Холодная война в Борисово

Борисово — это маленький город, расположенный в двадцати семи километрах от Новосибирска, лежащий на краю скалистого обрыва, которому столетние сибирские ветры придали нынешнюю форму.

Борисовский детский дом располагался на территории бывшей православной церкви и школы, ворота которой уже давно были заперты.

Сама церковь была перестроена в клуб, где демонстрировались фильмы. Детский дом в это время помещался в здании старой школы. Дом священника превратили в прачечную, где стиралось всё бельё и одежда детей. В дальнейшем были пристроены ещё два здания; так что весь комплекс мог разместить до 100 - 120 воспитанников.

Борисово должно было стать заключительным пунктом моего пребывания в государственном учреждении, где занимались моим воспитанием. Здесь я должен закончить десятилетнее школьное образование и отсюда должен быть призван на службу в армию. Итак, Борисово будет моим домом на протяжении семи лет, так мне дали понять при прибытии сюда.

Сразу по приезде меня ожидал радостный сюрприз: кого я здесь увидел! - Иван Чернега!

- Иван! Где тебя схватили? Ты уже давно здесь?

- Сергей! - воскликнул он радостно и, подскочив, ударил меня по плечу. „Как я вижу, тебе больше счастья привалило. Так долго ты продержался на свободе. Собственно говоря, я хотел тебе показать, как можно выжить на улице. Но в этом деле ты мне нос утёр. Выходит, мне есть что у тебя поучиться! "

- Иван, ну, рассказывай, как здесь? Ты знаешь, что я имею ввиду?

- Гмм, оно почти также, как в В-И. Однако, есть люди, которым ты лучше дорогу не переходи. Один из них - дядя Александр Ничман, дядя Ничи, как мы его называем. Другая - директриса, Ирина Добровланская, мы её называем просто „толстая Ирина". Это самые опасные люди, лучше им не попадаться. Все остальные дяди и тёти такие же, как и в В-И. Не трогай их, и они тебя не тронут.

Выслушав его, я с пониманием кивнул. Но я заметил также, что Иван очень изменился за короткое время разлуки. Что могло на него так повлиять, - подумал я. Когда он представил меня своим новым Борисовским друзьям, я почувствовал радость детской дружбы.

Моя встреча с толстой Ириной состоялась сразу после моего прибытия, когда я был вызван в её кабинет. Предупреждения Ивана подтвердились. Это была полная, властная, зловредная особа. По её суровому взгляду я понял, что с нею общий язык не найдёшь. На своём белом кителе она носила орден Ленина. Это была высокая награда Советского правительства, которой удостаивались только те коммунисты, которые оказали Коммунистической партии чрезвычайную службу. Никто никогда не видел её без ордена. Непременно каждый должен был знать, что она та значительная персона, которая по приказу партии исполнила особое задание. Но это было в прошлом. По каким-то неизвестным причинам была она направлена теперь в Борисово. Разочарованно, огорчённо и озлобленно приняла она этот незначительный для себя пост.

Почти такой же вызывающей страх персоной был наш „старший" дядя Александр Ничман. Я никогда раньше не встречал такого мрачного и злонамеренного человека, как он. Я увидел его вскоре после беседы с директрисой. Это был высокий, коренастый, чрезвычайно сильный человек с необычайно вспыльчивым характером. Поэтому любая малейшая наша провинность могла для нас печально закончиться. И без предупреждений Ивана я бы понял, что с ним шутить нельзя. И я решил: по возможности впредь с ним не встречаться.

Так же, как и толстая Ирина, он уже пережил гораздо лучшие времена в Коммунистической партии: был он когда-то лётчиком военно-воздушных сил, но по неизвестным причинам его уволили из армии. Никто о нём ничего не знал, так как он умалчивал о своём прошлом. В округе шла молва, что его нетрезвое состояние стало однажды причиной падения его самолёта. Но даже предположения, что кто-то интересуется его прошлым, вызывало в нём приступ ярости.

Дядя Ничи воспринимал свою работу - тюремный охранник молодых преступников, как он её называл, - завершённым катастрофическим приземлением. Он был жестоким человеком, без единого проблеска дружелюбия. Свой гнев и разочарование из-за провалившейся карьеры, он вымещал на том, кто ему попадался под руку.

Многие из дядей и тётей работали здесь уже более двадцати-тридцати лет. За эти годы любая лучинка любви или заботы о нас, молодых, беззащитных, давно потухла. Молодые воспитатели, приезжавшие в Борисово, приносили с собой новые идеи, старались улучшить взаимоотношения между старшим и юным поколением. Но в течение одного лишь года они полностью менялись. Директриса и дядя Ничи так па их воздействовали, что их оставляла всякая идея, и они становились такими же апатичными, как и все остальные. Атмосфера страха господствовала в нашем детдоме. Мы боялись дядей и тётей. Те же боялись директрису и дяди Ничмана, которые, в свою очередь, боялись высшего партийного руководства. Итак, это был дом страха и ненависти. В первое время пребывания там у меня ещё возникло желание с кем-либо из дядей или тётей поговорить о своих проблемах. Я мечтал, чтобы кто-нибудь из взрослых иногда улыбнулись бы мне или спокойно со мной поговорили. Но вскоре я понял, что здесь это не принято.

Когда мы, младшие дети, поняли правила жизни взрослых, мы невольно влились в эту враждебную атмосферу. И в этой обстановке мы заключали тесную, порой на долгие годы, дружбу. Дружба, которая должна была противостоять и защитить нас от взрослых. Мы образовали тесное кольцо вокруг самых смелых, сильных и изощрённейших главарей нашего детдома.

Как жаждал я быть центром этого кольца! Я мечтал быть хоть кем-то признанным. Но так как вожакам было более тринадцати лет, а мне всего лишь десять, то у меня не было никаких шансов. Но однажды позвал меня Николай Поваляев и сказал: „Пойдём, поможешь нам." Я пошёл с ним туда, где собрались главари. Один из них, держа коробку с лампочками в руках, сказал: „Сергей, нам надо в некоторых местах зданий поменять перегоревшие лампочки. И просим тебя помочь нам."

- Сделаю, - сказал я. Эта просьба, особенно от такого уважаемого всеми товарища, льстила мне. „Что же я должен делать? " - спросил я.

- Пойдём, я покажу тебе, - сказал Николай.

И мы пошли. Я за Николаем, а все остальные за мной. Мы пришли в здание старой церкви, где теперь был кинозал.

- Видишь, - сказал Николай, показывая на высокий потолок здания, где висела лампочка, - вот, её надо поменять.

- Хорошо, - сказал я, - где лестница?

- В том-то и дело, что у нас её нет, - ответил он. Спешно побежали все остальные по залу и принесли стулья, которые они громоздили штабелями всё выше и выше.

- А как я туда доберусь? — удивился я.

- Очень просто, мы будем крепко держать стулья, и ты взберёшься. Не бойся, ты можешь на нас положиться.

Мне ничего не оставалось делать. „Если я не полезу, -думал я, - то они меня назовут трусом, а этого я очень не желаю". И с лампочкой в руках я полез, прилагая все силы, чтобы не упасть. Заглядывая вниз, я видел, как мои товарищи усердно придерживали стулья. Добравшись до потолка,

я вдруг услышал команду Николая: „И раз" - и он рывком выхватил нижний стул. С грохотом и криком полетел я на кучу разломанных стульев. Несколько минут лежал я там, совершенно оцепенев. В это время все стояли вокруг меня и хохотали. „Хорошие друзья", - подумал я. Но они отвернулись и ушли, оставив меня одного на куче сломанных стульев. Чудо, что я себе ничего не сломал. Но я получил такой удар по ногам, что, как немощный старичок, с трудом доковылял до моей спальни. Кто-то кричал мне вслед: „Ну, Сергей, что с тобой случилось? Ты так выглядишь, словно столкнулся с поездом! "

И снова раздался вокруг смех. Наконец я добрался до нашей комнаты. Всё моё тело болело, но ещё больше болела моя душа. С большим разочарованием думал я о своих „друзьях". Никто из них не говорил со мною. Я не понимал больше этот мир. В это время я ещё не знал, что история с лампочкой - это был экзамен на выдержку.

На третий день пришёл ко мне Борис и сказал: „Мы тебя поздравляем!

Ты сумел выдержать, поэтому ты будешь теперь всегда с нами. Мы хотели тебя просто проверить: умеешь ли ты держать язык за зубами, не пойдёшь ли на нас жаловаться. А теперь пойдём со мной."

Мы пошли в зал ожидания, где нас ждали Николай, Иван, Александр и другие ребята. Они все меня приветствовали, и я был рад стать членом их клики.

К этому времени в детдоме существовало два фронта: дети — против дядей и тётей и дети за. Каждый должен был решать, какую сторону он поддерживает, и стоять накрепко, что бы не случилось.

Всё глубже узнавал я ребят, которые во всей моей жизни в Борисово сыграли важную роль. Многое узнавал я от своего старого друга Ивана Чернеги. Впоследствии лучше узнал я и БорисаЛобавна. Хотя он был не старше меня, но вследствии своего долгого проживания в Борисово, был он гораздо хитрее и ловче, в смысле выживания.

Борис был широкоплечим, высокого роста, темноволосым, довольно красивым парнем. Это был особого рода друг, которому можно было доверить свою жизнь. Кроме того, познакомился я с Михаилом Кирилиным, парнем азиатского происхождения, который внешне казался свирепым и неприветливым. Внутренне же был он мягким, добродушным и очень надёжным человеком. В тяжёлых ситуациях всегда можно было на него рассчитывать. Я часто расспрашивал о его прошлом, но он неохотно об этом говорил, стараясь уйти от моих вопросов. Он был крепким работником, полным энергии, находчив. Позднее узнал я, что он поддерживал отношения со многими своими друзьями из Ташкента, контакты с которыми мы в дальнейшем широко использовали.

Николай Поваляев был упрямым, жестоким и беспощадным парнем. Если ты был на его стороне, то с тобой ничего не могло случиться. Но горе человеку, который был другого мнения. Если же ты однажды завоюешь его лояльность, то приобретёшь устойчивого, надёжного друга. В Борисово говорили, если Николай Поваляев твой друг, то ты можешь себе позволить иметь много врагов. Его сила, упорство, многостороннее развитие выделяли его среди всех, повсюду он становился главарём группы. Ещё один, достойный внимания человек был в нашей группе. Звали его Александр Попов. Это был, пожалуй, лучший в мире карманный вор. Его способностям можно было позавидовать. В одну - две минуты мог он у своего собеседника всё изъять: от кошелька вплоть до ботинок. И всегда он был полон юмора.

К тому же, у него был спокойный, уравновешенный характер. Однако его все почитали.

Александр всегда снабжал нас несколькими рублями. Нужны были кому-нибудь срочно деньги - садился Александр в автобус, и ехал в Новосибирск. Проехав в трамвае по одному кругу, он выходил с сумкой, наполненной кошельками с деньгами. Легко отдавал он нам своё добро, словно это было нечто такое, что его вовсе не интересовало.

Было ещё много других, достойных внимания, примечательных своим талантом выживания, друзей, которых невозможно забыть.

Одним из таких незабываемых парней был Николай Саушкин. Он был самый старший из всех нас и держался всегда в стороне. Так как приближалось его восемнадцатилетие, то он должен был скоро покинуть Борисово. Однако уехал он при необычных и неожиданных обстоятельствах. Позже мне пришлось с ним снова встретиться.

Детские дома, как Борисово и другие, где бы они не находились, были поставщиками завтрашних молодых коммунистов. Здесь формировали их мировоззрение, и выпускали в жизнь. Пропаганды нельзя было избежать. Огромные плакаты с лозунгами, написанными жёлтой краской на красном фоне, красовались в каждом углу, над каждой дверью и даже на крышах зданий:

„Мы победим капитализм! " „Наша помощь народу Вьетнама! " „Пролетарии всех стран, соединяйтесь! " „Вечно живёт мир, братство и свобода! " Эти лозунги мы читали во всех спальных корпусах, в столовой, даже в прачечной. Повсюду, где можно прибить гвоздь, там непременно вывешивался какой-то плакат. Один из лозунгов нашей спальни: „Мы победим американский империализм! " - засел так в моей памяти, что стал, наконец, частицей меня самого.

К большому нашему счастью, школа, которую мы посещали, находилась в центре города. Таким образом, мы могли поддержать хорошие отношения с нашими городскими учителями. Школа была для нас приятным исключением среди однообразной детдомовской муштры. Это была желанная экскурсия в другой, здоровый мир.

Будучи юным пионером, я прошёл более насыщенную программу коммунистического воспитания, чем в октябрятском возрасте. Дедушка Ленин смотрел на нас со всех сторон. Его изречения и коммунистическая идеология насыщали окружающее в такой степени, что математика и другие предметы уходили на второй план.

Неоднократно проводились занятия по атеизму, которые мы обязаны были посещать. Во время таких занятий я часто задумывался: „И почему они так боятся Бога? И почему мы должны Его бояться? " Какой бы Он не был, но от Него я ничего плохого не ожидал.

Учился я с большим усердием и энтузиазмом. Это я любил. В четвёртом и пятом классах стал я таким активным пионером, что уже в шестом классе был избран вожаком школьной пионерской организации.

Мы учились маршировать, декламируя: „Да здравствует Коммунистическая партия! Да здравствует Ленин! Вечно будут жить его дела! " Шагая с гордо поднятой головой, демонстрируя жителям Борисово свои красные галстуки, мы были счастливы принадлежать нашей партии. Жизнь в детдоме продолжалась.

С возрастом росло наше сопротивление против существующих детдомовских правил и жестоких отношений к нам со стороны обслуживающего персонала. По некоторым правилам мы были обязаны после обеда несколько часов спать. Мне было уже двенадцать лет, и я был полон сил и энергии, очень любил читать. Спрятавшись под одеяло, при помощи света фонарика, я прочёл уже много книг. До одного момента мне удавалось. Но однажды дядя Ничи, будучи в полутрезвом состоянии, обходил спальные комнаты и выискивал, на ком - бы сорвать зло, распиравшее его пьяное сознание. И в этот раз он наткнулся на Сергея Курдакова.

Ничего дурного не подозревая, лежал я и читал, как вдруг ощутил на своей спине страшную силу его кулака, которая заставила меня вскочить. Со звериным взглядом стоял он передо мною и, казалось всем своим телом готов был меня задавить. Я слышал его крики: „Ну Курдаков, теперь я тебя поймал! Теперь ты от меня не уйдёшь, негодяй! Ты ничтожество! Ты дрянной пацан! Теперь я тебе такую лекцию прочту, которую ты никогда не забудешь! Я тебе всыплю порцию витамина „П". Он схватил меня за воротник моего спального костюма и потащил через комнату, пьяно смеясь и приговаривая: „Ты же знаешь, что такое витамин „П"? Это очень действующая вещь! "

Хотя я страшно испугался, но старался виду не показывать, потому что все дети наблюдали эту картину. Тяжёлая металлическая пряжка свистела по моему телу. После каждого удара от боли моё тело подпрыгивало, я извивался вьюном вокруг дяди Ничи. Мне казалось, что он разбил мне все кости. Устав, он оттолкнул меня от себя крича: „Пошёл вон! Ты грязная жвачка! И не попадайся мне впредь при чтении! " Затем матерясь, оставил помещение.

Я с трудом доковылял до кровати и спрятался под одеяло. Моё тело горело огнём, по спине текла кровь, но я сжав зубы, старался не плакать.

„Никогда, - решил я, - эта бестия не увидит мои слёзы. Никому я не сделаю этого одолжения."

С этого дня я постоянно думал о возмездии. Я не мог заставить себя забыть этот страшный день. И этот час пришёл. Однажды Николай Поваляев пришёл ко мне и сказал: „Пришло время, когда мы должны дяде Ниче вернуть его порцию витамина „П". Будь сегодня готов! "

Витамином „П" считалась металлическая пряжка кожаного ремня.

Каждый вечер, около одиннадцати часов, приходил дядя Ничи в нашу спальню удостовериться, все ли спят. Сегодня его ожидал сюрприз. В помещении было темно и тихо. Все ждали. Наконец мы услышали его шаги. Поваляев и двое ребят покрепче, спрятались за дверью. Лампочки были выкручены. Как только он вошёл, ребята прыгнули на него сзади, натянув на него большой мешок. Затем все вместе повалили его на пол. И тут уж били его, кто как хотел. Я наметил свой удар кулаком по его носу. Мне хотелось его сломать. Остальные мальчики, не принимавшие участия в этом мероприятии, лежали тихо в кровати и делали вид, что ничего не видят. Мы были уверены, что они нас не выдадут. В этот

вечер дядя Ничи получил сполна свою порцию витамина „П". Трое из наших ребят остались на нём сидеть, пока остальные уже спрятались под одеяла. Затем и они молниеносно исчезли. Ниче, с окровавленным носом, матерясь и хрипя, избавляясь от мешка, быстро покинул помещение. Теперь затаённо мы ждали взрыва.

Но его не было. Ни на следующий день, ни на следующей неделе. Он не проронил о случившемся ни слова, никогда.

Конечно, мы думали, что он затаился, выжидает подходящий момент, чтобы нам отомстить. А пока крепла наша дружба. Мы поклялись быть верными друзьями и помогать друг другу в любых ситуациях. Наступил 1963год.

Положение в Борисовском детдоме значительно ухудшилось, особенно с продовольствием. Хотя и до этого времени было с питанием всегда плоховато, но, в общем, было терпимо. Теперь же мы стремительно катились под гору. На столе появлялось всё меньше продуктов, но если мы протестовали, то ответ гласил: „На базе ничего не имеется." Продовольственные трудности возникли не только в детдоме, но и во всём городе.

Ходили слухи, что положение ухудшилось во всей стране из-за того, что по указанию Хрущёва слишком увлеклись выращиванием кукурузы, засеяв её на тех площадях, где раньше возделывались другие необходимые зерновые питания культуры, и где кукуруза просто не может дать урожая в силу климатических условий и состава почвы. К сожалению это стало понятным, когда страна оказалась в остром продовольственном кризисе. Ни для кого не было тайной, где хранились запасы продуктов в нашем детдоме. И мы запланировали кражу. Но дядя Ничи и директриса, предугадав наши намерения, так заблокировали все подступы к складу, что мы поняли, что нам это не удастся.

Месяцами получали мы лишь кукурузную кашу и кукурузные лепёшки. Редко появлялась на столе картошка. Ввиду долгого недоедания и недостатка витаминов, у меня появились признаки цинги: мои десна становились рыхлыми, и зубы постепенно расшатывались. С каждым днём чувствовал я, как уходят мои силы.

Но некоторые из моих сверстников находились в гораздо худшем состоянии. Я должен был наблюдать, как мой хороший друг, Саша Огнев, медленно угасал. Несмотря на то, что он получал тот же рацион, как и все другие, он быстро худел, кожа его становилась бледней, затем стала совершенно прозрачной, появились отёки на животе и по всему телу. Он так ослаб, что уже не мог подняться, ноги его не держали.

По всем внешним признакам, у него, видимо, была водянка от голода. Необходим был врач, но никто из обслуживающего персонала об этом не позаботился.

Однажды открылась дверь нашей спальной комнаты, и на пороге стояла толстая Ирина, такая же толстая, как всегда и была. Никогда не ступала её нога в какую-либо из наших комнат, видимо она считала это ниже своего достоинства. Теперь она стояла, огромная, круглая перед маленьким телом умирающего Саши и говорила: „О о, как я вижу, ты набрал в весе, Саша! Ты выглядишь хорошо откормленным парнем. Ты знаешь, у меня тоже проблемы с моим весом." При этом она принуждённо улыбалась. Потом, бросив взгляд на комнату, спешно удалилась.

В этот момент я почувствовал, как мною овладела страшная волна ненависти против этой женщины, которая ничего человеческого, доброго не смогла сказать этому беспомощному, больному ребёнку. Я чувствовал, что та же ненависть охватила и всех остальных ребят, наблюдавших эту картину. Через два дня, вернувшись из школы в спальную комнату, я поспешил к Саше, чтобы его приветствовать. Подойдя к его кровати, я тихо позвал: „Саша, я пришёл." Но не дождавшись ответа, я приподнял одеяло и увидел его безжизненное, белое, холодное тело. Ужас охватил меня: мой друг Саша должен был здесь один умереть, и никого не было рядом, когда жизнь покинула его маленькое тело.

Смерть Саши меня глубоко тронула. Я ушёл в пустую комнату и с трудом боролся со слезами, которые текли потоком. Тогда я молча поклялся себе, что если это есть жизнь, то я буду за неё бороться, ибо никто другой обо мне не позаботится. Я стану упорнейшим и хитрейшим.

Ещё двое детей погибли в этот год в Борисово. Одна маленькая девочка спокойно распрощалась со своими подругами, потом пошла на озеро и утопилась. Другая, одиннадцатилетняя девочка, была найдена на чердаке, повешенной. Слишком много выпало на её душу.