Голубые плащи 26 страница

- Значит, она умерла, - спросил граф, - так, как рассказывали?

- Нет, милорд! Я вышла на берег бухты. Уже начался прилив, а вы знаете

- он доходит до подошвы утеса. Это было очень выгодно для ремесла моего

мужа... Кажется, я отвлеклась?.. Вдруг я увидела сквозь туман, как с

вершины утеса метнулось вниз, словно чайка, что-то белое, и сейчас же по

громкому всплеску и сверкнувшим брызгам я поняла, что в воду упал человек.

Я была смелая, сильная и привыкла к морю. Я бросилась в воду, схватила ее

за плащ, вытащила на берег и на плечах - я могла бы поднять и двоих -

отнесла в свою хижину. Там я уложила ее на кровать. Пришли соседи, чтобы

помочь, но когда бедняжка вновь обрела дар речи, она в бреду говорила

такое, что я поспешила всех удалить и дала знать в Гленаллен-хауз. Графиня

прислала свою горничную, испанку Терезу. Если дьявол когда-либо ходил по

земле в человеческом образе, так это была она. Мы с ней должны были

сторожить бедную леди и никого не подпускать к ней. Бог знает, что велели

Терезе, - мне она ничего не сказала, - но провидение решило само. Бедная

леди! У нее преждевременно начались родовые схватки, она родила мальчика и

скончалась у меня на руках, на руках у своего смертельного врага! О, вы

можете плакать - она была прелестна и в смерти. Но если я не плакала над

ней тогда, не думайте, что я могу оплакивать ее теперь. Нет, нет! Я

оставила Терезу с трупом и новорожденным младенцем и пошла к графине, чтобы

узнать ее распоряжения. Хотя было поздно, я вызвала ее, и она приказала мне

позвать вашего брата.

- Моего брата?..

- Да, лорд Джералдин, именно вашего брата, о котором говорили, что

графиня всегда хотела видеть его своим наследником. Во всяком случае, он

был тем, кого ближе всего касались вопросы наследования в доме Гленалленов.

- Можно ли поверить, что мой брат, из алчного желания завладеть

наследством, принял участие в таких низких и страшных замыслах?

- Ваша мать в это верила, - с дьявольским смехом произнесла старая

мегера. - Но тут уж я ни при чем, и что они делали или говорили, я не

скажу, потому что не слыхала. Долго они препирались и совещались в комнате

с черными панелями. И когда ваш брат проходил через комнату, где я ждала,

мне показалось (и я много раз думала об этом потом), что адский огонь пылал

на его щеках и в глазах. Но часть этого огня он оставил матери. Она вошла в

комнату, как помешанная, и первые слова, которые она произнесла, были:

" Элспет Чен, случалось ли тебе сорвать только что распустившийся

цветок? "

Я ответила, - как вы сами понимаете, - что случалось, и часто.

" Тогда, - сказала она, - ты должна знать, как уничтожить сорный и

еретический цвет, распустившийся этой ночью на позор благородному дому

моего отца. Вот! - И она протянула мне золотой кинжал. - Только золоту

можно проливать кровь Гленалленов. Это дитя все равно что мертвое,

поступите с ним как вам велит ваш долг передо мной".

Она стремительно повернулась и оставила меня с кинжалом в руке. Вот

он! Этот кинжал и кольцо мисс Невил - вот все, что я сохранила из своих

греховно приобретенных ценных богатств - ведь добра мне досталось много. И

тайну я берегла крепко, но не ради золота и богатства.

Длинной костлявой рукой она подала лорду Гленаллену золотой кинжал, и

ему померещилось, что он видит каплющую кровь своего ребенка.

- Проклятая! Неужели у тебя хватило духу?

- Хватило бы или нет - не знаю. Когда, не чуя земли под ногами, я

вернулась в хижину, Тереза и ребенок исчезли. Исчезло все живое, осталось

только бездыханное тело.

- И ты так и не узнала о судьбе моего ребенка?

- Я могла лишь строить догадки. Я уже говорила вам, чего хотела ваша

мать, и я не знала, что Тереза была сущий дьявол. С тех пор ее никогда не

видели в Шотландии, а я слыхала, будто она возвратилась на родину. Темная

завеса опустилась над прошлым, и те немногие, кто был отчасти его

свидетелем, могли только предполагать, что девушку соблазнили и она

покончила с собой. Вы сами...

- Знаю... Знаю! - промолвил граф.

- Да, вот вы и знаете все, что я могла бы рассказать. А теперь,

наследник Гленалленов, можете ли вы простить меня?

- Моли о прощении бога, а не человека! - сказал граф, отворачиваясь.

- Как же я могу молить чистого и безгрешного о том, в чем мне

отказывает такой же грешник, как я? Да, я грешила, но разве я не страдала?

Был ли у меня хоть день покоя, хоть час отдыха с тех пор, как эти длинные

мокрые локоны легли на мою подушку в Крейгбернфуте? Разве не сгорел мой дом

с ребенком в колыбели? Разве не разбивались мои лодки, когда другие

выдерживали шторм? Разве не несли все близкие и дорогие мне люди кару за

мой грех? Не взял ли огонь свою часть? А ветры - свою? Не взяло ли свою и

море? Ох, - глубоко вздохнула она, сперва подняв глаза к небу, потом

опустив их, - ох, скорее бы и земля взяла свою часть, которая давно жаждет

соединиться с остальными.

Лорд Гленаллен был уже у двери, но благородство не позволило ему

покинуть несчастную женщину в таком отчаянии и сокрушении.

- Да простит тебя бог, несчастная, так же, как я тебя прощаю! - сказал

он. - Моли о милосердии того, кто один может даровать его, и да будут твои

молитвы услышаны, как если б они были моими. Я пришлю к тебе священника.

- Нет, нет, не надо священника! - воскликнула было она, но в этот миг

дверь отворилась.

Глава XXXIV

Он мертв, но тянутся из гроба нити

И заставляют сердце трепетать

В груди отца. Так, руку потеряв,

Ее, нам кажется, мы ощущаем,

И долго боль еще живет в обрубке.

Старинная пьеса

Как мы сообщили читателю в конце тридцать первой главы, антикварий

отделался от общества достойного мистера Блеттергаула, хотя тот и угрожал

занять его выдержками из блестящей речи о десятинном налоге, которую

произнес в суде поверенный, выступавший на стороне церкви по достопамятному

иску Гезеремского прихода. Устояв против этого искушения, наш джентльмен

предпочел направиться по уединенной тропинке, которая вновь привела его в

хижину Маклбеккита. Очнувшись перед хижиной рыбака, он увидел человека,

усердно чинившего разбитую лодку, лежавшую на берегу. Подойдя ближе, мистер

Олдбок, к своему удивлению, узнал в нем самого Маклбеккита.

- Я рад, Сондерс, - сочувственно сказал антикварий, - что ты нашел в

себе силы взяться за работу.

- А что прикажете делать, - сердито ответил рыбак. - Не могу же я

допустить, чтобы четверо ребят голодали из-за того, что один утонул. Хорошо

вам, богатым: потеряв друга, вы можете сидеть дома, прижимая к глазам

платок. Ну, а мы должны браться за работу, хотя бы сердце стучало, как

молот.

Не обращая внимания на Олдбока, он продолжал свое дело. Но антикварий,

которого проявления человеческой натуры под напором страстей никогда не

оставляли равнодушным, остался возле него, с молчаливым вниманием следя за

тем, как подвигается его работа. Не раз он замечал, как жесткие черты

рыбака складывались так, словно он по привычке собирался напевом или

свистом вторить звуку пилы или молотка, но сейчас же легкое подергивание

мышц лица показывало, прежде чем успевала раздаться мелодия, что Сондерс

мгновенно подавляет в себе это побуждение. Наконец, когда он заделал

довольно большую пробоину и приступил к другой, его чувства, по-видимому,

настолько одолели его, что совсем ослабили внимание, необходимое для

работы. Кусок дерева, который он хотел прибить гвоздями, сначала оказался

слишком длинным. Когда же Маклбеккит отпилил от него часть, он стал слишком

коротким. Тогда рыбак выбрал другой, столь же малопригодный. Наконец,

гневно отшвырнув его и вытерев затуманенные глаза дрожащей рукой, Сондерс

воскликнул:

- Какое-то проклятие лежит на мне или на этой чертовой лодке! Для того

ли я столько лет вытаскивал ее на берег и спускал на воду, латал и

конопатил, чтобы в конце концов она утопила моего бедного Стини, пропади

она совсем! - И он запустил в нее топором, словно она умышленно навлекла на

него несчастье. Опомнившись, он добавил: - Нет, к чему гневаться на нее,

когда у нее ни души нет, ни смысла! Я и сам сейчас немногим лучше. Что она

такое? Куча прогнивших досок, сколоченных вместе, покоробленных ветром и

волнами, а я - угрюмый и грубый рыбак, потрепанный бурями на суше и на воде

и почти такой же бесчувственный, как она. Все же нужно починить ее к

утреннему приливу, без этого не обойтись! Говоря так, он начал собирать

инструменты и хотел было снова приступить к работе, но Олдбок ласково взял

его за рукав.

- Стой, стой, Сондерс, - сказал он. - Сегодня тебе не надо работать. Я

пришлю сюда плотника Шевингса, он починит лодку. Этот день пусть он

поставит мне в счет. А завтра лучше не выходи в море, а оставайся с семьей,

чтобы утешить ее в горе. Садовник принесет вам из Монкбарнса овощей и муки.

- Спасибо вам, Монкбарнс, - ответил бедный рыбак. - Я человек прямой и

не умею тонко выражаться. В свое время я мог бы поучиться хорошим манерам у

моей матушки, хотя и не вижу, чтобы ей было от них много пользы. Но я вам

благодарен. Вы показали себя добрым соседом, как бы люди ни говорили, будто

вы мелочны и скупы. И, когда у нас начинали подбивать бедный люд против

богатых, я всегда говорил, что ни один волос не упадет с головы Монкбарнса,

пока мы со Стини можем хоть пальцем пошевелить. И Стини то же самое

говорил. И когда вы, Монкбарнс, опустили его голову в могилу (спасибо, что

уважили нас), земля покрыла честного парня, который чтил вас, хотя и не

болтал об этом.

Олдбок, сбитый со своей позиции напускного скепсиса, не хотел бы,

чтобы кто-нибудь вздумал по этому случаю напоминать ему его излюбленные

изречения философов-стоиков. Крупные капли быстро падали у него из глаз,

когда он просил отца, растроганного воспоминанием о мужестве и благородстве

сына, побороть в себе бесполезное горе и повел его за руку к дому, где

антиквария ожидала новая сцена. Когда он вошел, то первый, кого он увидел,

был лорд Гленаллен.

Немое удивление отразилось на лицах обоих, когда они приветствовали

друг друга: Олдбок - с надменной сдержанностью, граф - с замешательством.

- Милорд Гленаллен, если не ошибаюсь? - спросил мистер Олдбок.

- Да, но очень изменившийся с тех пор, как он был знаком с мистером

Олдбоком.

- Я не хотел помешать вашей светлости, - сказал антикварий. - Я пришел

только навестить эту несчастную семью.

- И нашли человека, сэр, имеющего еще больше прав на ваше сострадание.

- На мое сострадание? Лорд Гленаллен не может нуждаться в моем

сострадании. А если бы лорд Гленаллен и нуждался в нем, он едва ли стал бы

просить.

- Наше прежнее знакомство... - начал граф.

-...относится к такому давнему времени, милорд, было таким кратким и

было связано с такими исключительно тягостными обстоятельствами, что, я

полагаю, нам не стоит возобновлять его.

Сказав это, антикварий повернулся и вышел из хижины. Но лорд Гленаллен

последовал за ним и, несмотря на торопливо брошенное: " Будьте здоровы,

милорд! ", попросил разрешения поговорить с ним несколько минут, прибавив,

что хочет просить совета по важному делу.

- Ваша светлость найдет много людей, более пригодных, чтобы давать вам

советы, и притом таких, которые почтут за честь услужить вам. Что касается

меня, то я давно удалился от дел и светской жизни и не особенно склонен

ворошить прошлое. И простите меня, если я скажу, что мне особенно

мучительно возвращаться к тому периоду моей бесполезной молодости, когда я

вел себя, как дурак, а ваша светлость - как...

Он оборвал себя на полуслове.

- Как негодяй - хотите вы сказать, - договорил за него лорд Гленаллен,

- ибо таким я должен был вам казаться.

- Милорд, милорд, у меня нет желания выслушивать вашу исповедь, -

сказал антикварий.

- Однако, сэр, если я сумею объяснить вам, что я скорее был жертвой

чужих грехов, чем грешил сам, что я человек неописуемо несчастный и

ожидающий безвременной могилы, как тихой гавани, вы не отвергнете моего

доверия, которое я так настойчиво вам навязываю, видя в вашем появлении в

этот критический час указание свыше.

- Конечно, милорд, я больше не стану уклоняться от этой необычной

беседы.

- Тогда я должен оживить в вашей памяти наши случайные встречи более

двадцати лет назад в замке Нокуиннок; мне не придется напоминать вам о

леди, которая в то время была принята там как член семьи...

- Вы говорите о несчастной мисс Эвелин Невил, милорд; я все хорошо

помню.

- Вы питали к ней чувства...

-...весьма отличные от тех, которые я до того и после того питал к

женскому полу. Ее кротость, ее ум, ее интерес к научным занятиям, которые я

ей рекомендовал, внушили мне привязанность, не вполне соответствовавшую ни

моему возрасту (тогда еще, впрочем, далеко не преклонному), ни твердости

моего характера. Но мне незачем напоминать вашей светлости о том, какие

разнообразные способы вы находили, чтобы позабавиться на счет неловкого и

нелюдимого ученого, затруднявшегося в выражении столь новых для него

чувств, и я не сомневаюсь, - таковы женщины! - что и молодая леди принимала

участие в этом вполне заслуженном мною высмеивании. Если я сразу заговорил

о мучительном для меня времени, когда я пытался объясниться и был

отвергнут, то лишь для того, чтобы вы знали, как свежо все это в моей

памяти, и могли, поскольку это касается меня, вести рассказ без колебания и

ненужной деликатности.

- Я так и сделаю, - сказал лорд Гленаллен. - Но прежде позвольте мне

сказать, что вы несправедливы к памяти самой приветливой и доброй, равно

как и самой несчастной женщины, предполагая, что она могла смеяться над

честными намерениями такого человека, как вы. Напротив, она не раз бранила

меня, мистер Олдбок, за шутки, которые я позволял себе по вашему адресу.

Могу ли надеяться, что теперь вы простите мне мою бесцеремонную шутливость,

которая тогда вас оскорбляла? С тех пор я никогда больше не был в таком

душевном состоянии, чтобы мне приходилось просить извинения за вольности

легкомысленного и счастливого молодого человека.

- Милорд, вы получили полное прощение, - ответил мистер Олдбок. - Как

вам, вероятно, известно, в то время я, подобно другим, не знал, что вступил

в соперничество с вашей светлостью, и, полагая, что мисс Невил находится в

зависимом положении, думал, что она, возможно, предпочтет ему

независимость, приняв руку честного человека. Но я попусту трачу время. Я

был бы рад, если бы мог верить, что и другие питают к ней такие же честные

и достойные чувства.

- Вы судите очень строго, мистер Олдбок!

- Не без причины, милорд! Когда я, единственный из судей графства не

имевший ни чести быть родственно связанным с вашей могущественной семьей,

ни низости страшиться ее, хотел расследовать обстоятельства смерти мисс

Невил, - я вас взволновал, милорд, но я должен говорить ясно, - то, должен

признаться, я имел все основания думать, что с ней очень плохо обошлись и

либо обманули ее фиктивным браком, либо тщательно позаботились об

уничтожении доказательств подлинного союза. И я в душе не могу сомневаться,

что эта жестокость со стороны вашей светлости, проистекала ли она от вашей

личной воли или от влияния покойной графини, ускорила решение молодой леди

прибегнуть к отчаянному поступку, оборвавшему ее жизнь.

- Вы заблуждаетесь, мистер Олдбок, в ваших выводах, которые на первый

взгляд вполне естественно вытекают из обстоятельств. Поверьте мне, я

относился к вам с уважением даже тогда, когда был в большом затруднении в

связи с вашими деятельными стараниями расследовать наше семейное несчастье.

Вы показали себя более достойным мисс Невил, чем я, так как благородно

стремились восстановить ее доброе имя даже после смерти. Однако твердая

уверенность в том, что ваши благонамеренные усилия могут привести лишь к

разглашению истории, подробности которой слишком ужасны, побудили меня

помочь моей несчастной матери скрыть или уничтожить все доказательства

законного союза, заключенного между Эвелин и мной. А теперь давайте

присядем на эту скамью, ибо я больше не могу оставаться на ногах, и будьте

добры выслушать, какое поразительное открытие я сегодня сделал.

Они сели, и лорд Гленаллен в кратких словах поведал печальную семейную

трагедию, рассказав о своем тайном браке и об ужасном обмане, посредством

которого его мать рассчитывала сделать невозможным союз, тогда уже

заключенный. Он подробно описал, с каким коварством графиня, имея в руках

все документы, касавшиеся рождения мисс Невил, показала лишь те, которые

относились к периоду, когда отец графа по семейным причинам выдавал молодую

леди за свою внебрачную дочь. Граф рассказал, что у него не было ни

малейшей возможности раскрыть или даже заподозрить обман матери,

подкрепленный клятвами ее прислужниц Терезы и Элспет.

- Я покинул отчий дом, - закончил он, - и умчался так, словно все

фурии ада гнались за мной. Я несся с бешеной быстротой, сам не зная куда.

Из моей памяти совершенно изгладилось, что я делал и где побывал, прежде

чем меня разыскал мой брат. Не буду докучать вам рассказом о своей тяжкой

болезни и выздоровлении или о том, как - много позже - я осмелился спросить

о той, которая делила мое несчастье, и узнал, что она нашла ужасное

средство избавиться от всех житейских невзгод. Впервые я начал

задумываться, когда прошел слух о том, что вы ведете расследование этого

мрачного дела. И вы едва ли удивитесь, что я, веря внушенной мне версии,

поддерживал шаги, предпринятые братом и матерью, чтобы прекратить это

расследование. Сведения, которые я им дал относительно обстоятельств и

свидетелей моего тайного брака, помогли им поставить преграду вашему

рвению. Священник и свидетели, как люди, старавшиеся только угодить

могущественному наследнику Гленаллена, конечно, не устояли перед посулами и

угрозами. Их так вознаградили, что они без возражений покинули страну. Что

же касается меня, мистер Олдбок, - продолжал бедный граф, - то с этого

времени я считал, что вычеркнут из книги живых и не имею больше ничего

общего с внешним миром. Мать всяческими ухищрениями пыталась примирить меня

с жизнью и доходила даже до намеков, в которых я теперь вижу попытки

вселить в меня сомнение в достоверности той ужасной истории, которую она

сама же сочинила. Но я истолковывал все, что она говорила, лишь как

выдумки, продиктованные материнским чувством. Я воздержусь от упреков, - ее

ведь больше нет на свете, и, по словам ее жалкой пособницы, она не знала,

насколько отравлена была пущенная ею стрела и как глубоко она могла

поразить. Но, мистер Олдбок, если все эти двадцать лет на земле влачил

жизнь несчастный, заслуживающий вашего сострадания, этим несчастным был я.

Еда не укрепляла меня, сон не освежал, молитвы не успокаивали; все, что

радует человека и необходимо его душе, превращалось для меня в яд. Мне были

ненавистны даже редкие и краткие встречи с другими людьми. Мне чудилось,

что я несу этим веселым и невинным людям заразу противоестественной и

неизъяснимой вины. Бывали мгновения, когда мои мысли принимали иное

направление и я готов был подвергнуться превратностям войны или опасностям

путешествия по диким странам с вредоносным климатом, вмешаться в

политические интриги или удалиться в суровое уединение отшельников,

исповедующих нашу религию. Все эти намерения сменялись в моем уме, но все

они требовали энергии, которой после перенесенного мною сокрушительного

удара я больше не обладал. Я прозябал кое-как в своем углу; воображение,

чувства, ясность суждений и здоровье постепенно разрушались, подобно дереву

с содранной корой, на котором сперва вянут цветы, потом отсыхают ветви,

пока оно не становится похоже на тот прогнивший, умирающий ствол, который

вы видите перед собою. Так теперь вы пожалеете и простите меня?

- Милорд, - ответил глубоко тронутый антикварий, - вам не приходится

просить о моем сострадании или прощении, ибо сама ваша печальная история не

только вполне оправдывает все, что могло казаться загадочным в вашем

поведении, но и представляет собой повесть, способную вызвать слезы и

сочувствие у ваших злейших врагов (а я, милорд, никогда к ним не

принадлежал). Но позвольте спросить вас, что вы теперь собираетесь делать и

почему вы почтили меня, чье мнение не может иметь большого веса, своим

доверием?

- Мистер Олдбок, - ответил граф, - поскольку я не мог предвидеть

характер той исповеди, которую я сегодня услышал, я, конечно, не имел

заранее в мыслях советоваться с вами или кем бы то ни было о своих делах,

так как не мог даже подозревать, что они примут такое направление. Но у

меня нет друзей, я лишен делового опыта, а из-за столь долгого уединения

незнаком также с законами страны и обычаями нынешнего поколения. И когда

так неожиданно я запутался в вопросах, в которых совсем не разбираюсь, я,

как утопающий, схватился за первую представившуюся мне опору. Эта опора вы,

мистер Олдбок. Я всегда слышал о вас как о человеке сведущем и умудренном

жизнью. И я сам знал вас как человека решительного и независимых взглядов.

Кроме того, есть еще одно обстоятельство, - добавил он, - которое должно

было бы в известной мере объединить нас: мы оба когда-то отдали дань

высоким душевным качествам бедной Эвелин. Вы предложили мне помощь, когда я

в ней нуждался; к тому же вы знаете, как начались мои несчастья. К вам

поэтому я и прибегаю за советом, сочувствием и поддержкой.

- И вы не напрасно просите о них, милорд, - ответил Олдбок. - Я помогу

вам, насколько хватит моих скромных способностей. Я считаю за честь ваше

обращение ко мне, продиктовано ли оно вашим выбором или подсказано случаем.

Но это дело такого рода, что надо все тщательно взвесить. Разрешите узнать,

что вы сейчас думаете обо всем этом?

- Я хочу выяснить судьбу моего ребенка, к чему бы это ни привело, -

сказал граф, - и хочу восстановить честь Эвелин, которую я согласился

оставить под сомнением, боясь в то время возможных, как меня уверяли, еще

более тяжких для нее разоблачений.

- А память вашей матери?

- Она останется омраченной ее же деяниями, - со вздохом ответил граф.

- Пусть лучше, если это окажется необходимым, ее справедливо осудят за

обман, чем напрасно обвинят других в гораздо более ужасных преступлениях.

- Тогда, милорд, - сказал Олдбок, - мы прежде всего должны изложить в

принятой по закону форме и заверить показания старухи Элспет.

- Боюсь, - возразил лорд Гленаллен, - что в настоящее время это

невозможно. Она измучена, и семья ее в большом горе. Может быть, это

удастся завтра, когда она будет одна, да и то я сомневаюсь, чтобы она при

своих сомнительных понятиях о том, что хорошо и что дурно, согласилась

говорить в присутствии третьего лица. И, надо сказать, я тоже совсем без

сил.

- Тогда, милорд, - сказал антикварий, которого интерес к

обстоятельствам этой встречи вознес над соображениями о расходах и

хлопотах, обычно имевших для него большое значение, - я предложу вашей

светлости, поскольку вы совершенно измучены, вместо возвращения в далекий

Гленаллен-хауз или еще более неприятной перспективы заночевать в

какой-нибудь дрянной гостинице Фейрпорта и поднять на ноги всех городских

сплетников, - вместо всего этого я предлагаю вам на эту ночь быть моим

гостем в Монкбарнсе. Завтра эти бедные люди снова примутся за обычную

работу, ибо даже горе не позволяет им передохнуть, и старуха снова

останется одна. Тогда мы посетим Элспет и запишем ее показания.

Высказав сожаление по поводу причиняемых им хлопот, лорд Гленаллен

согласился отправиться с мистером Олдбоком и по дороге терпеливо выслушал

всю историю Джона Гернела, от которой антикварий не избавлял никого, кто

переступал его порог.

Прибытие такого высокопоставленного незнакомца с двумя верховыми

лошадьми и слугой в черном, у которого были кобуры на седельной луке и

маленькие короны на кобурах, вызвало общее смятение в доме Монкбарнса.

Дженни Ринтерут, едва оправившаяся от нервного припадка после известия о

несчастье с бедным Стини, гонялась за индюшками и курами, кудахча и крича

громче, чем они, и в общем прикончила пернатых вдвое больше, чем

требовалось. Мисс Гризельда высказала ряд мудрых замечаний о причудах и

своеволии брата, который вызвал эту неурядицу, внезапно приведя в дом

аристократа-паписта. Она не преминула известить мистера Блеттергаула о

происшедшем в птичнике избиении, что побудило честного пастора явиться и

спросить, как его друг Монкбарнс добрался домой и не слишком ли утомило его

участие в похоронах. Этот визит последовал перед самым звонком к обеду, и

антикварию не оставалось ничего, как пригласить духовную особу остаться и

благословить трапезу. Мисс Мак-Интайр, как и другим, хотелось взглянуть на

могущественного пэра, о котором все знали не больше, чем подданные знают о

каком-либо восточном халифе или султане. Впрочем, она немного робела при

мысли о встрече с лицом, о необщительности и мрачности которого столько

наслышалась, но к этой робости примешивалось и любопытство. Пожилая

экономка была не менее возбуждена и металась, выполняя многочисленные и

противоречивые распоряжения госпожи по части варенья, пирожных и фруктов,

общего распорядка и сервировки обеда, мер, препятствующих растопленному

маслу стать слишком жидким, и опасности проникновения на кухню Юноны,

которая, хотя и была изгнана из гостиной, не переставала мародерствовать в

кладовых и других служебных помещениях.

Единственным обитателем Монкбарнса, кто оставался совершенно

равнодушным к этому важному событию, был Гектор Мак-Интайр. Граф или

простолюдин - не все ли ему равно? Непредвиденное посещение интересовало

его лишь в той мере, в какой оно могло защитить его от неудовольствия дяди,

- если тот еще сердился на капитана, уклонившегося от присутствия на

похоронах, - и от насмешек по поводу его смелого, но неудачного поединка с

тюленем.

Этим домочадцам мистер Олдбок представил графа Гленаллена, и тот

терпеливо, мягко и вежливо выслушал нудные рацеи духовной особы и

многословные извинения мисс Гризельды Олдбок, которые ее брат тщетно

пытался сократить. До наступления обеденного часа лорд Гленаллен попросил

разрешения временно удалиться в отведенное ему помещение. Мистер Олдбок

проводил гостя в Зеленую комнату, которую спешно подготовили к его приему.

Он огляделся вокруг с таким выражением, словно что-то мучительно

припоминал.

- Мне кажется, - наконец заметил он, - что я уже когда-то был здесь!

- Да, милорд, - ответил Олдбок, - в связи с прогулкой сюда из

Нокуиннока. И, раз уж мы коснулись этой печальной темы, вы, может быть,

припомните, чей вкус подсказал нам эти строки из Чосера, которые теперь

вытканы как девиз на драпировке.

- Догадываюсь, хотя и не могу вспомнить, - сказал граф. - Она,

несомненно, превосходила меня в области литературного вкуса и знаний, как и

вообще во всем, и непонятно, мистер Олдбок, что, по воле провидения, это

создание, прекрасное духом и телом, было столь ужасным образом вырвано из

жизни лишь из-за роковой склонности к такому жалкому человеку, как я.

Мистер Олдбок не пытался ответить на эту вспышку горя, не утихавшего в

груди гостя, и только сжал его руку в своей, а другой провел по своим

густым ресницам, словно смахивая застилавший глаза туман; затем он

удалился, предоставив графу возможность на свободе приготовиться к обеду.