Примечания. Клейн Б.С. Россия между реформой и диктатурой // Вопросы истории

Клейн Б.С. Россия между реформой и диктатурой // Вопросы истории. 1991. № 10. С.3-17.

Наша историческая наука все еще не может выйти из шокового состояния, вызванного крушением идеологических мифов и схем, в плену которых она пребывала с 30-х годов. Выступления ученых на страницах печати обычно сводятся к полемике по частным вопросам, тогда как первостепенной является задача выработки новой концепции и научной методологии.

Концепция истории России, принятая до сих пор за основу советской наукой, изложена суммарно на страницах одного из пособий по истории СССР: " Первая часть пособия охватывает огромный период в жизни нашей Родины: от появления человека на нынешней территории СССР до Великой Октябрьской социалистической революции". И далее: " Победа Великой Октябрьской социалистической революции явилась поворотным пунктом в мировой истории, открыла новую эру в истории человечества" ¹.

Октябрьская революция, приравненная по значению к появлению человека, рассматривается как закономерный итог смены формаций, как рубеж, которым завершается как бы " предыстория" народов нашей страны и всего мира. Понятно, что с этих позиций смысл изучения и преподавания истории России будет заключаться в обосновании неизбежности движения страны от " низших" стадий (рабовладельчество, феодализм) к " промежуточной" (капитализм) и, наконец, " высшей" - социализму. Иная логика исторического процесса отвергалась как антимарксистская, а значит, и антинаучная.

Чем ближе к 1917 г., тем откровеннее подчеркивали историки подчиненную роль науки, исторического познания по отношению к господствующей идеологии. " Изучение эпохи капитализма, - пишет В. И. Бовыкин, - имеет большое значение для понимания процессов общественного развития, которые привели к событиям Великого Октября" ². По утверждению Е. Д. Черменского, " изучение периода империализма в истории нашей Родины имеет весьма существенное значение. Именно в это время окончательно сложились исторические предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции - тот уровень производства и та расстановка классовых сил, которые обеспечили возможность ее победы и явились исходным пунктом для успешного строительства социализма. Задача курса истории СССР периода империализма заключается в том, чтобы на конкретном материале показать закономерность победы Великой Октябрьской революции, оказавшей огромное влияние на судьбы всего мира" ³.

Но то самое ленинское положение, которое так часто цитировалось, - положение о том, что критерием истины является " вся человеческая практика" ⁴, выявляет сегодня несостоятельность этой концепции. Как в нашей стране, так и в тех государствах, которые следовали ее примеру, строительство социализма оказалось безуспешным. " Новая эра в истории человечества" стала на деле тупиком цивилизации. То, что именовали социализмом, означало фактически появление тоталитарного монстра, загубившего десятки миллионов людей, поставившего целые народы на грань катастрофы.

Перед лицом этого страшного опыта, в свете нового мышления, деление на дооктябрьскую " предысторию" и послеоктябрьскую (" подлинную") историю нашей страны не выдерживает критики. Без своей " вершины" (" развитого социализма") не может существовать и вся " пирамида формаций", обнажается схоластичность рассмотрения исторического процесса как череды " ступеней на пути всего человечества к высшей, коммунистической формации" ⁵.

Состоявшаяся в апреле 1988 г. конференция, посвященная обсуждению актуальных вопросов исторической науки и литературы, показала, что и в атмосфере перестройки над сознанием многих историков по-прежнему властвовал привычный стереотип. По мнению В. И. Касьяненко, ныне, как и 30 лет назад, после XX съезда КПСС, предстоит разобраться " в объективных и субъективных причинах деформации реального социализма". Ю. С. Кукушкин утверждал: " Нам нужно не огульное охаивание, а скрупулезная историографическая и литературоведческая работа по анализу того, что сделано историками и литераторами". Выступая с заключительным словом, вице- президент АН СССР П. Н. Федосеев заявил: " Я согласен целиком, что фактическая сторона истории, реальная жизнь XX в., особенно советского периода, была подвергнута большим извращениям, страдала зияющими пробелами. Но если говорить о марксистской концепции исторического процесса в целом - всеобщей и отечественной истории, - то она создавалась, строилась многими поколениями... Так что фундамент для дальнейшей работы у нас есть" ⁶.Однако на той же конференции приводились сведения о том, под каким политическим диктатом происходило " строительство" этой концепции исторического процесса. И потому никакие апелляции к " срокам давности" не должны тормозить движение исторической мысли. Не содержат принципиально нового в методологическом плане и публикуемые в последнее время очерки по истории советского общества, где в качестве исходного рубежа, как и прежде, принят 1917 год⁷.

На смену марксистским (а нередко - лжемарксистским) схемам должно прийти реальное знание. Каждый этап истории России приобретает самоценность как объект исследования. Это вовсе не означает недооценки того рубежа, каким стал Октябрь 1917 года. Но задача, стоящая перед историками, отнюдь не в том, чтобы традиционно подгонять факты под обанкротившуюся идеологию. Наоборот, освободиться от предвзятости и уяснить, почему в нашей стране была установлена и нашла опору тоталитарная диктатура, - такова первостепенная цель. Именно вокруг этой проблемы скрещиваются копья, здесь нашли себе широкое поле деятельности дилетанты и конъюнктурщики.

Подлинно научный подход к этой проблеме требует изучения ее не как национальной, восточноевропейской и т. п., анализ может быть эффективным лишь в общеисторическом контексте XX века. Ведь тоталитаризм утвердился и в Германии; фашистские и полуфашистские диктатуры установлены были в Италии, Испании и ряде других государств Центральной и Западной Европы. Не следует строить иллюзий по поводу относительной краткосрочности существования тоталитарных режимов за пределами нашей страны: ведь они рухнули не под воздействием внутренних причин, а в результате победы антигитлеровской коалиции во второй мировой войне. Тем не менее остается фактом, что именно в России тоталитарная диктатура возникла впервые, здесь она держалась значительно дольше, нежели в других странах, а вред, причиненный ею, не идет в сравнение с последствиями господства режимов подобного типа где бы то ни было. Поэтому особенно важно исследовать генезис российского тоталитаризма.

В последнее время все большее распространение находит " веховская" точка зрения о том, что основную ответственность за появление в России тоталитарного режима несет российская радикальная (а отчасти и либеральная) интеллигенция, начиная с Н. Г. Чернышевского, а по некоторым суждениям, еще с А. Н. Радищева и декабристов, поскольку все они были, дескать, сторонниками насилия как основного способа разрешения общественных противоречий. Такому воззрению отдает дань, в частности, А. С. Ципко, когда пишет: " Сменовеховцы были абсолютно правы в том, что главным субъектом, главным действующим лицом всех наших революций был не народ, а левая, радикальная интеллигенция. Настало время разоблачить миф о ее жертвенности и сострадательности... Громадное влияние гуманитарной интеллигенции на настроения людей - это не наша сила, а наша слабость. Те народы, где этот обособленный, специальный слой не существует, не знали ужасов революционных потрясений, бессмысленной, тупой гражданской войны" ⁸.

" Зигзаги" и тупики российского радикализма хорошо известны. Но нельзя столь откровенно игнорировать опыт истории. Где на карте мира те народы, которые не знали " ужасов революционных потрясений"? Много ли происходило революций, руководящее ядро которых не составляла интеллигенция? А разве фашистские перевороты " смягчало" то, что их главари рекрутировались из элементов, хватавшихся за пистолет при слове " культура"? Те, кто видят в " разночинской" интеллигенции первоисточник отечественных бедствий, не замечают того очевидного факта, что идеология и психология насилия, как революционного, так и реакционного, пропитывает всю новую историю Европы, не исключая и Россию. Если не задаваться целью задним числом " переписать" эту историю, то нужно непредвзято оценить и тех, кто духовно готовил Американскую, Великую Французскую революции, венгерские, немецкие, испанские, польские и другие революции, но также и тех, кто были идеологами подавления этих движений, кто " железом и кровью" цементировал империи прошлого. Восстания, войны, завоевания вершились не руками одиночек. Эту аксиому забывать нельзя.

Как известно, первая волна революционного терроризма поднялась в России в 70-е годы прошлого столетия, вторая - в начале XX века. Массы остались равнодушными к действиям народовольцев и в небольшой степени были затронуты организациями эсеров. Действительно народным явилось шествие 9 января 1905 г. десятков тысяч людей к Зимнему дворцу, возглавленное священником Гапоном, а их расстрел царскими властями стал началом революции. Способны ли были подчинить ее своим целям 8 - 9 тыс. большевиков? Можно ли всерьез утверждать, что 24 тыс. членов этой партии, разбросанных по всей стране, притом, что почти вся руководящая их часть находилась в эмиграции или в ссылке, смогли играть лидирующую роль в Февральской революции 1917 года?

История любой страны, в частности России, изобилует примерами формирования разного рода радикальных, экстремистских групп и организаций. Проблема состоит в том, чтобы изучить механизм развития группового, так сказать, эмбрионального тоталитаризма, его ускоренного разрастания и превращения в конечном счете в систему политического господства. Для этого должны возникнуть многообразные предпосылки, когда данное общество как бы устремляется навстречу диктатуре, обнаруживает в значительной своей части готовность воспринять и поддержать тоталитарные структуры. Конечно, если согласиться с авторами, которые, подобно В. Карпецу, утверждают, что " в соцветии мировой истории Российское самодержавие - жемчужина, затоптанная ногами и упрятанная под спуд" ⁹, то каждый противник этого самодержавия предстанет злонамеренным русофобом, и тогда начинать надо с С. Разина, Е. Пугачева и их сторонников, что и делается уже " Военно- историческим журналом", опубликовавшим статью Н. Ф. Шахмагонова.

Длительное замалчивание жестокостей повстанцев создало определенный пробел, что и использует этот автор, всячески " развенчивая" Пугачева, представляя его уголовным преступником, " изменником Родины", проводником иноземных интриг. В вину ему ставится призыв к свободе, истреблению дворян, которые, как подчеркивает Шахмагонов, " цементировали государство". Собранное Пугачевым огромное войско он определяет как " сброд, бандитскую ватагу, и более ничего" ¹⁰. С таких позиций не выступали сколько- нибудь заметные историки и в царской России. Например, С. Ф. Платонов, говоря о народном движении, указывал, что, " как во времена Разина, так и теперь крепостные люди и поволжские инородцы легко поднимались против помещиков и властей" ¹¹.

Коль скоро Пугачев ставится в ряд " душителей великого русского народа предсталинской и сталинской эпох", можно ожидать, что найдутся последователи Шахмагонова, которые причислят к таковым участников бесчисленных крестьянских бунтов, рабочих волнений, солдатских возмущений и т. д. Нетрудно предвидеть, как подобные " охранители государственных устоев" отнесутся к восстанию на броненосце " Потемкин", другим массовым движениям 1905, а затем 1917 г., опрокинувшим самодержавие, - увы, с неизменными эксцессами массового терроризма.

Призвание историков не в том, чтобы приукрашивать российское самодержавие или иные авторитарные, военно-полицейские режимы, не в том, чтобы воспевать извечное " смирение" народа или осуждать его " невежество", " разрушительные инстинкты". Предстоит найти действительные причины, обусловившие общемировой кризис парламентаризма в конце XIX - начале XX в., раскрыть во всей полноте процесс сползания к тоталитаризму в нашей стране, определить все движущие силы этого процесса независимо от субъективных намерений, политических целей и платформ тех или иных деятелей.

С этих позиций и может быть предложена новая периодизация отечественной истории второй половины XIX - начала XX века. Представляется, что хронологические границы этого периода следует обозначить 1861 - 1920 гг.¹², а в их пределах разграничить два важнейших этапа.

Первый этап (1861 - 1903 гг.) можно было бы определить следующим образом: " Отмена крепостного права. Вступление России на путь буржуазных реформ". От общепринятого до сих пор названия (" Россия в период утверждения капитализма")¹³ предложенное нами отличается прежде всего тем, что оно отходит от соотнесения с идеологизированными, весьма размытыми социально-экономическими понятиями (капитализм - империализм). Критическое осмысление ленинских работ, на основе которых строилась прежняя периодизация, ставит под сомнение правомерность ориентации исторической науки на поиски доказательств " зрелости" или " незрелости" капиталистической формации, признаков ее перерастания в империалистическую стадию и т. п. Ведь само определение империализма как высшей и последней стадии капитализма ныне отвергнуто.

Потому название второго этапа не должно соотноситься с этим понятием (до сих пор: " Россия в период империализма")¹⁴. Вместо этого мы Предлагаем следующее: " Падение абсолютизма и установление тоталитарной диктатуры", обозначив хронологические рамки этого этапа 1903 - 1920 годами. Чем мотивируется такой подход? В своей глубоко аргументированной работе " Теория империализма: ретроспективный взгляд в конце столетия" Ю. Шишков исследовал обстоятельства формирования ленинской концепции империализма, последствия ее применения в теории и на практике и пришел к заключению: " Эта теория, родившаяся в начале XX века в условиях разгула милитаризма и грабительских войн за передел мира, уже во второй половине 20-х годов обнаружила свою несостоятельность. Но стараниями Сталина и его окружения, а также верноподданных обществоведов она была канонизирована и на протяжении многих десятилетий почиталась как своего рода " новый завет" марксизма. Однако, видя растущее расхождение многих ее положений с действительностью, официальные идеологи пытались в последние десятилетия эту теорию оштукатурить и даже отчасти модифицировать ее несущие конструкции - " пять признаков империализма". Все усилия оказались тщетными. Сегодня эта теория представляет собой груду развалин" ¹⁵.

Ожидает нового прочтения и ленинский труд " Развитие капитализма в России". Это - самостоятельная задача; в данном же случае ограничимся весьма немаловажным примером. В одном месте этой работы Ленин приводит статистику 1890 г., согласно которой общее число фабрично-заводских рабочих, а также занятых в горной промышленности и на железных дорогах составило 1432 тысячи. В то же время, подвергая собственной обработке сведения переписи 1897 г., он утверждает, что в стране насчитывалось не менее 22 млн. пролетариев, а вместе с " полупролетариями" эта цифра вырастает до 63, 7 млн.¹⁶, что составляло более половины всего населения. Доказывая, что в пореформенной России победил капитализм, в начале XX в. вступивший во всем мире в свою высшую и последнюю стадию, Ленин преследовал вполне определенную цель: обосновать наличие необходимых предпо сылок для совершения в России (" слабом звене" империализма) социалистической революции, которая превратится в мировую революцию, а это в свою очередь требовало, в его понимании, создания партии " нового типа". Как говорится, тут " ни убавить, ни прибавить", логическая цепь неразрывна. Ошибка в конечных выводах Ленина ставит под вопрос правомерность всей конструкции, основанной на подчинении научного анализа заданной политической цели.

Возвращаясь к методам объективного исследования, мы убеждаемся, что в действительности с 1860-х годов в России совершался процесс индустриализации, требовавший адекватной государственной и общественной структуры. Возникновение такой структуры встречало упорное сопротивление полуфеодального дворянства и самодержавной бюрократии, так как лишало их господствующего положения и прежних привилегий. Этими интересами обусловлена была ложная идея о возможности устойчивого экономического развития страны без введения конституции, парламента, политических свобод и т. д., вообще без всеобъемлющего переустройства по типу Западной Европы. Несостоятельность попыток (они предпринимаются и в наше время) доказать, будто Россия была настолько самобытной, " незрелой" и т. п., что только навязанная " верхами" модель ее устройства являлась исторически необходимой, подтверждается примером балканских, гораздо более отсталых стран, легко воспринявших в 60 - 80-е годы XIX в., после освобождения от турецкого владычества, парламентские режимы.

Как справедливо заметили авторы монографии " Революционная традиция в России", " российское самодержавие обнаружило особое, держимордовское упорство в неприятии даже ограниченных конституционных начал по сравнению с другими странами второго эшелона капитализма, где были приняты в XIX в. буржуазные конституции, например с Грецией (1844 г.), Румынией (1866 г.), Сербией (1869 г.), Болгарией (1879 г.), Японией (1890 г.) и др... В России политические и правовые предпосылки буржуазной формации были созданы лишь в феврале 1917 г. Но было уже поздно" ¹⁷. Именно отсутствие в России представительного правления позволило принять и реализовать такой вариант реформы, который возложил на крестьянство непосильное бремя платежей и повинностей, истощал его производительную силу, тормозил общественный прогресс. Буржуазная модернизация России в этих условиях неизбежно влекла за собой и хаотическое разрушение патриархального уклада, привычного для основной массы населения, прежде всего крестьянства.

Только с 80-х годов XIX в. власти вынуждены были признать появление в России " рабочего вопроса", но и в дальнейшем, по феодальной традиции, отрицали за рабочими право на объединения. Недавний крестьянин, попадая на фабрику, оказывался еще менее защищенным, нежели в деревне, где его как-то поддерживала община. Зачатки фабричного законодательства сочетались с законом 1886 г. об усилении уголовной ответственности за стачки. Но там, где не действуют общепринятые механизмы регулирования отношений с работодателем, создается почва для " промышленной войны". И если народничество так и не нашло опоры в пореформенной деревне, то влияние социал-демократии увеличилось: рабочее движение обретало вожаков и неуклонно политизировалось.

Нараставшие социальные конфликты в начале XX в. могли получить разрешение либо на пути компромиссов, реформ " сверху", либо в форме революционных потрясений. Ни тот, ни другой путь не приводил к созданию предпосылок для социализма. Мы выделяем 1903 г, как рубеж, завершающий этап буржуазного реформирования в рамках абсолютной монархии. В качестве последней попытки подобного рода реформ можно рассматривать " зубатовщину" - политику, направленную на " разрешение" рабочего вопроса методами полицейской опеки, не допуская создания профсоюзов, других ассоциаций, стачечного движения и т. п., то есть атрибутов конституционного строя. Всеобщая политическая стачка на юге России летом 1903 г., для подавления которой были использованы войска, знаменовала собой крах " зубатовщины" и одновременно доказала, что только нарастающий массовый нажим на самодержавие может привести к коренному изменению порядков в стране. Поражения в русско-японской войне ускорили революцию.

Столыпинские преобразования, контуры которых обозначены были еще планами С. Ю. Витте, не означали возникновения качественно новой ситуации, они были органически связаны с предшествующими процессами в экономике и выте кали из них. Действительная их новизна состояла в том, что они предприняты были для подведения социально-экономической базы под предложенную " сверху" - альтернативу революции, а именно, под ограничение монархии - вместо ее свержения, и эволюцию старых порядков - вместо их разрушения.

Сомнительность исхода намеченных реформ вытекала не столько из их содержания, сколько из порочности самой политической альтернативы, заложенной в манифесте 17 октября 1905 года. Вряд ли можно доказать и убедить, что Россия получила основы конституционного строя. Не касаясь других аспектов, уже отсутствие ответственности правительства перед Думой подрывало принцип парламентаризма, ибо оставляло всю исполнительную власть под безраздельным контролем императора. Такое межеумочное, а значит, изначально неустойчивое состояние центральной власти в стране, продвигавшейся по пути все более глубоких социально-экономических перемен с неизбежным обострением общественных противоречий, заключало в себе постоянную опасность социально-политического катаклизма.

Этому выводу, казалось бы, противоречат успешные итоги развития страны, связываемые во многих публикациях с реформаторской деятельностью П. А. Столыпина. Его нынешние апологеты подчас не утруждают себя даже точным воспроизведением общеизвестных фактов¹⁸.

Долгое время позитивные стороны столыпинских преобразований не находили надлежащей оценки в нашей историографии. Однако можно согласиться с П. Н. Зыряновым, что причины повышенного интереса к личности этого крупного государственного деятеля - в общественном разочаровании состоянием сельского хозяйства в наше время. У Столыпина, как " отца" крестьян-фермеров, многие ищут рецептов выхода из кризиса¹⁹. В такой обстановке от историка требуется особенно осторожный подход к оценке замыслов и в особенности результатов столыпинских реформ.

Определив свою программу, Столыпин, как он сам заявлял, рассчитывал, что ее реализация не может быть скорой, а потребует не менее 20 лет мира и покоя. Отсюда надлежит сделать ряд существенных выводов. Во-первых, следует сопоставить российские реалии с этим планом. Столыпин действовал под прессом постоянной угрозы покушений со стороны террористов. Но в них ли заключались главные препятствия? Как отмечает А. Янов, Столыпин не имел собственных политических механизмов, своей политической базы для исполнения программы, находясь в зависимости от расположения к нему царя и чиновничье-дворянской иерархии²⁰. Здесь мы вновь подходим к проблеме российского абсолютизма в период после революции 1905 г. и его взаимоотношений со столь многочисленным и неоднородным в социальном и национальном смысле населением империи.

Без сомнения, выдвинутая Столыпиным, пусть и весьма отдаленная, перспектива превращения России в конституционную монархию противоречила династическим интересам Романовых, как и вообще интересам имперских " верхов". Они нуждались в подавлении революции и в этих целях допускали разрушение общины, но создание сильного среднего класса могло быть только помехой господству военно-бюрократического слоя.

Немаловажно и то, что репутацию Александра II как " царя-освободителя" не унаследовал его преемник, а тем более явным стало падение престижа императорской власти с появлением на престоле Николая II. С именем этого царя, с его окружением связывались такие трагедии, как Ходынка, проигранная война с Японией, расстрел народного шествия 9 января, кровавые усмирения и погромы в годы революции и т. д. Не проходило незамеченным появление при дворе различных проходимцев, выдвижение Распутина. Отсюда рост недоверия и враждебности массы к мероприятиям правительства. Но ведь именно через государственный аппарат проводилась в жизнь столыпинская аграрная реформа, а она, как известно, вела к обогащению одних крестьян и разорению других.

Не способствовали водворению внутреннего мира и деятельность III и IV Государственных дум, состав которых, по новому избирательному закону, явно представлял интересы высших слоев общества.

Расширение и упрочение слоя частных собственников не могло не сталкиваться с огромными трудностями в стране, где так и не сложился режим правового государства, где сильно, особенно на местах, давал о себе знать произвол властей, где глубоко укоренились полуфеодальные традиции помещичьего и крестьянско- общинного хозяйства. Вот почему конфликтные ситуации, которые в развитых странах Запада обычно находили мирное разрешение, в России систематически перерастали в насильственное противостояние, в открытую борьбу с государственной властью (посягательства крестьян на помещиков и новых хуторян, рабочие политические стачки и столкновения с полицией и войсками, студенческие, национальные движения и т. п.). В этом смысле показательно то, что именно в период апогея экономических успехов возник политический кризис 1913 - 1914 годов.

Не создавала уверенности в сохранении мирных условий и международная обстановка, во многом определявшаяся для России тем, что еще с 90-х годов XIX в. она была вовлечена в военный блок, противостоящий Германии. Столыпин принимал меры, чтобы избежать войны. Но уже Боснийский кризис 1908 - 1909 гг. показал, как близка вооруженная конфронтация держав. Становившаяся неизбежной милитаризация промышленности едва ли способствовала реформам.

Все эти соображения не следует истолковывать как попытку преуменьшить значение экономических успехов России. Вряд ли можно последовать за П. Н. Зыряновым, когда он отрицает их взаимосвязь со столыпинской реформой, которая, по его мнению, могла принести реальные плоды лишь в более отдаленной перспективе. Но заслуживают внимания те факторы, с воздействием которых Зырянов связывает действительное улучшение положения в русской деревне: полная отмена с 1907 г. выкупных платежей; рост мировых цен на зерно; постепенное сокращение помещичьего землевладения; очень хорошие урожаи 1912 - 1913 годов. Говоря же о других факторах экономического роста, нужно принять во внимание, что на 1909 - 1914 гг. пришлась вторая (после 1893 - 1900 гг.) мощная волна иностранных инвестиций, составивших более половины всех новых капиталовложений в российскую промышленность²¹.

С учетом всех указанных обстоятельств можно подойти к оценке как сильных, так и слабых сторон внутреннего и международного положения России накануне первой мировой войны. То, что было достигнуто, обеспечивало относительную стабильность развития, но - подчеркнем это - лишь в сложившейся обстановке. Модернизация страны далеко еще не была завершена. Некоторое смягчение старых противоречий сопровождалось появлением новых, не получавших разрешения в рамках абсолютизма. Обнаженное революцией 1905 г. противостояние власти и народа не утратило своей остроты. Экстремальные ситуации общество так долго выдерживать не способно, в нем с неизбежностью должны нарастать тенденции разложения, распада. Это и произошло в годы мировой войны.

Самодержавие было обречено, коль скоро правящие круги не решились, после тяжких военных поражений, на сепаратный мир и в то же время даже в 1915 - 1916 гг. отвергли выдвинутые " Прогрессивным блоком" требования " министерства доверия", а тем более правительства, ответственного перед Думой. В результате, несмотря на достигнутые ранее значительные успехи, режим третьеиюньской монархии оказался в изоляции, не выдержал испытаний мировой войны и не сумел предотвратить вторую, Февральскую революцию 1917 года.

Крушение монархии выявило отсутствие сколько-нибудь прочной основы и для российского парламентаризма, прежде всего потому, что в стране еще не сформировались устойчивые средние слои населения, а военные бедствия и разруха способствовали дальнейшей поляризации интересов, стимулировали резкое увеличение массы " маргиналов", люмпенизированных слоев. Именно они стали определять общественно-политическую ситуацию в столице.

Временное правительство, вынужденное разделить власть с Советами, обрекло себя на провал уже тем, что поставило перед собой несовместимые цели. Продолжая войну, оно узаконило в стране такой режим широчайших политических свобод, который подрывал в корне систему милитаризма, а следовательно, все более ослаблял армию, усугублял разруху и т. п. Выдав народу векселя на скорое достижение победы и столь желаемого мира, на радикальное решение аграрного вопроса, оно своими практическими действиями подрывало веру в возможность достижения этих целей легальными средствами. Результатом явилось быстрое усиление политического экстремизма как " справа", так и " слева".

В обстановке нараставшей анархии партия большевиков, одержав легкую победу в октябре 1917 г., первоначально выступала в роли объединителя распадав шегося государства, гаранта мира и немедленного, радикального решения аграрного вопроса. Однако левоэкстремистское ядро большевиков, объявившее себя " диктатурой пролетариата", отвергнув политические компромиссы, взяло курс на " мировую социалистическую революцию". Следствием этого явилась гражданская война - так в суммарном виде можно интерпретировать ход событий.

В этой связи остановимся на некоторых положениях, выдвинутых недавно Ю. А. Поляковым. Констатируя, что с момента Февральской революции стихийно происходила эскалация насилия и жестокости, взаимного подозрения и недоверия, он утверждает: " Корни происходившего - в социальной несправедливости, существовавшей веками, в колоссальном различии между власть имущими и бесправной массой, в укоренившемся психологическом противостоянии бедных и богатых, господствующих и подчиненных. Взрыв был объективно неизбежен, классовая ненависть должна была выплеснуться" ²². Все это верно, если вести речь о подоплеке Февральской революции или о событиях 1905 года. Но Октябрьский переворот никак нельзя трактовать в качестве стихийного взрыва; как известно, он тщательно готовился, планировался, вплоть до конкретного дня, осуществлялся не только с ближним, но также с дальним " прицелом". Мотивировать объективную неизбежность такого " взрыва" и последующей гражданской войны классовой ненавистью по меньшей мере сомнительно.

Не выглядит доказательным и мнение автора о том, что в октябре 1917 г. в России была установлена диктатура пролетариата, на сторону которой встали основные классы населения²³. То, что диктатура существовала, несомненно, но чья? Временное правительство свергли отряды рабочих, а также матросов и солдат - в большинстве своем крестьян. Даже в среде фабрично- заводских рабочих отношение к перевороту было неоднозначным: в отличие от большевиков (среди которых тоже были разногласия), его не одобряли рабочие- меньшевики, эсеры, беспартийные (вспомним позицию " Викжеля") и т. п. На выборах в Учредительное собрание большевиков поддержали 23% избирателей. Показателен и состав II Всероссийского съезда крестьянских депутатов (декабрь 1917 г.): из 790 делегатов - только 91 большевик. В дальнейшем соотношение сил изменялось, на то были причины, но это скорее вопрос об эффективности власти, нежели о ее изначальной сущности.

В духе старых традиций подходит Поляков и к проблеме истоков, а следовательно, хронологии гражданской войны, тем более ее результатов, которые он оценивает следующим образом: " В народе и партии укрепилась убежденность в могуществе, непобедимости революции и созданного ею строя" ²⁴. Это говорится о периоде, когда вспыхнули Антоновское восстание (август 1920 г.), Кронштадтский мятеж (март 1921 г.), восстания в Сибири и других местах, побудившие Ленина признать наличие самого большого внутреннего политического кризиса Советской России, который привел к недовольству не только значительной части крестьянства, но и рабочих²⁵. Где же истина?

Еще со времен " Краткого курса" в нашей историографии утвердилось положение, что обстановку гражданской войны создало объединение иностранных и внутренних антисоветских сил в первой половине 1918 года²⁶. Однако это противоречит прямым высказываниям Ленина. Так, выступая 11(24) января 1918 г. с докладом о деятельности Совета Народных Комиссаров на III Всероссийском съезде Советов, он заявил: " На все обвинения в гражданской войне мы говорим: да, мы открыто провозгласили то, чего ни одно правительство провозгласить не могло. Первое правительство в мире, которое может о гражданской войне говорить открыто, - есть правительство рабочих, крестьянских и солдатских масс. Да, мы начали и ведем войну против эксплуататоров" ²⁷.

В тесной связи с этим находится и вопрос о терроре, применение которого получило в " Кратком курсе" следующее обоснование: " Эсеры, убившие т. т. Урицкого и Володарского и произведшие злодейское покушение на жизнь Ленина, за белый террор против большевиков были подвергнуты красному террору" ²⁸. Поскольку такая трактовка находилась в явном противоречии с истиной, в дальнейшем введена была более " обтекаемая" формулировка: " В ответ на террор контрреволюции Советская власть ввела красный террор" ²⁹. Однако еще в своей речи, произнесенной 4(17) ноября 1917 г. на заседании Петроградского Совета совместно с фронтовыми представителями, Ленин заявлял: " Нас упрекают, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем... Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем... И надеюсь, не будем применять, так как за нами сила" ³⁰.

Высказывая такую надежду, Ленин, по-видимому, исходил из того, что большевики, выдвинувшие общедемократические лозунги, еще находили широкую поддержку населения. Но по мере того как разворачивалась " красногвардейская атака на капитал", положение менялось. Выступая 4(17) декабря 1917 г., Ленин предупредил рабочих, что нужно заменить капитализм " аппаратом социализма", а поэтому " сейчас не должно думать об улучшении вот в этот момент своего положения, а думать о том, чтобы стать классом господствующим". Вместо защиты своих реальных интересов городской рабочий, носитель " великой перспективы", должен был повести за собою массы к победе социализма. А поскольку, как считал Ленин, " нельзя надеяться, что пролетариат деревни ясно и твердо сознает свои интересы" ³¹, такое сознание должно было быть привнесено из города.

Что это означало на практике? Следуя опять-таки установкам " Краткого курса", наши историки ссылаются на то, что раздел помещичьих земель весной 1918 г. вызвал обострение классовой борьбы в деревне. Кулацкая контрреволюция являлась главным виновником голода, охватившего всю страну. Советской власти пришлось издать ряд декретов, направленных против деревенской буржуазии. Чтобы организовать бедноту, сломить сопротивление кулачества и привлечь на сторону пролетариата среднее крестьянство, " по призыву партии десятки тысяч лучших представителей рабочего класса выехали в деревню" ³². 11 июня 1918 г. был принят декрет об организации комитетов бедноты.

Но еще в начале февраля 1918 г., выступая перед агитаторами, направляемыми в провинцию, Ленин говорил: " Разъясните деревне, что кулаков и мироедов необходимо урезать... Война внешняя кончилась или кончается... Теперь начало внутренней войны. Буржуазия, запрятав награбленное в сундуки, спокойно думает: " Ничего, - мы отсидимся"... Вы должны это провести на местах. Не дать им прятаться... Прав был старик-большевик, объяснивший казаку, в чем большевизм. На вопрос казака: а правда ли, что вы, большевики, грабите? - старик ответил: да, мы грабим награбленное" ³³.

Таким образом, если следовать Ленину, атака на многомиллионную зажиточную часть деревни начата была не в ответ на " кулацкие восстания" и отнюдь не сводилась к улучшению положения с продовольствием. Понимая, что крестьянство, получившее землю, в условиях мира будет настроено на восстановление хозяйств, торговлю, рост благосостояния и т. п., но никоим образом не на принесение все новых жертв во имя абсолютно чуждой ему " мировой революции", большевистское руководство сделало ставку на раскол деревни по " классовому признаку", на разжигание ненависти бедноты к зажиточным крестьянам, которых поставили, по существу, в бесправное положение. Таким образом надеялись получить опору для " диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства".

На деле такая политика вела к резкому сужению первоначальной социальной базы Советской власти как в деревне, так и в городе, каковое сужение мог компенсировать только рост произвола и насилия. И действительно, уже в январе 1918 г. Ленин дает установку на проведение массовых обысков и реквизиций. " Пока мы не применим террора - расстрел на месте - к спекулянтам, ничего не выйдет" ³⁴.

Как видим, переход к массовому террору не был " ответной мерой", но его невозможно объяснить и случайными причинами, только личной жестокостью большевистских лидеров и т. п. Одержимые решимостью добиться любой ценой осуществления той социально-политической утопии, ради которой они захватили власть, эти лидеры с самого начала встали на наклонную плоскость, и по этой плоскости они сползали вместе со своими сторонниками, со всей страной в пучину гражданской войны, все более страшной разрухи, неисчислимых жертв.

Почему же в России не оказалось сил, способных объединить народные массы на основе достаточно убедительной политической альтернативы тоталитаризму? Несмотря на огромное количество публикаций, вышедших как в нашей стране, так и за рубежом, думается, что исчерпывающего ответа на этот вопрос мы еще не имеем. Не вдаваясь во всестороннее обсуждение, ограничимся лишь некоторыми соображениями.

Самоочевидна разобщенность противников Советской власти. Верно и то, что генералитет, возглавлявший белое движение, не сумел избавиться от того, что связывало это движение с реставрацией прежних монархически-помещичьих порядков. Труднее понять деморализацию и бессилие российских либералов и демократов. Дело тут не только в традиционной рыхлости, аморфности оппозиционных партий. Лидеров этих партий погубило то, что они не поняли новой эпохи в политике, не сумели освоить и применить принципиально новый подход, который, внес большевизм: умение привлекать обездоленных, темных и забитых, доходить до каждого. Факты говорят, что благодаря умелой большевистской агитации даже такие схоластические абстракции, как " всемирная коммуна", " мировая республика Советов" и т. п., наполнялись конкретным содержанием применительно к самому низкому уровню обыденного сознания, причем постоянно давалась установка на простые, сиюминутные задачи и действия.

И такой, еще первый в истории, опыт маскировки тоталитаризмом своей сущности оказался чрезвычайно эффективным. Миллионы людей поверили, что путь к благополучию лежит через уничтожение всех имущих, что " социализм - это учет", что коммунизм - это " Советская власть плюс электрификация всей страны" и т. п. Тем более что эта власть не только агитировала - она действовала, создавая огромные возможности социального переустройства и продвижения, вселяя в тех, кто прежде " был ничем", уверенность, что они могут " стать всем". Те грубые силовые методы, которые и ранее доминировали в российской политической жизни, новая власть возвела в абсолют.

Понимая стремление многих историков и публицистов высветить долго замалчивавшиеся негативные стороны политики большевиков, следует признать, что победу последних в гражданской войне вряд ли можно объяснить только административным принуждением, репрессиями. Ведь в той мере, в какой их политика выражала и общенациональное содержание, шла навстречу стремлениям народов России, она находила поддержку. Эта сторона дела нуждается в тщательном анализе, который поможет за завесой ультрареволюционных лозунгов увидеть реальные интересы.

Но в ходе гражданской войны - и это приобрело в перспективе решающее значение - большевизм утратил основные признаки политической партии, он превратился в милитаризованную организацию и стал сердцевиной необычайно мощной военно-бюрократической системы, которая узаконила, по существу, неограниченный, массовый террор. Вместе с тем создан был не имевший аналогов механизм идеологической обработки и политического манипулирования массами. Исход гражданской войны знаменовал собою утверждение тоталитаризма в России.

Все это - постепенная деградация и крах абсолютизма, провал попыток установления парламентской демократии и переход власти к тоталитарной диктатуре - есть процесс коренных политических перемен, определивший весь последующий ход истории страны. Отказ от целостного изучения этого процесса, а значит, от анализа закономерного и случайного в нем, выявления имевшихся альтернатив, значения традиций, массовой психологии, влияния международной обстановки и т. д., обречет нас на то, чтобы оставаться все в том же порочном круге проблематики, обозначенной водоразделом " до" и " послеоктябрьская эпоха", " капитализм" и " социализм".

Между тем именно с рубежа 20-х годов, осмысленного в предложенном аспекте, откроется перспектива дальнейших исследований, содержание которых, естественно, не будет определяться поиском иллюзорных успехов и прославлением побед социализма. Нам предстоит определить сущность и исторически конкретные формы последующих модификаций тоталитарной системы, предел существованию которой обозначился лишь к исходу 80-х годов.

Примечания

1. Пособие по истории СССР для подготовительных отделений вузов. Ч. 1. М. 1984, с. 337, 340.

2. Новое в исторической науке. М. 1984, с. 36.

3. ЧЕРМЕНСКИЙ Е. Д. История СССР. Период империализма. М. 1974, с. 3.

4. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 42, с. 290.

5. См. История СССР. Ч. 1. М. 1973, с. 4.

6. Вопросы истории, 1988, N 6, с. 16, 67, 111 - 112.

7. См. История советского общества. Краткий очерк (1917 - 1945 гг.). - История СССР, 1990, N 1 сл.

8. ЦИПКО А. Если бы победил Троцкий... - Даугава, 1990, N 9, с. 89.

9. Цит. по: ШИРОПАЕВ А. Голос " Века". По страницам независимого русского альманаха. - Наш современник, 1990, N 8, с. 180.

10. ШАХМАГОНОВ Н. Ф. Не прикажете ли вешать? - Военно-исторический журнал, 1990, N 11, с. 92, 94.

11. ПЛАТОНОВ С. Ф. Сокращенный курс русской истории. Пг. 1915, с. 296.

12. Формально у такой хронологии есть прецедент: ШЕСТАКОВ А. Русская история (1861 - 1920 гг.). М. 1927. Вернее - был, так как в дальнейшем автор изменил свою позицию.

13. См. История СССР. XIX - начало XX в. М. 1987, с. 148.

14. Там же, с. 291.

15. Наука и жизнь, 1990, N 9, с. 35.

16. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 3, с. 498, 582, 505.

17. ПАНТИН И. К., ПЛИМАК Е. Г., ХОРОС В. Г. Революционная традиция в России. 1783 - 1883 гг. М. 1986, с. 45.

18. Например, в одной из статей читаем, что в 1902 - 1903 гг. Столыпин " работал" ковенским и гродненским губернатором (ШИПУНОВ Ф. Великая замятия. - Наш современник. 1989, N 11, с. 133- 134). На деле Столыпин в 1899 г. стал ковенским губернским предводителем дворянства, а в 1902 г. - гродненским губернатором, пробыв в этой должности 10 месяцев. По утверждению другого автора, в частное владение более чем 2, 5 млн. семей перешло более половины общинной земли (ЖУКОВ Д. Жизнь и книги В. В. Шульгина. В кн.: ШУЛЬГИН В. В. Дни. 1920. Записки. М. 1989, с. 22). Фактически из общинного оборота было изъято 22% земель.

19. См. Спаситель русской деревни? - Диалог, 1990, N 12, с. 69.

20. ЯНОВ А. Русская идея и 2000-й год. - Нева, 1990, N 11, с. 170.

21. ДОНГ АРОВ А. Новая индустриальная страна - Россия? (Иностранный капитал и русская промышленная революция). - Международная жизнь, 1989, N 6, с. 124.

22. ПОЛЯКОВ Ю. А. Гражданская война в России (Поиски нового видения). - История СССР, 1990, N 2, с. 105.

23. Там же, с. 106 - 107.

24. Там же, с. 114.

25. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 45, с. 282.

26. См. История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М. 1938, с. 215 - 216.

27. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 35, с. 268.

28. История Всесоюзной Коммунистической партии, с. 219.

29. КПСС. Справочник. М. 1963, с. 157.

30. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 35, с. 63.

31. Там же, с. 146 - 147.

32. История СССР. Ч. 2. М. 1973, с. 71.

33. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 35, с. 326 - 327.

34. Там же, с. 311.