Глава пятая. Вдруг, я и полсотни не сосчитал, раздался тихонечко стук в двери и что-то такое вползает, -- шуршит этаким чем-то твёрдым

Вдруг, я и полсотни не сосчитал, раздался тихонечко стук в двери и что-то такое вползает, -- шуршит этаким чем-то твёрдым. Тогда у них шалоновые мантоны носили, длинные, а шалон шуршит.

Без свечи-то темно у меня так, что ничего ясно не рассмотришь, что это за кукуруза.

Только от уличного фонаря чуть-чуть видно, что гостья моя, должно быть, уже очень большая старушенция. И однако, и эта с предосторожностями, так что на лице у нее вуаль.

Вошла и шепчет:

-- Где ты?

Я отвечаю:

-- Не бойся, говори громко: никого нет, а я дожидаюсь, как сказано. Говори, когда же твоя кукона поедет кофе пить?

-- Это, -- говорит, -- от тебя зависит.

И всё шепотом.

-- Да я, -- говорю, -- всегда готов.

-- Хорошо. Что же ты мне велишь ей передать?

-- Передай, мол, что я ею поражён, влюблён, страдаю, и когда ей угодно, я тогда и явлюсь, хотя, например, завтра вечером.

-- Хорошо, завтра она может приехать.

Кажется, ведь надо бы ей после этого уходить, -- не так ли? Но она стоит-с!

-- Чего-с!

Надо, видно, проститься ещё с одним червонцем. Себе бы он очень пригодился, но уж нечего делать -- хочу ей червонец подать, как она вдруг спрашивает:

-- Согласен ли я сейчас с нею послать куконе триста червонцев?

-- Что-о-о тако-о-ое?

Она преспокойно повторяет " триста червонцев", и начинает мне шептать, что муж её куконы хотя и очень богат, но что он ей не верен и проживает деньги с итальянскою графинею, а кукона совсем им оставлена и даже должна на свой счёт весь гардероб из Парижа выписывать, потому что не хочет хуже других быть...

То есть вы понимаете меня, -- это чёрт знает что такое! Триста золотых червонцев -- ни больше, ни меньше!.. А ведь это-с тысяча рублей! Полковницкое жалованье за целый год службы... Миллион картечей! Как это выговорить и предъявить такое требование к офицеру? Но, однако, я нашёлся: червонцев у меня, думаю, столько нет, но честь свою я поддержать должен.

-- Деньги, -- говорю, -- для нас, русских, пустяки. -- Мы о деньгах не говорим, но кто же мне поручится, что ты ей передашь, а не себе возьмёшь мои триста червонцев?

-- Разумеется, -- отвечает, -- я ей передам.

-- Нет, -- говорю, -- деньги дело не важное, но я не желаю быть тобою одурачен. -- Пусть мы с нею увидимся, и я ей самой, может быть, ещё больше дам.

А кукуруза вломилась в амбицию и начала наставление мне читать.

-- Что ты это, -- говорит, -- разве можно, чтобы кукона сама брала.

-- А я не верю.

-- Ну, так иначе, -- говорит, -- ничего не будет.

-- И не надобно.

Такими она меня впечатлениями исполнила, что я даже физическую усталость почувствовал, и очень рад был, когда её чёрт от меня унёс.

Пошёл в кофейню к товарищам, напился вина до чрезвычайности и проводил время, как и прочие, по-кавалерски; а на другой день пошёл гулять мимо дома, где жила моя пригляженая кукона, и вижу, она как святая сидит у окна в зелёном бархатном спенсере, на груди яркий махровый розан, ворот низко вырезан, голая рука в широком распашном рукаве, шитом золотом, и тело... этакое удивительное розовое... из зелёного бархата, совершенно как арбуз из кожи, выглядывает.

Я не стерпел, подскочил к окну и заговорил:

-- Вы меня так измучили, как женщина с сердцем не должна; я томился и ожидал минуты счастия, чтобы где-нибудь видеться, но вместо вас пришла какая-то жадная и для меня подозрительная старуха, насчёт которой я, как честный человек, долгом считаю вас предупредить: она ваше имя марает.

Кукона не сердится; я ей брякнул, что старуха деньги просила, -- она и на это только улыбается. Ах ты чёрт возьми! зубки открыла -- просто перлы средь кораллов, -- всё очаровательно, но как будто дурочкой от неё немножко пахнуло.

-- Хорошо, -- говорит, -- я няню опять пришлю.

-- Кого? эту же самую старуху?

-- Да; она нынче вечером опять придёт.

-- Помилуйте, -- говорю, -- да вы, верно, не знаете, что эта алчная старуха какою не стоющею уважения особою вас представляет!

А кукона вдруг уронила за окно платок, и когда я нагнулся его поднять, она тоже слегка перевесилась так, что вырез-то этот проклятый в её лифе весь передо мною, как детский бумажный кораблик, вывернулся, а сама шепчет:

-- Я ей скажу... она будет добрее. -- И с этим окно тюк на крюк.

" Я её вечером опять пришлю". " Я велю быть добрее". Ведь тут уже не всё глупость, а есть и смелая деловитость... И это в такой молоденькой и в такой хорошенькой женщине!

Любопытно, и кого это не заинтересует? Ребенок, а несомненно, что она всё знает и всё сама ведёт и сама эту чертовку ко мне присылала и опять её пришлёт.

Я взял терпение, думаю: делать нечего, буду опять дожидаться, чем это кончится.

Дождался сумерек и опять притаился, и жду в потёмках. Входит опять тот же самый шалоновый свёрток под вуалем.

-- Что, -- спрашиваю, -- скажешь?

Она мне шёпотом отвечает:

-- Кукона в тебя влюблена и с своей груди розу тебе прислала.

-- Очень, -- говорю, -- её благодарю и ценю, -- взял розу и поцеловал.

-- Ей от тебя не надо трёхсот червонцев, а только полтораста.

Хорошо сожаление... Сбавка большая, а всё-таки полтораста червонцев пожалуйте. Шутка сказать! Да у нас решительно ни у кого тогда таких денег не было, потому что мы, выходя из Польши, совсем не так были обнадёжены и накупили себе что нужно и чего не нужно, -- всякого платья себе нашили, чтобы здесь лучше себя показать, а о том, какие здесь порядки, даже и не думали.

-- Поблагодари, -- говорю, -- твою кукону, а ехать с нею на свидание не хочу.

-- Отчего?

-- Ну вот ещё: отчего? не хочу да и баста.

-- Разве ты бедный? Ведь у вас все богатые. Или кукона не красавица?

-- И я, -- говорю, -- не бедный, у нас нет бедных, -- и твоя кукона большая красавица, а мы к такому обращению с нами не привыкли!

-- А вы как же привыкли?

-- Я говорю: " Это не твоё дело".

-- Нет, -- говорит, -- ты мне скажи: как вы привыкли, может быть и это можно.

А я тогда встал, приосанился и говорю:

-- Мы вот как привыкли, что на то у селезня в крыльях зеркальце, чтобы уточка сама за ним бежала глядеться.

Она вдруг расхохоталась.

-- Тут, -- говорю, -- ничего нет смешного.

-- Нет, нет, нет, -- говорит, -- это смешное!

И убежала так скоро, словно улетела.

Я опять расстроился, пошёл в кофейню и опять напился.

Молдавское вино у них дёшево. Кислит немножко, но пить очень можно.