Вот качусь я в санках

При одном упоминании Масленицы вспоминаются вкусные горячие блины. Помню, дед Василий говорил: «Где блины, там и мы». А катания по селу? Лошадей наряжали в лучшую сбрую, с погремушками и колокольчиками, запрягали в «сани с подрезами».

Не в «розвальни» или «дровни», на которых возили лес, дрова и другие хозяйственные грузы, а в сани, сделанные для праздничных и торжественных выездов: свадеб, посещения родственников, поездки на базар и т. д.

Деревянные тонкие полозья, спереди загнутые колесом, были обиты железными полосами для лучшего скольжения по снегу. Кузов, сделанный из фанеры и других легких материалов, окрашивался в черный или коричневый цвет. Эти сани были чрезвычайно легки: и по весу, и в движении. И сейчас такие сани можно еще встретить на селе.

В день Масленицы в сани впрягали двух—трех лошадей, сажали в них ребятню, укрывали от холода тулупом и катали по улицам села. Причем с ветерком. Сажали и соседских ребятишек. Так проходила Масленица из года в год.

Но мне на всю жизнь запомнилось катание в Масленицу в 1929 году. Мне тогда было 12 лет. В нашем селе крестьяне объединились в два колхоза. Рабочий скот, лошадей свели в общую конюшню. У нас во дворе остался жеребенок, каряя кобылка. Ее оставили мне на попечение. Я ее кормил, поил, чистил и водил в центр села на лечение к ветеринару. Я сдружился с ней, и она меня понимала и слушалась.

Наступила Масленица. Лошади в колхозе, а покататься — ох, как хочется. Я стал упрашивать отца и деда, чтобы они разрешили мне запрячь молодую, еще не объезженную кобылицу, благо «сани с подрезами» стояли во дворе. Долго, не один день, со слезами на глазах пришлось упрашивать, подключил к этому мать и бабушку, которые сочувствовали мне. Наконец, получил «добро».

Я выехал со двора и направился на окраину села. Все шло хорошо: туда был небольшой подъем. Но когда повернул обратно с окраины, ситуация изменилась. Сани стали накатываться на лошадь, бить ее по задним ногам. Моя кария кобылка стала разгоняться все быстрей и быстрей. Я крепко держал вожжи и пытался сдержать. От копыт в лицо летели комки снега, и я ничего не видел.

Момент, и моя лошадь и я оказались во дворе Червяковых, живших через пять дворов от нас. Калитка в их двор была открыта, и моя кобылка влетела в нее. Сани ударились о верею (толстый столб). Постромки отстегнулись, а вожжами меня выбросило из саней во двор. У меня прервалось дыхание. Видимо, при столкновении с вереей я крепко ударился грудью. Поднявшись с земли, я увидел хозяина двора, которого односельчане называли «Яшкой чесучим»: при разговоре с людьми он всегда чесал затылок. Не знаю, какой в этот момент у меня был вид, но хозяин встревожено сказал:

— Ну что, прокатился? Могло быть еще хуже. Нельзя так!

Постепенно дыхание возвратилось, лошадку я снова запряг в сани и привел на свой двор. Так закончилась моя последняя Масленица.

Воришки

В нашем саду была вишня, терн, китайка, груши (дули) малина, смородина. У соседки же, полноватой и крупноватой вдове Арины Григорьевны Проскуриной, было полно яблонь, их посадил, наверно, ее отец, дед Никанор. По-уличному их звали Никаноркиными. Плоды крупные, румяные. С завистью и вожделением смотришь на них. Однажды, когда мне было лет девять или десять, решился. Перелез через плетень и сорвал два плода. В другие разы во время дождя или сильного ветра подбирал их с земли. Так продолжалось до...

В село в гости, наверно, к Ратниковым, жившим наискосок от нас, приехали из Ашхабада родственники. Среди них был мальчик моих лет. Он привез большой красно-голубой резиновый мяч и научил нас, ребятишек играть в футбол. Мы знали игру с мячом только лапту. Теперь же, разделившись на команды, гоняли мяч ногами. Я подружил с ним.

Однажды мы с ним отвели наших лошадей на луга и возвращались через наш огород и сад. Я угощал его своими плодами и ягодами. Но он засмотрелся на желтые, румяные соседские яблоки.

— Что, хочешь, — спросил я.

— Да-а!

— Лезь, — предложил я. Но он отказался. Тогда, сняв с него новую городскую фуражку, я перелез через плетень и стал собирать желаемые плоды. Вдруг слышу женским, тонким голосом крик. Мигом перемахнув через ограду бросился бежать. Нас не поймали, но городская фуражка осталась под яблоней. Мой друг заревел и пошел домой.

Я же долго скрывался за садами и огородами. Только, когда все уже спали, ночью тихо, незаметно пришел домой. На другой день Арина Григорьевна простила нас, отдала фуражку, а я больше никогда не наведывался в ее сад за яблоками.