Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава xXXIV. Стол в капитанской каюте
Полдень. Стюард Пончик, высунув из люка бледную булку своей физиономии, приглашает к обеденному столу своего хозяина и господина, который, сидя водной из шлюпок на юте, только что кончил определять положение солнца итеперь молча вычисляет широту, исписывая цифрами специально выделенную дляэтой процедуры гладкую овальную площадку на верхней части собственнойкостяной ноги. Он не обращает на слова слуги ни малейшего внимания, можноподумать, что он их не слыхал. Однако немного погодя он поднимается, ухватившись за ванты бизани, повиснув на них, перебрасывает свое тело напалубу и, ровным, невыразительным голосом проговорив: " Обедать, мистерСтарбек", - скрывается в капитанской каюте. Когда замирает последнее эхо его султанских шагов и Старбек, первыйэмир, может с полным основанием предположить, что капитан уселся за стол, тогда и Старбек, очнувшись от бездействия, несколько раз обходит палубу, сважным видом заглянув по пути в нактоуз, а потом, не без любезностипроговорив: " Обедать, мистер Стабб", - спускается в каюту. Второй эмирнекоторое время медлит у снастей, а затем, слегка подергав грота-брас иубедившись, что эта важная снасть не подкачает, тоже подчиняется древнемуобычаю и, скороговоркой бросив: " Обедать, мистер Фласк", - спускается вследза своими предшественниками. Но третий эмир, оставшись теперь на шканцах в полном одиночестве, чувствует, видимо, большое облегчение, словно избавившись от какой-то обузы; хитро подмигивая направо и налево, он скидывает башмаки и пускается плясатьогневую, но бесшумную джигу прямо над головой Великого Турка, а потом, необычайно ловким взмахом руки запустив шапку на верхушку бизани, где она иповисла чин чином, как на вешалке, направляется к люку с веселыми ужимками -покуда его видно с палубы, - и замыкает с музыкой всю процессию, сводя темсамым на нет всякую торжественность. Однако внизу, перед тем как ступитьчерез порог капитанской каюты, он останавливается, и вот, словно поволшебству подменив свою физиономию, независимый, веселый коротышка Фласкявляется пред очи Короля Ахава в роли Жалкого Раба. В ряду всевозможных странностей, порожденных крайней искусственностьюкорабельного этикета, видное место принадлежит тому обстоятельству, чтонекоторые судовые командиры, на палубе способные в острые моменты держатьсебя по отношению к старшему с необходимой независимостью и смелостью, вдевяти случаях из десяти спустившись через секунду к обеду в капитанскуюкаюту, в тот же миг приобретают какую-то смиренную, а подчас даже изаискивающую, униженную манеру в обращении с тем же самым капитаном, которыйвосседает теперь во главе стола; удивительно, право, а иной раз так простосмешно. Откуда такая разница в поведении? Неразрешимая загадка? Не думаю.Роль Валтасара, царя вавилонского, и притом Валтасара не надменного, алюбезного, содержит в себе, без сомнения, некоторую долю мирского величия.Но тот, кто, исполненный истинно монаршего разумного духа, сидит с гостямиво главе своего собственного обеденного стола, такой человек неоспоримойсилой и властью личного влияния и всей царственностью положения намногопревосходит Валтасара, ибо не Валтасар - величайший из людей. Кто хотьоднажды угощал у себя обедом, тот испытал, что значит быть Цезарем. Таковауж волшебная сила монарха в обществе, и против нее не устоишь. Ну, а еслипомимо всего к ней еще прибавить ту верховную власть, какой по законуоблечен капитан корабля, то несложно будет путем умозаключений найти причинутого своеобразного корабельного обычая, о котором говорилось выше. Ахав восседал во главе своего инкрустированного китовой костью стола, подобный безмолвному, густогривому морскому льву на белом коралловом берегув окружении свирепых, но почтительных львят. Каждый в соответствии с рангоможидал своей порции. Они сидели перед Ахавом словно малые дети, хотя виднобыло, что сам Ахав ни в малейшей мере не кичится своим главенствующимположением. Как только старик взялся за нож, чтобы разрезать стоявшее передним жаркое, все три пары глаз в полном единодушии напряженно уставились нанего. Ни за какие блага в мире ни один из них не решился бы, наверное, нарушить святость этого мгновения малейшим замечанием, даже на такуюнейтральную тему, как погода. Какое там! Когда же Ахав, протянув нож ивилку, между которыми был зажат кусок жаркого, дал тем самым знак Старбекупододвинуть вперед тарелку, старший помощник принял свою порцию мяса так, словно то была милостыня, и, разрезая его деликатно, вздрогнул слегка - ужне скрипнул ли он, упаси бог, ножом по тарелке, - и жевал его беззвучно, иглотал не без оглядки. Ибо подобно банкетам во Франкфурте по случаюкоронаций, на которых германский император глубокомысленно обедает вобществе семи имперских электоров, эти обеды в капитанской каюте тоже былиторжественными трапезами и проходили в полном и величественном молчании; аведь Ахав не запрещал разговаривать за столом, он только сам оставался нем.И Стабб начинал давиться, покуда возня крыс в трюме не спасала его, нарушаяна мгновение гнетущую тишину. А бедный коротышка Фласк, он изображал собоюкак бы младшего сына, маленького мальчика на томительном семейном пиршестве.Ему неизменно доставались все кости из солонины, как от курицы на его долюнепременно пришлись бы лапки. Если бы Фласк осмелел настолько, чтобы самомуположить себе мяса на тарелку, он в собственных глазах сравнялся бы спервостатейным вором и татем. Если бы он хоть раз сам протянул к блюду руку, никогда бы уж он не смог ходить с поднятой головой в этом честном мире; амежду тем Ахав ведь ему ничего не запрещал. И вполне вероятно, что, если быФласк сам положил себе кусок, Ахав бы даже и не заметил этого. Менее всегоотваживался Фласк брать масло. То ли он думал, что владельцы корабля были быпротив того, чтоб он портил маслом ясный, солнечный цвет своего лица; то лисчитал, что в долгом рейсе по безлюдным морям масло как продукт особо ценныйне предназначается для людей его ранга, - как бы то ни было, но масла он неел. Но это еще не все. Фласк последним садился за стол, но первым вставализ-за стола. Подумать только! Ведь тем самым обед Фласка был страшно стиснутво времени. Старбек и Стабб, оба они раньше него выходили на старт, и они жепользовались привилегией задерживаться за столом после его ухода. Если, например, у Стабба, который всего только на одну зацепку выше Фласка рангом, сегодня плохой аппетит и он не склонен поэтому задерживаться за столом, Фласку тогда приходится как следует поднажать, и все равно в этот день емууж толком не пообедать, ибо святейший обычай не позволяет Фласку позжеСтабба вернуться на палубу. Вот почему Фласк признался однажды в разговоре, что с тех самых пор, как он удостоился чести стать командиром, он всегдаходит голодный. Ибо то, что он успевал съесть, не утоляло его голода, атолько постоянно обновляло его. " Мир и довольство навсегда покинули мойжелудок, - думал Фласк. - Я теперь командир, но до чего бы мне хотелосьвыудить в кубрике свой прежний кусок говядины, как делал я раньше, когда былматросом". Вот вам плоды удачной карьеры; вот она тщета славы; вот всебезумие жизни! Да если хоть один матрос на " Пекоде" имел зуб против третьегопомощника Фласка, то стоило этому матросу пройти во время обеда на шканцы изаглянуть в капитанскую каюту, где Фласк сидел бессловесным дурачком передзловещим Ахавом, и он мог считать себя с лихвой отомщенным. Ахав и его три помощника составляли, если можно так сказать, первуюобеденную смену в капитанской каюте " Пекода". После того как все они, вобратном порядке, покидали каюту, бледнолицый стюард убирал со стола, вернее, просто оправлял торопливо холщовую скатерть, и тогда на пиршествокак законные наследники приглашались трое гарпунеров. Они на времяпревращали величественную капитанскую каюту просто в людскую. Удивителен был контраст между нечеловеческим напряжением, порожденнымподспудным деспотизмом, царившим за капитанским столом, и той беззаботнойвольностью, той буйной непринужденностью, той прямодушной грубостью, какимиотличались эти средние чины, гарпунщики. В противоположность своимкомандирам, которых пугал, казалось, даже скрип собственных челюстей, гарпунщики жевали пищу с таким смаком, что у них за ушами трещало и по всейкаюте отдавалось. О, они наедались, как боги, они набивали себе животы, каксуда в индийском порту набивают себе трюмы пряностями. У Квикега и Тэштигобыли такие чудовищные аппетиты, что бледному стюарду, дабы заполнитьпустоту, образовавшуюся со времени предыдущей трапезы, приходилось тащить настол солонину гигантскими кусками, целые филейные части, добытые, можно былоподумать, прямо из цельной бычьей туши. И если при этом он поворачивалсянедостаточно резво, если он оказывался не таким уж молниеносным" Одна-нога-здесь-другая-там", у Тэштиго был свой не слишком любезный способподгонять его - на манер гарпуна пуская ему в спину вилку. А как-то раз вприпадке веселья Дэггу решил помочь Пончику бороться с забывчивостью - онсгреб его в охапку, сунул головой на пустующую доску для резки хлеба и такдержал, покуда Тэштиго с ножом в руке ходил вокруг, готовясь приступить ксниманию скальпа. Естественно, что стюард со своей булкоподобнойфизиономией, этот отпрыск разорившегося пекаря и больничной сиделки, былчеловеком очень нервным и пугливым. Постоянное лицезрение темного, грозногоАхава и периодические буйные набеги трех дикарей превратили его жизнь всплошной трепет. Обычно, снабдив гарпунщиков всем, что им требовалось, онскрывался от них в своей маленькой кладовой и со страхом выглядывал оттудасквозь занавески на дверцах, покуда трапеза не подходила к концу. Стоило посмотреть на них, как они сидели, - Квикег против Тэштиго, одинослепительней другого, сверкая ровными зубами; а наискось от них, прямо наполу, - Дэггу, которого любая скамья вознесла бы траурной головой к самомупотолку каюты; при каждом движении его исполинского тела потрясались низкиедощатые переборки, словно от шагов перевозимого в трюме африканского слона.Но со всем тем огромный негр отличался удивительной умеренностью, я бысказал даже - утонченностью. Поразительно было, как это он умудрялся такиминебольшими - сравнительно - глотками поддерживать жизнь, разлитую по егогромоздкому, царственному, великолепному телу. Надо полагать, этотблагородный дикарь мог досыта напитаться и допьяна напиться щедрым воздухом, через расширенные свои ноздри втягивая в себя жизнь из высших сфер. Не нахлебе да мясе вырастают исполины. Другое дело - Квикег; он во время едывполне по-земному, по-варварски чавкал - звук довольно неприятный, так чтодрожащий Пончик невольно принимался разглядывать свои тощие руки: неостались ли на них следы от зубов. А когда раздавался голос Тэштиго, требовавшего, чтоб стюард появился и дал им обглодать свои косточки, простодушного Пончика начинало тут так трясти, что вся посуда, развешеннаяпо стенам кладовой, грозила попадать на пол. Да и оселки, которые носили вкарманах гарпунеры, чтобы вострить остроги и прочее оружие, и на которых ониво время обеда принимались демонстративно точить свои ножи; эти точильныекамни с их визгливыми голосами тоже мало способствовали успокоению бедногоПончика. Разве мог он забыть, например, как Квикег, живя у себя на острове, наверняка был повинен в кое-каких душегубных пиршественных бестактностях? Беда, Пончик, беда! Плохо приходится белому лакею, который долженприслуживать каннибалам. Не салфетку следует ему повесить на левый локоть, ащит. Тем не менее, к величайшей его радости, три морских воителя наконецвстают и уходят, и его суеверный, жадный до небывальщины слух улавливает накаждом шагу воинственный звон их костей, точно звон мавританских ятаганов, погромыхивающих в ножнах. Однако, несмотря на то что эти дикари обедали в капитанской каюте идаже, как считалось, жили здесь, - все же, будучи от природы отнюдь неоседлыми, они появлялись тут только на время совместных трапез, да еще передсном, проходя через каюту в свое собственное жилище. В этом вопросе Ахав не составлял исключения среди прочих американскихкапитанов-китоловов, точно так же, как и все они, придерживаясь того мнения, что каюта по праву принадлежит именно ему, а остальные всякий раздопускаются сюда исключительно благодаря его любезности. Так что уж если поправде говорить, то помощники и гарпунеры на " Пекоде" жили не в каюте, а внеее. И, входя, они каждый раз уподоблялись входной двери, которая намгновение поворачивается внутрь жилища, чтобы тотчас же снова очутитьсяснаружи, и, как правило, пребывает на открытом воздухе. Да и немного онипроигрывали на этом; в каюте царил дух необщительности; кроме как по делу, кАхаву было не подступиться. Принадлежа формально к христианскому миру, Ахавна деле был ему чужд. Он жил среди людей, как последний медведь-гризли назаселенных людьми берегах Миссури. И подобно тому как этот дикий леснойвождь Логан с уходом весны и лета забирался в дупло и там зимовал, посасываясобственные лапы, так и душа Ахава суровой вьюжной зимой его старостизапряталась в дуплистый ствол его тела и сосала там угрюмо лапу мрака.
Данная страница нарушает авторские права?