Легенда о любви

Под вечер в рогожном куле, который я взял у тети Груни, я нес к Владимиру Сергеевичу из колхозной кладовки мой аванс.

Выдал мне его одноглазый мужичок. Мне казалось, что он в колхозе какой-то большой начальник, а на самом деле это был простой кладовщик. И притом какой-то чудной. Вместо полупудовой гири при взвешивании картошки он поставил пудовую. А отпуская килограмм меду, он ошибся на полкило. Потом, правда, он заметил свою ошибку и набросился на меня за то, что я его не поправил. Но мне, вошедшему со света в полусумрачную кладовую, просто не было видно ни гирь, ни чашек весов.

Выдавая мне квашеную капусту в кочанах и огурцы, он приговаривал:

– Вы небось уж сегодня пировать будете. Ежели что, можете позвать. Я к вашим услугам. А чего это председатель так расщедрился: и на работу поставил, и вот уж продукты, пожалте!

– Строительных рабочих готовит, - ответил я. Мне было противно смотреть на этого человека. И хоть неудобно было себя хвалить, я добавил: - Он почувствовал, что человек хочет по-настоящему работать.

– А я, значит, не хочу? - насторожился одноглазый. А ну-ка клади капусту обратно за оскорбление при служебных обязанностях!

Я выложил из мешка мокрый кочан.

– Вот так! А теперь можешь его взять обратно. И ты не раздражай мои нервы.

Как таких дураков держат на работе, не понимаю. А может быть, это он только со мной так себя ведет, издевается?

Мне очень хотелось размахнуться мешком картошки и трахнуть этому типу по роже. И в правлении он мне помешал, и тут кочевряжится… Но я должен был терпеть. Чуть бы я взбунтовался, он мог закрыть свою кладовку и сказать:

«Зайдете завтра!». А до завтра мы ждать не могли.

По дороге к шалашу со мной произошло еще одно событие.

На узкой тропинке, которая шла через высокую рожь, я встретил Нарика и Гарика. Они словно меня поджидали.

– А ну, постой-ка! - схватил меня за мешок длинноволосый Нарик. - Ты что несешь?

– Картошку, - ответил я и хотел пройти мимо.

– А ты не торопись, - загородил дорогу щуплый Гарик, растопырив руки. - Положи на землю, мы сейчас проверим. На колхозном поле выкопал?

– Я в кладовой получил.

– У Филимона? - спросил Гарик и прикрыл свой левый мышиный глаз.

– У Филимона.

– А где накладная?

– Какая накладная?

– При каждом товаре должен быть документ! - сказал Нарик и дал мне затрещину.

Дело оборачивалось худо. Драться я не мог. На спине у меня лежал мешок, а в правой руке я нес банку с медом.

Я втянул голову в плечи и спросил:

– Двое на одного, да?

Но они меня даже не удостоили ответом. Гарик нахально засунул указательный палец в банку и облизал его.

– Нарька! - вдруг обрадовался он. - Сплошная потрясенка! Ей-богу, мед!

Если бы у меня в руках был тот самый дрын, который мы изготовили для врагов в шалаше, ух и устроил бы я этим типам медовое угощение!

Пусть они вдвоем в конце концов и отдубасили бы меня - один Нарька был в два раза выше меня, - но кому-нибудь я бы все-таки оставил на память фонарь. Я парень был отчаянный. Помирать - так с треском!

А теперь я должен был стоять и смотреть, как эти два На-Гарика (так мы их стали называть чуть позже), отняв у меня банку, макали в нее пальцы и пожирали мой труд.

Я не понимал, в чем дело. Почему они напали на меня? И только когда они вылизали весь мед и забросили банку в рожь, я понял.

Нарик поднес к моему носу кулак и сказал:

– На, понюхай. Чуешь, чем пахнет? Будете Зойку к себе зазывать, сделаем из вас антрекоты с гарниром.

– И студень! - добавил Гарик и тоже поднес кулак к моему носу. - Ультиматум предъявлен, а за остальное пеняйте на себя!

– Мы ее не зазывали, - сказал я, - Она сама к нам приходит.

– А кто ей пишет любовные записочки, как вы там называете… из Кара-Бумбы? - Гарик толкнул - меня плечом и вынул из своего кармана записку Владимира Сергеевича: - «Зоя! Я вас очень прошу, достаньте немножко пенициллина. Я». Это не ваше послание?

Я был поражен: значит, Лешка тоже побывал в их лапах?!

– Вам ясно наше предложение? Вы свободны!

И, получив от Нарика оплеуху, я отправился восвояси. Владимира Сергеевича я застал у костра. Он помешивал кофе. Черно-бурая пена, словно лихо сдвинутый набок берет, лежала на кастрюле.

Под удивленным взглядом Владимир Сергеевича я сбросил на землю мешок и спросил:

– Ну, как себя чувствуете?

– Немножко отпустило… Только слабость, - через силу улыбнулся Владимир Сергеевич. - А это что? - Он указал ложкой на мешок.

– Первый заработок! - сказал я. - Я тут еще немножко гуляшу принес. А Лешка еще не приходил?

– Пришел.

– А где он?

– Твой дружок арестован! Вот такие дела, - бесстрастно сказал Владимир Сергеевич.

– Как арестован?

У меня задрожали коленки.

– А очень просто: схвачен и брошен в кутузку! За темные махинации с фотоаппаратом!

– И он уже сидит?

– Сидит!

– И что теперь будет - суд?

– Сначала следствие, а потом суд.

– Надо немедленно поехать в Москву к его маме! - не на шутку всполошился я.

– Не надо! - вдруг раздался из шалаша Лешкин голос. - Судить судите, а моей маме ничего не говорите!

– Арестованный, молчать! - приказал Владимир Сергеевич и обратился ко мне: - В нашем коллективе морально-бытовые разложения.

– А что же он натворил?

У меня уже немного отлегло от сердца.

– Да ерунда какая-то! Меня оклеветали, а вы уж тут раскудахтались! - сказал Лешка, высунув из шалаша голову.

– Я кому сказал? - прикрикнул на него Владимир Сергеевич. - Будешь разговаривать только на следствии!

– Ха-ха! Следствие! Это беззаконие! - отозвался Лешка. - Требую прокурора!

Владимир Сергеевич ему больше не отвечал. Он с интересом выкладывал из мешка мое добро и, подробно расспросив о том, где я его достал, радостно воскликнул:

– Вот молодец! Хвалю. Сейчас будем ужинать. И так как у нас сегодня праздник по случаю первого заработка, с нашего масла запрет я снимаю.

– Ура-а! - закричал из шалаша Лешка.

– А ты не радуйся, это тебя не касается! - ответил Владимир Сергеевич.

– Мне сегодня из-за вас морду набили, - проворчал Лешка, - а вы меня голодом морите! Где справедливость?

– Ты знаешь, чем этот ребенок около дома отдыха занимался? - посмотрев на меня, сказал Владимир Сергеевич.

– Чем?

– Кустарным промыслом!

– Не понимаю.

– А тут и понимать нечего. Он фотографировал отдыхающих! И брал с них деньги. По гривеннику за карточку. Я мешки за гривенник таскал, а он карточки! Набил полные карманы денег и сказал, что завтра принесет снимки. Ну, все были довольны, а потом один из отдыхающих хотел ему помочь вытащить кассету, раскрыл фотоаппарат, и оказалось, что в нем не двигается пленка.

– А я знал, что у меня перемотка не работает? - закричал Лешка. - Не знал! А раз не знал, значит, не виноват!

– Ну, когда раскрылся обман, - продолжал Владимир Сергеевич, - этот кустарь-одиночка бросился бежать. Его поймали, арестовали… -…велели паспорт показать! - сообщил из застенка Лешка.

– Имей в виду: хорошо смеется тот, кто смеется последний! - сказал ему Владимир Сергеевич и закончил рассказ: - И вот привели сюда. Ну, что будем с ним делать?

– Это что, следствие или уже суд? - спросил Лешка.

– Суд! - сказал я.

– Нет, погодите, - вылез Лешка из шалаша, - дайте, мне слово! Во-первых, надо установить, для кого я фотографировал. Для себя лично или для всех нас - это раз. Во-вторых, отметим: я не просто снимал, а культурно обслуживал население. А в-третьих, скажите, кто ограничивал меня? Никто! Я имел право пойти на станцию и помогать нести дачникам сумки? Я имел право показывать людям, где тут можно снять дачи? Но я не пошел на это. А если в доме отдыха вышла осечка, то я тут ни при чем!

– У тебя в голове осечка вышла, - сказал Владимир Сергеевич. - Ты должен был найти себе общественно-полезную работу, а не легкую халтуру, понимаешь? Мы ведь об этом уговаривались?

– А у меня голова закружилась, когда мне Нарька по шее дал около пляжа. И у меня все мысли рассыпались! - с невинными глазками сказал Лешка.

– Ладно, - сказал Владимир Сергеевич. - Если ты упорствуешь и не признаешь свою ошибку, знай, что к концу нашей шалашной жизни никакого диплома ты не получишь!

– Диплома?! А какого? - спросил я, удивленный.

– Об этом только я знаю! - сказал Владимир Сергеевич. - Доживете - увидите!

Тем временем, пока мы разговаривали, у нас уже сварилась картошка, и мы сели ужинать. Лешка насупился и ел молча.

В лесу уже стемнело. Стал накрапывать мелкий дождь. От костра наши лица были черно-красными. Если бы кто-нибудь посмотрел на нас со стороны - точь-в-точь разбойники пируют!

И в этот момент, ведя перед собой велосипед, к нам пришла Зойка! На ней был голубой плащ с капюшоном и высокие резиновые ботики.

– Владимир Сергеевич, что с вами? - положив велосипед на землю, быстро спросила она.

– Да ангина… - слабым голосом ответил наш вождь.

– Ну, это дело поправимое. Вы знаете? Минут пятнадцать назад ко мне под окно пришли Нарик и Гарик и стали меня разыгрывать какой-то запиской. А я эту бумажку вырвала у них, захлопнула окно и все прочла!

– Это они у меня ее отняли! - сказал Лешка. - Я шел к тебе, а они напали…

– Это возмутительно! - сказала Зойка. - Честное слово, пойду к Нарькиному отцу. Он как раз сегодня приехал. Вот лоботрясы!

– Да плюньте на них! - Владимир Сергеевич пожал Зойкину руку. - Мы сами с ними рассчитаемся. Дайте только встану! А вы мне что-нибудь принесли?

– Принесла. Только пенициллин не в таблетках, а в ампулах. Подойдет? У нас другого не было.

– А кто ж ему укол сделает? - удивился я.

– Я, - ответила Зойка. - Я тут все привезла: стерилизованный шприц, иголку, спирт. Это у папы всегда дома есть. Вы доверитесь мне, Владимир Сергеевич?

– Пожалуйста! А иголку не поломаете?

– Не волнуйтесь, я уж не первый раз. Я бы и папу сюда привела, но он в Москве. У него сегодня операция… Только вот здесь очень мало света!

Я молча раскрыл на перочинном ноже отвертку, снял с переднего колеса велосипедную динамку и переставил ее на вилку заднего колеса. Потом я перевернул велосипед вверх ногами, установил его на седле и на руле и приказал Лешке:

– А ну-ка, арестант, крути педали!

Из маленькой фары, которую я держал в руках, брызнул ослепительный свет.

Такой эксперимент я не раз устраивал у себя дома и даже пытался под жужжание динамки учить уроки: так было интереснее, чем при электрической лампочке. Но Зойке сейчас, видимо, показалось, что я гениальный изобретатель. Она закричала:

– Ой, какая прелесть! Юрка, ты просто золото! Как ты додумался?

«Нет, Зоя, это ты золото!» - сказал я про себя.

Зойка протерла пинцет ваткой со спиртом и вынула из никелированной коробочки шприц. Я освещал велосипедным фонариком ее пальцы. Они работали быстро и уверенно.

Вот Зойка уже перелила пенициллин из ампулы в стеклянную трубочку, просунула в кольцо на поршне большой палец и сказала:

– У меня готово!..

Укол она сделала в одно мгновение. Потом разобрала шприц и снова уложила в коробочку.

Мы дали в руки Зойке тарелку с вареной картошкой.

Владимир Сергеевич позволил из неприкосновенного запаса раскрыть банку с судаком в томатном соусе, и пир на весь мир закипел.

Несмотря на то что мы съели по две тарелки картошки и выпили полную кастрюльку кофе, после ужина мы еще стали печь картошку.

Мы вытащили из шалаша постельные принадлежности и, расположившись на них, стали смотреть в костер.

Огня уже не было, только тлели малиновые угли, да по краям очага вспыхивали сосновые иголки.

Зойка, поджав ноги и покусывая травинку, сидела рядом со мной. Мой локоть, которым я поддерживал подбородок, касался ее руки.

– Вот в такие часы хорошо рассказывать легенды, улыбнулся Владимир Сергеевич. - Мне часто рассказывал их тот старик, который подарил мне женьшень.

– Какой женьшень? - спросила Зойка. - Корень?

– Да, - ответил он. - Это такой у меня талисман.

– Если Владимир Сергеевич его потеряет, то потеряет свое сердце, - пояснил я.

Я сделал ударение на слове «сердце» и почувствовал, как у меня под локтем шевельнулась Зойкина рука.

– А ну их… эти легенды! - сказал Лешка-фольклорист. - Они все про любовь! Давайте лучше анекдоты!

Но вдруг Зойка сказала:

– Мальчики, а кто меня пойдет провожать?

Мы с Лешкой переглянулись.

– Да посидите еще, куда вам торопиться? - отозвался Владимир Сергеевич.

– Нет, меня уже дома ждут.

– А сегодня Владимира Сергеевича очередь! - будто шутя сказал я.

– Ну, куда ему! - Зоя махнула рукой. - А может быть, ты, Лешка, теперь пойдешь?

– Я не могу, я под арестом!

– Трусишки вы, вот что я вам скажу! - улыбнулась Зойка и отдернула руку от моего локтя. - А теперь слушайте: я вас нарочно проверяла. Мои родители уехали в Москву, и я остаюсь вместе с вами.

– Вот и отлично! - сказал Владимир Сергеевич, почему-то обрадовавшись. - Свистать всех наверх! Нашей Белоснежке стелить в шалаше, а семь гномов будут спать около костра!

Зойке мы сделали постель прямо пуховую. Стелили ей при свете электрофары: сбили в одну кучу все листья в шалаше, отдали ей самую мягкую подушку и самое теплое одеяло.

Чего греха таить, мы с Лешкой думали: слава богу, что не пошли провожать! Куда идти: кругом темь, страшно! И вскоре все уснули. А я лежал и думал: а почему почти все легенды только об одном - о любви? И почему, когда Зойка с нами, не только мы, мальчишки, но даже и Владимир Сергеевич какой-то другой становится? А ведь он-то старше Зойки почти на девять лет!

В предутренней мгле я, поеживаясь, чуть приоткрыл глаза и в полусне усмехнулся: «Показалось!» Я увидел, что в глубине кустарника на краю тропинки, ведущей к шалашу, будто бы стояло что-то черное и мохнатое.