прямо в глаза. — Ты должна знать, что я живу ради тех моментов, когда я у вас и вожусь с Майей. У Лотты своя жизнь в Гётеборге, она далеко не всегда может меня навестить, а я тоже каждый раз задумываюсь, поехать к ней или нет. У них там такая теснота… А у вас… у вас я большого энтузиазма не вызываю…

Она отвернулась, и Эрике стало очень стыдно.

— Это, наверное, моя вина, — мягко сказала она. — Но ты не права — мы всегда тебе рады. И вы с Майей так хорошо играете… Единственное, что я прошу, — чтобы ты уважала нашу личную жизнь. Это наш дом, и мы, повторяю, тебе рады. Но позвонить-то можно перед приходом! Может быть, мы заняты чем-то другим, может, у нас другие планы. А ты приходишь и начинаешь читать лекции, как мы должны вести дом и как воспитывать ребенка. Поэтому и такая реакция. Если ты согласна соблюдать эти простые правила — объятия открыты! К тому же Патрик, я думаю, будет очень рад, если ты его разгрузишь, пока он занимается ребенком.

— Могу себе представить! — Кристина искренне засмеялась. — Как у него дела?

— Первые дни были довольно сумбурными. — Эрика рассказала, как Патрик показывал Майе место преступления и как малышка полдня провела в отделе полиции. — Но теперь, мне кажется, мы с этим разобрались.

— Вот они, мужчины… Помню, как Ларс первый раз остался вдвоем с Лоттой. Ей тоже было тогда около года, и я в первый раз позволила себе пройтись по магазинам. Через двадцать минут ко мне подошел приказчик: оказывается, Ларс звонил и просил вернуться домой — критическая ситуация… Я оставила все покупки и помчалась домой.

— И что случилось? — Эрика широко открыла глаза.

— Сейчас услышишь! Он не нашел подгузники и решил, что можно использовать мои прокладки. Когда я пришла, он пытался закрепить прокладки скотчем.

— Нет! — воскликнула Эрика, заражаясь весельем Кристины.

— А вот и да! Постепенно кое-чему научился… Он был хорошим отцом, Ларс… но времена изменились.

— К вопросу о временах. — Эрика воспользовалась зацепкой, чтобы сменить тему и начать разговор о том, ради чего, собственно, пришла. — Знаешь, я начала собирать кое-что о маме… о ее детстве… ну и так далее. Нашла какие-то старые вещи на чердаке, старые дневники… и захотелось узнать побольше.

— Дневники? И что в них написано? — неожиданно резким тоном спросила Кристина, пристально глядя на Эрику.

Эрика немного удивилась такой реакции.

— Ничего особенного — обычные записи девочки-подростка. Забавно, она много пишет о своих приятелях, с кем дружила тогда. Эрик Франкель, Бритта Юханссон, Франц Рингхольм. И вдруг двоих из них убивают с интервалом в пару месяцев. Эрика и Бритту. Все может быть, но очень уж странное совпадение.

Кристина недоверчиво уставилась на нее.

— Бритта умерла? — По всему было видно, что ей трудно переварить эту новость.

— А ты разве не знала? Сарафанное радио еще не сработало? Два дня назад дочь нашла ее мертвой. Судя по всему, ее задушили. Муж утверждает, что это он ее убил.

— Эрик и Бритта погибли… — сказала Кристина задумчиво.

— А ты их знала?

— Нет. Хотя можно сказать, что знала — по рассказам твоей матери.

— А что она рассказывала? — Эрика подвинула стул поближе. — Это-то я и хотела узнать. Ты же много лет дружила с Эльси. Если кто-то и знает что-то о маме, так это ты. Сорок четвертый год… Дневник обрывается резко, будто она в один прекрасный день разучилась писать. А может быть, где-то есть продолжение? В последней тетрадке она пишет, что у них поселился норвежец, боец Сопротивления Ханс Улавсен. Я нашла старые газеты. Кое из чего можно понять, что вся четверка с ним была хорошо знакома. А он куда делся? — Эрика не особенно заботилась, чтобы вопросы ее звучали логично.

Кристина сидела молча. Лицо ее не выражало ровным счетом ничего.

— Я не могу ответить на твои вопросы, Эрика… — тихо сказала она наконец. — Просто не знаю ответов. Единственное, что мне известно точно. — Эльси рассказывала, что Ханс Улавсен сразу после окончания войны уехал в Норвегию. И исчез. Она его никогда больше не видела.

— А они были… — Эрика задумалась, подыскивая подходящее выражение. — А Эльси… она его любила?

На этот раз Кристина молчала очень долго. Она обвела пальцем чуть не весь рисунок на клеенке. Потом посмотрела Эрике прямо в глаза.

— Да. Она его любила.

День выдался просто замечательный. Он произнес эту фразу вслух, и она показалась ему чуть не откровением. Он уже давно не задумывался, почему некоторые дни лучше, чем другие, и лучше ли. Но сегодня и в самом деле был такой денек. Конец лета, начало осени. Теплый, ласковый ветерок. Солнце потеряло свой сухой летний блеск, и весь сад залит мягким абрикосовым светом. Золотые жетоны березовых листьев на изумрудной зелени газона… просто замечательный, превосходный день.

Он подошел к окну в эркере, заложил руки за спину и посмотрел в сад невидящими глазами. Он видел перед собой Бритту — светловолосую, красивую Бритту, которую всегда считал пустышкой. Хорошенькая вертихвостка. Подружка Эрика… Он никогда не воспринимал ее всерьез. Она была еще ребенком, а он занимался своими делами. Тем, что могло быть сделано и должно быть сделано. Если она и присутствовала в его сознании, то где-то на самой периферии.

А сейчас она не выходила у него из головы. Эта встреча через шестьдесят лет… По-прежнему красива. По-прежнему слегка тщеславна. Но годы изменили ее. Неужели и он так же изменился? Аксель не знал, что ответить на этот вопрос. Наверное. А может быть, и нет. Скорее всего, годы в немецком плену изменили его так, что на дальнейшие изменения он уже не был способен. Резерв развития исчерпан. Все ужасы, свидетелем которых его поставила судьба… Что-то сломалось в душе, и это уже невозможно ни залечить, ни восстановить.

Перед его внутренним взором промелькнули и другие лица — лица людей, охоте на которых он посвятил жизнь. Не той полной приключений охоте с визгом автомобильных шин и стрельбой, как в голливудских фильмах. Нет, эта охота требовала дисциплины и кропотливой, методичной работы. В тиши своего кабинета он неустанно отслеживал бесконечные документы, терпеливо и настойчиво искал доказательства. Все подлежало проверке — подлинность личности, финансовые потоки, путешествия, возможные места пребывания. Они ловили их одного за другим. Добивались наказания за преступления, которые, не будучи отомщены, плодили все новые преступления. И с каждым годом охота становилась все труднее — события тех лет медленно и вместе с тем быстро уплывали в прошлое. Они никогда не успеют удержать уходящее, он это знал. Многие еще наслаждались жизнью, но большинство уже умерло. Своей смертью, на удобной постели, в окружении безутешных родственников. Они, скорее всего, и сами уже не помнили о былых преступлениях. Или постарались забыть. Именно это и подталкивало его — нельзя расслабиться, нельзя позволить себе отдых. Встреча за встречей, совещание за совещанием, архив за архивом. Пока хоть один из этих людей, совершивших неслыханные, не предусмотренные никакими биологическими мотивами преступления, пока хоть один из них на свободе — покоя ему не будет.

Глаза Акселя были открыты, но он не видел ни деревьев в саду, ни желтоносого дрозда, усевшегося на ветке прямо перед окном, ни капелек росы на ягодах рябины. Как назвать то, что с ним происходит? Одержимость? Да… наверное. Работа поглотила все. Но она была и его спасением, той нитью Ариадны, за которую он мог ухватиться, когда чувствовал, что начинает сомневаться не только в себе, но и в человечестве вообще. Охота на преступников не только превратила его в профессионального охотника. Сейчас он уже мог смело поставить знак равенства. Он сам и есть охота. Не охотник. Потому что за словом «охотник» стоит человек со своей жизнью, детьми, близкими, со своими бедами и радостями. Он не имел на это права. Только в постоянном движении он мог заставить себя не думать о том, о чем не решался думать. И все же иногда прошлое настигало…

Из задумчивости Акселя вывел звонок в дверь. Он встряхнул головой, отогнал мелькающие в глазах привидения и пошел открывать.

— A-а, это вы!

Перед ним стояли Мартин и Паула.

На него вдруг навалилась тяжелая, непреодолимая усталость. Когда же все это кончится?

— Вы можете уделить нам несколько минут?

— Конечно, конечно… проходите. — Аксель, как и в тот раз, провел их на веранду. — Что нового? Я, конечно, слышал про Бритту Юханссон. Чудовищно… Я был у них с Германом всего пару дней назад… Знаете, до сих пор не могу представить, чтобы он…

— Трагическое событие, — сказала Паула, — несомненно, трагическое событие. Но мы не спешим с выводами.

— Мне кто-то сказал, что Герман признался в убийстве? Даже не просто признался, он чуть ли не настаивает на своей вине.

— Да, это так… но… — Мартин развел руками, — но мы пока не имели возможности его допросить. Поэтому решили сначала поговорить с вами.

— Ради бога… Только я не совсем понимаю, чем могу быть вам полезен.

— Мы проверили списки телефонных разговоров, которые велись из дома Бритты. И там трижды фигурирует ваш домашний номер.

— Да… Один из этих звонков я помню точно. Несколько дней назад Герман позвонил и попросил прийти навестить Бритту. У нас уже много десятилетий не было никаких контактов, поэтому я очень удивился. Но когда он рассказал, что у нее болезнь Альцгеймера, до меня дошло, что Герман пытается как-то оживить ее разум. Скорее всего, надеялся, что встреча с прошлым поможет ей встряхнуться…

— Значит, поэтому вы и пошли к ним? — Паула не сводила с него глаз. — Герман хотел, чтобы Бритта повидала кого-то из своего детства?

— Да… во всяком случае, он так сказал. Мне было немного странно, потому что мы не были в те годы близко знакомы, Бритта скорее дружила с Эриком, а не со мной… Но я подумал, что такой визит ничему не может повредить. А в моем возрасте, знаете ли… Воспоминания — одно из немногих удовольствий, которые человек может себе позволить.

— И как прошел визит?

— Какое-то время она была вполне коммуникабельна. Мы немножко поболтали, повспоминали детство… а потом… болезнь взяла свое, и мне уже не было смысла оставаться… я извинился и ушел. Страшная болезнь. И страшная трагедия.

— А звонки в начале июня? — Мартин сверился с записями. — С вашего телефона на их… второго числа, потом… Бритта или Герман звонят на ваш номер… Это третье июня, и, наконец, четвертого июня они звонят вам опять.

Аксель покачал головой.

— Про эти звонки я ничего не знаю. Должно быть, с ними разговаривал Эрик. Но я почти уверен, что повод был тот же. Собственно, это совершенно естественно: Бритта куда охотнее повидалась бы с Эриком, чем со мной, если уж ее потянуло на воспоминания. Они очень дружили… Впрочем, я уже это говорил.

— Может быть… но самый-то первый разговор был с вашего телефона, — не унимался Мартин. — У вас нет никаких догадок, почему Эрик решил им позвонить?

— Я и об этом говорил… Мы с братом, конечно, жили под одной крышей, но в дела друг друга не вмешивались. Понятия не имею, почему Эрик ни с того ни с сего позвонил Бритте. Они не виделись столько лет… Но кто знает — может быть, ему тоже захотелось предаться воспоминаниям. В пожилом возрасте такое случается. Говорят, это один из симптомов склероза: прошлое догоняет человека и приобретает для него особую важность. Воспоминания становятся все ярче и ярче…

Сказав эту дежурную фразу, Аксель вдруг понял, какой глубокий смысл в ней заложен. Он увидел издевательски хохочущие лица, бегущих к нему людей… Он судорожно вцепился в ручки кресла. Сейчас не тот случай, чтобы позволить себя догнать.

— Значит, вы думаете, что Эрику пришла в голову такая же мысль — возродить старую дружбу? — спросил Мартин.

— Думаю, да. — Руки Акселя постепенно разжались. — Но точно сказать не могу. Такое объяснение лежит на поверхности.

Мартин переглянулся с Паулой. Разговор с Акселем почти ничего не прояснил, но у него все равно было чувство, что они видят только мелкие осколки чего-то очень и очень значительного.

Проводив полицейских, Аксель опять подошел к окну. И опять перед глазами поплыли лица, лица, лица…

— И что нового в библиотеке? — Патрик, сияя, вышел ей навстречу.

— Э-э… я не была в библиотеке, — сказала Эрика с плутовской интонацией.

— А где же ты была? — грозно спросил он. Майя уснула после обеда, и он прибирал со стола.

— У Кристины. — Эрика прошла в кухню.

— У какой Кристины? О… у мамы? — Вид у Патрика был крайне удивленный. — С какого перепугу? У тебя, случайно, нет температуры? — Он подошел и положил руку ей на лоб.

Эрика отмахнулась.

— А что здесь странного? Это же моя свекровь! Ничего удивительного! Человеку вдруг пришло в голову навестить мать любимого мужа.

— Вот именно — вдруг, — засмеялся Патрик. — Давай выкладывай, что тебе от нее надо.

Эрика вкратце рассказала, как чуть ли не у дверей библиотеки вспомнила, что ее мать когда-то дружила с Кристиной и если кто и может что-то рассказать об Эльси, так это она, Кристина. Рассказала, как взволнована была Кристина, как поведала, что Эльси была влюблена в беженца из Норвегии…

— А потом она замолчала, — разочарованно сказала Эрика. — Не хотела говорить… а может быть, ей ничего больше не известно. Не знаю… Но по ее рассказу выходит, что Ханс Улавсен бросил маму. Уехал в Норвегию, и с концами… Во всяком случае, Кристине так сказала Эльси.

— Непонятно, что ты собираешься делать дальше? — спросил Патрик, убирая в холодильник остатки обеда.

— А что тут непонятного? Попытаюсь его разыскать. — Эрика пошла в гостиную, но остановилась. — Кстати, я думаю, нам надо пригласить Кристину в воскресенье. Пусть поиграет с Майей.

— А вот теперь никаких сомнений не остается. У тебя точно температура. — Патрик засмеялся. — Конечно, сейчас же ей позвоню. Если она сможет — у нее же вечно куча дел.