Глава 1 в обезьяньем доме

Итак, 13 примерно января 1622 года, в Париже, у господина Жана-Батиста

Поклена и его супруги Марии Поклен-Крессе появился хилый первенец. 15 января

его окрестили в церкви Святого Евстафия и назвали в честь отца

Жаном-Батистом. Соседи поздравили Поклена, и в цехе обойщиков стало

известно, что родился на свет еще один обойщик и торговец мебелью.

У каждого архитектора есть свои фантазии. На углах приятного трехэтажного

дома с острой двускатной крышей, стоявшего на углу улиц Святого Онория и

Старых Бань, строитель XV века поместил скульптурные деревянные изображения

апельсинных деревьев с аккуратно подрезанными ветвями. По этим деревьям

цепью тянулись маленькие обезьянки, срывающие плоды. Само собою разумеется,

что дом получил у парижан кличку обезьяньего дома. И дорого обошлись

впоследствии комедианту де Мольеру эти мартышки! Не раз доброжелатели

говорили о том, что ничего удивительного нет в карьере старшего сына

почтенного Поклена, сына, ставшего гороховым шутом. Чего же и требовать от

человека, выросшего в компании гримасниц обезьян? Однако в будущем комедиант

не отрекся от своих обезьян и на склоне жизни уже, проектируя свой герб,

который неизвестно зачем ему понадобился, изобразил в нем своих хвостатых

приятельниц, карауливших отчий дом.

Дом этот находился в шумнейшем торговом квартале в центре Парижа,

недалеко от Нового Моста. Домом этим владел и в доме этом жил и торговал

придворный обойщик и драпировщик, Жан-Батист отец.

С течением времени обойщик добился еще одного звания-камердинера его

величества короля Франции. И это звание не только с честью носил, но и

наследственно закрепил за своим старшим сыном Жаном-Батистом.

Ходил слушок, что Жан-Батист отец, помимо торговли креслами и обоями,

занимался и отдачею денег взаймы за приличные проценты. Не вижу в этом

ничего предосудительного для коммерческого человека! Но злые языки

утверждали, что будто бы Поклен-отец несколько пересаливал в смысле

процентов и что якобы драматург Мольер, когда описывал противного скрягу

Арпагона, вывел в нем своего родного отца. Арпагон же этот был тот самый,

который одному из своих клиентов пытался в счет денег всучить всякую

рухлядь, в том числе набитое сеном чучело крокодила, которое, по мнению

Арпагона, можно было привесить к потолку в виде украшения.

Не хочу я верить этим пустым россказням! Драматург

Мольер не порочил памяти своего отца, и я не намерен ее порочить!

Поклен-отец был настоящим коммерсантом, видным и уважаемым представителем

своего почтенного цеха. Он торговал, и над входом в обезьянью лавку

развевался честный флаг с изображением все той же обезьяны.

В темноватом первом этаже, в лавке, пахло краской и шерстью, в кассе

звякали монеты, и целый день сюда стремился народ, чтобы выбирать ковры и

обои. И шли к Поклену-отцу и буржуа и аристократы. В мастерской же, окнами

выходившей на двор, столбами стояла жирная пыль, были нагромождены стулья,

валялись куски фурнитурового дерева, обрезки кожи и материи, и в этом хаосе

возились, стучали молотками, кроили ножницами покленовские мастера и

подмастерья.

В комнатах второго этажа, выше флага, царствовала мать. Там слышалось ее

постоянное покашливание и шум ее гроденаплевых юбок. Мария Поклен была

состоятельной женщиной. В шкафах ее лежали дорогие платья и куски

флорентийских материй, белье из тончайшего полотна, в комодах хранились

колье, браслеты с алмазами, жемчуга, перстни с изумрудами, золотые часы и

дорогое столовое серебро. Молясь, Мария перебирала перламутровые четки. Она

читала Библию и даже, чему я мало верю, греческого автора Плутарха в

сокращенном переводе. Она была тиха, любезна и образованна.

Большинство ее предков были обойщики, но попадались среди них и люди

других профессий, например музыканты и адвокаты.

Так вот, в верхних комнатах обезьяньего дома расхаживал белокурый

толстогубый мальчик. Это и был старший сын Жан-Батист. Иногда он спускался в

лавку и в мастерские и мешал подмастерьям работать, расспрашивая их о разных

разностях. Мастера посмеивались над его заиканием, но любили его. По

временам он сидел у окна и глядел, подперев щеки кулаками, на грязную улицу,

по которой сновал народ.

Мать однажды, проходя мимо него, похлопала его по спине и сказала:

- Эх ты, созерцатель...

И созерцателя в один прекрасный день отдали в приходскую школу.

В приходской школе он выучился именно тому, чему можно выучиться в такой

школе, то есть овладел первыми четырьмя правилами арифметики, стал свободно

читать, усвоил начатки латыни и познакомился со многими интересными фактами,

изложенными в " Житиях святых".

Так дела и шли, мирно и хорошо. Поклен-отец богател, детей родилось уже

четверо, как вдруг в обезьяний дом пришла беда. Весною 1632 года нежная мать

захворала. Глаза у нее стали блестящие и тревожные. В один месяц она

исхудала так, что ее трудно было узнать, и на бледных ее щеках расцвели

нехорошие пятна. Затем она стала кашлять кровью, и в обезьяний дом начали

приезжать верхом на мулах, в зловещих колпаках, врачи. 15 мая пухлый

созерцатель плакал навзрыд, вытирая грязными кулаками слезы, и весь дом

рыдал вместе с ним. Тихая Мария Поклен лежала неподвижно, скрестив руки на

груди.

Когда ее похоронили, в доме настали как бы непрерывные сумерки. Отец впал

в тоску и рассеянность, и первенец его несколько раз видел, как в летние

вечера отец сидел один в сумерках и плакал. Созерцатель от этого

расстраивался и слонялся по квартире, не зная, чем бы ему заняться. Но потом

отец плакать перестал и зачастил в гости в некую семью Флёретт. Тут

одиннадцатилетнему Жану-Батисту объявили, что у него будет новая мама. И

вскоре Екатерина Флёретт, новая мама, появилась в обезьяньем доме. Тут,

впрочем, обезьяний дом семейство покинуло, потому что отец купил другой дом.