Голубые плащи 20 страница

его дед (чихать мне на всех их!) - не любили, да и теперь не любят этих

толков. Но, вы знаете, в больших домах на кухне часто болтают о том, о чем

в залах говорить запрещено. Так вот, и я узнал эту историю от старых слуг.

А в наши дни не так-то уж часто услышишь у зимнего очага рассказы о

старине, и, я думаю, во всей округе нет человека, кроме меня, да еще самого

лэрда, который мог бы это рассказать. Но в Нокуиннокском замке, в той

комнате, где хранятся бумаги, есть целая книга об этом, и написана она на

пергаменте.

______________

* Снова Эди народно искажает имя немца.

- Так, так! Все это очень хорошо, но, пошалуйста, продолшайте вашу

историю, мой допрый друг, - поторопил его Дюстерзивель.

- Ну, видите ли, - продолжал нищий, - это было время, когда землю

рвали и терзали по всей стране, когда каждый стоял за себя, а бог за всех.

Тогда никто не оставался без земли, если хватало сил ее отбить, и никто не

мог удержать землю, если сил не было. Кто сильнее, тот и прав. И так было

во всей нашей восточной стороне и, наверно, во всей Шотландии.

В эти дни и появился в наших краях Ричард Уордор, первый, кто здесь

носил это имя. С тех пор много их было. Почти все они, как и тот, кого

называли Дьявол в латах, спят в руинах. Это было надменное, жестокое племя,

но большие храбрецы, готовые драться за свое отечество. Да благословит их

господь, - заметьте, в этом пожелании нет ничего папистского! Их называли

норманскими Уордорами, потому что они пришли сюда с юга. Так вот, этот

Ричард, которого прозвали Красная Рука, сговорился с тогдашним старым

Нокуинноком - а Нокуинноки жили здесь издавна - и посватался к его

единственной дочке, которой должны были достаться замок и земли. Девица

очень противилась (те, кто рассказывал мне об этом, называли ее Сибиллой

Нокуиннок), очень ей не хотелось выходить за него, потому что она чересчур

близко сдружилась со своим двоюродным братом, которого ее отец терпеть не

мог. Так и вышло, что, пробыв замужем за сэром Ричардом всего четыре

месяца, - а выйти-то ей все-таки пришлось, - она, хочешь не хочешь,

подарила ему отличного мальчугана. Поднялся такой шум, что небу жарко

стало. " Сжечь ее! Зарезать! " - кричали все. Однако все обошлось, и ребенка

отослали на воспитание куда-то в горы, и вырос он великолепным парнем, как

многие, кто является на свет без дозволения. А сэр Ричард Красная Рука

потом имел своего собственного отпрыска, и все было тихо-мирно, пока он не

уснул в земле. И тогда спустился с гор Малколм Мистикот (сэр Артур говорит,

что его правильнее было бы называть Misbegot*, но так уж его называли те,

от кого я слыхал эту стародавнюю повесть). Сошел, значит, с гор этот сын

любви Мистикот, а с ним - отряд длинноногих горцев, готовых на всякое

темное дело, и объявил он, что замок и земли принадлежат ему, как старшему

сыну матери, и выгнал Уордоров из насиженного гнезда. Была драка, пролилась

кровь, потому что часть соседей поддержала одну сторону, а часть - другую.

Но Малколм в конце концов одержал верх, и захватил замок Нокуиннок, и

укрепил его, и построил ту большую башню, которую по сей день зовут башней

Мисти-кота.

______________

* Незаконнорожденным (англ.).

- Мой допрый друг, старый мейстер Эдис Охилтрис, - прервал его немец,

- все это похоже на длинные истории про баронов с родословной в шестнадцать

колен, которые рассказывают у меня на родине. Но я предпочел бы услишать

про золото и серебро!

- А вот, видите ли, - продолжал нищий, - этому Малколму сильно помогал

его дядя, брат отца, который был настоятелем монастыря святой Руфи. И они

вдвоем собрали большое богатство, чтобы обеспечить дальнейших наследников

нокуиннокских земель. Говорят, что монахи в те дни знали способ множить

металлы. Правда это или нет, но они были очень богаты. Наконец дошло до

того, что молодой Уордор, сын Красной Руки, вызвал Мистикота биться с ним

на арене. Только это была не арена, а просто огороженное место, где они

должны были сражаться, как боевые петухи. Мистикот был побежден, и жизнь

его была в руках брата, но тот не захотел предать его смерти, потому что

кровь Нокуиннока текла в жилах обоих. После этого Малколма заставили

постричься в монахи, и он скоро умер в здешнем монастыре - от досады и

злобы. Никто так и не узнал, где его дядя-настоятель схоронил его и что

сделал с его золотом и серебром, потому что он опирался на права святой

церкви и никому не давал отчета. Но по нашей округе ходит пророчество, что,

когда найдут могилу Мистикота, поместье Нокуиннока будет " отдано и взято".

- Ах, мой допрый старый друг мейстер Эдис, это легко мошет случиться,

если сэр Артур станет ссориться со своими допрыми друзьями в угоду мистеру

Олденбоку. Так ви думаете, что это серебро принадлешало допрому мистеру

Малколму Мистикоту?

- Не сомневаюсь в этом, мистер Дустердевил.

- И ви верите, что здесь есть еще?

- Ну конечно! Как же иначе? " Search, номер один". Это значит: ищите и

найдете номер два. Кроме того, в этом ящике было только серебро, а я

слыхал, что часть клада состояла из червонного золота.

- Тогда, мой допрый друг, - воскликнул немец, поспешно вскакивая на

ноги, - почему би нам не приступить сейчас ше к этому маленькому делу?

- По двум веским причинам, - по-прежнему спокойно сидя, ответил нищий.

- Во-первых, как я уже сказал, нам нечем копать: мотыги-то и лопаты унесли.

А во-вторых, пока светло, сюда будут приходить зеваки, глазеть на яму.

Потом и лэрд может прислать кого-нибудь ее засыпать, так что, как ни

вертись, нас сцапают. А вот, если вы хотите встретиться со мной в полночь и

захватите с собой потайной фонарь, я приготовлю лопаты, и мы вдвоем

спокойно поработаем, так что никто и знать не будет.

- Но... но... мой допрый друг, - возразил Дюстерзивель, у которого

даже блестящие надежды, вызванные рассказом Эди, не могли полностью стереть

воспоминаний о прежнем ночном приключении, - не так хорошо и не так

безопасно приходить среди ночи к могиле допрого мейстера Мистикота. Ви

забыли, что я слышал здесь вздохи и стоны духов. Уферяю вас, они нам

помешают.

- Если вы боитесь духов, - холодно ответил нищий, - я проделаю работу

один и принесу вашу долю, куда укажете.

- Нет... нет... мой префосходный старый мейстер Эдис! Слишком много

для вас хлопот. Я не согласен. Я приду сам. И это будет лучше всего. Ведь

это я, Герман Дюстерзивель, открыл могилу мейстера Мистикота, когда искал,

куда бы сунуть шутки ради несколько шалких монет, чтобы подстроить

маленький трюк моему дорогому сэру Артуру. Я затеял это, конечно, только

для потехи. Да, так вот, убрав там в сторону кучу этого - как его? - хлама,

я и уфидел собственный памятник мистера Мистикота. Похоже на то, что он

хотел сделать меня своим наследником. Поэтому нефешливо было би мне не

явиться самому за своим наследством.

- Стало быть, в двенадцать часов, - сказал нищий, - мы встретимся под

этим деревом. Я сейчас посторожу немного и позабочусь, чтобы никто не

трогал могилу; для этого, мне достаточно сказать, что лэрд не велел. Потом

поужинаю у лесника Рингана - до него недалеко - и лягу спать у него в

сарае. А ночью тихонько выйду и вовремя буду на месте.

- Так и сделаем, мой допрый мейстер Эдис, и встретимся на этом самом

месте, а там пусть духи стонут и чихают, сколько им угодно!

Он пожал старику руку, и с этим обоюдным залогом верности соглашению

они на время расстались.

Глава XXV

...порастряси-ка кошельки

Аббатов-скопидомов и свободу

Дай ангелам плененным...

Ни колокол, ни книга, ни свеча

Мне золото добыть не помешают.

" Король Джон"

Ночь выдалась бурная и ветреная. То и дело начинался проливной дождь.

- Эх, друзья мои, - сказал старый нищий, располагаясь с подветренной

стороны огромного дуба, чтобы подождать своего компаньона. - Эх, друзья

мои, как удивительно и непонятно устроен человек! Достаточно, чтобы впереди

блеснуло богатство, и этот Дустердевил тащится сюда в полночь под таким

ветром и дождем! А я-то разве не глупее еще во сто крат, что торчу здесь и

жду его?

Высказав эти мудрые соображения, он плотнее запахнулся в плащ и

устремил глаза на луну, катившуюся по небу среди бурных и мрачных туч,

которыми ветер время от времени закрывал ее бледный лик. Печальные и

неверные лучи, пробивавшиеся сквозь дрожащий сумрак, освещали

растрескавшиеся арки и стрельчатые окна старого здания, на миг ясно

показывая все их изъяны и тотчас же снова превращая их в темную,

неразличимую, расплывчатую массу. Озерцо тоже получало свою долю этих

беглых белесых лучей. Его воды были покрыты рябью, они побелели и

волновались под ветром. Когда тучи, скользя, скрывали луну, эти воды

напоминали о себе только угрюмым бормотанием и плеском волн о берег. При

каждом новом порыве бури, проносившемся над узкой лощиной, лесная прогалина

повторяла глубокие стоны, которыми деревья отвечали на свист вихря. Когда

же ветер улетал дальше, слышался слабый, замирающий шепот, подобный вздохам

измученного преступника после того, как затихли первые муки его пытки. Этих

звуков было достаточно, чтобы привести суеверного человека в то состояние

ужаса, в котором он так часто пребывает, которого боится и которое все же

любит. Однако такие чувства были чужды натуре Охилтри. Воображение

перенесло его в годы молодости.

" Я, бывало, стоял на часах, - сказал он себе, - в Германии и в Америке

и в худшие ночи, чем эта, да к тому же еще зная, что в чаще прячется

десяток вражеских стрелков. Но я не забывал своего долга, и никто не

заставал Эди спящим".

Бормоча эти слова, он непроизвольно поднял свой верный посох к плечу,

как ружье часового, и, услышав приближавшиеся к дереву шаги, крикнул тоном,

больше подходившим к его воинским воспоминаниям, чем к нынешнему положению:

- Стой! Кто идет?

- Черт побери, мой допрый Эдис! - ответил Дюстерзивель. - Почему ви

говорите громко, как... часовщик... я хочу сказать - часовой?

- Просто потому, что я в эту минуту и считал себя часовым, - ответил

нищий. - Кругом тьма кромешная. Вы принесли фонарь и мешок для денег?

- Ну да, ну да, мой допрый друг, - сказал немец. - Вот они - пара, как

ви их называете, чересседельных мешков: одна сторона будет для вас, другая

- для меня. Я сам навьючу их на лошадь, чтоби вам, старому человеку, не

было хлопот.

- Значит, у вас тут и лошадь? - спросил Эди Охилтри.

- Да, да, мой друг, она привязана там у ограды, - ответил заклинатель.

- Еще слово к нашему уговору: моей доли не будет на спине вашей

лошади.

- Как? Чего ше ви боитесь? - спросил немец.

- Да потерять из виду коня, седока и деньги, - ответил Эди.

- Ви знаете, что этак ви исобрашаете тшентльмена большим мошенником?

- Многие джентльмены, - ответил Охилтри, - сами изображают себя

мошенниками. Но к чему нам ссориться? Если вы хотите приступать к делу,

приступайте! А не то я пойду к Рингану Эйквуду на его теплый сеновал, с

которым я расстался без всякой охоты, и положу мотыгу и лопату на место.

Дюстерзивель колебался, соображая, не отпустить ли ему Эди и не

завладеть ли безраздельно всем ожидаемым богатством. Однако отсутствие

инструментов, неуверенность в том, сможет ли он, даже при их наличии,

расчистить могилу достаточно глубоко без чьей-либо помощи, а главное -

связанный с впечатлениями той, другой ночи страх перед мрачными тайнами

могилы Мистикота, - все это убедило мошенника, что подобная попытка была бы

рискованной. Сгорая от злобы и нетерпения, он все же постарался принять

свой обычный вкрадчивый тон, стал просить " своего допрого друга мейстера

Эдиса Охилтриса" пройти вперед и заверил его в своем согласии на все, что

может предложить его " такой замечательный друг".

- Ну хорошо, хорошо, - сказал Эди. - Не запутайтесь ногами в высокой

траве и не ступайте на разбросанные здесь камни. Прикройте-ка фонарь полой,

не то его ветром задует. К тому же иногда и месяц проглядывает.

С этими словами старый Эди, за которым по пятам следовал заклинатель,

направился к развалинам, но вдруг остановился.

- Вы ученый человек, мистер Дустердевил, и знаете много чудес природы.

Так вот, скажите: верите ли вы в привидения и духов, которые ходят по

земле? Верите или нет?

- Что ви, допрый мейстер Эдис, - укоризненно зашептал Дюстерзивель. -

Неушели это подходящее время и место, чтоби задафать такие вопросы?

- Да, и время и место подходящие, мистер Дустандшовел*. Прямо скажу:

поговаривают, что здесь бродит старый Мистикот. А нынче ночь не слишком

приятная для встречи с ним. Как знать, понравится ли ему то, зачем мы

пришли на его могилу?

______________

* Dustandshovel (англ.) примерно значит " мусорная лопата".

- Alle guten Geister... - пробормотал немец, но голос его задрожал и

он не договорил заклинания. - Я хотел би, чтоби ви так не говорили, мейстер

Эдис, потому что после всего услышанного мною в ту ночь я сильно верю...

- Ну, а я, - воскликнул Охилтри, вступив в алтарь и с вызывающим видом

взмахнув рукой, - я и пальцем не шевельну, чтобы помешать ему явиться хоть

сию минуту. Он-то ведь только дух без плоти, а мы духи во плоти!

- Ради состателя, - простонал Дюстерзивель, - ничего не говорите ни о

тех, кто существует, ни о тех, кто не существует!

- Ладно, - согласился нищий, отодвигая створку фонаря. - Вот камень,

и, дух там или не дух, а я вот хочу забраться малость поглубже в могилку.

И он спрыгнул в яму, из которой этим утром был извлечен драгоценный

ящик. Сделав несколько взмахов лопатой, он устал или сделал вид, что устал,

и обратился к своему компаньону:

- Я стар и не могу работать в полную силу. Но мы должны помогать друг

другу, сосед. Теперь, пожалуй, и вам пора спуститься сюда да маленько

поработать. Покопайте-ка немного да выбросьте наверх землю, а потом я вас

сменю.

Дюстерзивель занял место, покинутое нищим, и пустился работать со всем

усердием вспыхнувшей алчности. К ней примешивалось настойчивое стремление

поскорее покончить со всем этим делом и убраться подальше - стремление,

естественное для натуры жадной, подозрительной и трусливой.

А Эди, со всеми удобствами расположившись у края ямы, ограничивался

тем, что понуждал своего сообщника работать усерднее.

- Вот уж, в самом деле, мало кто работал за этакую поденную плату!

Пусть новый ящик будет хоть в одну десятую ящика номер один. Но, если там

будет полно золота вместо серебра, стоить он будет вдвое больше. Погляжу я,

вы так споро работаете мотыгой и лопатой, словно родились землекопом. Этак

вы можете, чего доброго, зарабатывать добрые полкроны в день. Ноги береги!

- И он толкнул довольно большой камень, который заклинатель только что с

трудом выбросил из ямы и который Эди теперь сбросил обратно, нанеся тем

самым немалый ущерб конечностям своего сообщника.

Подгоняемый нищим, Дюстерзивель надсаживался и напрягал все силы,

разбивая камни и затвердевшую глину. Он работал как лошадь и мысленно

разражался немецкими проклятиями. Но как только с его уст срывалось

непозволительное словцо, Эди сейчас же изменял прицел:

- Эй, вы там, не ругайтесь, не ругайтесь! Кто его знает, кто нас

слушает! Ох! Боже всемилостивый, да что это там? Фу, да это просто ветка

плюща на стене от ветра колышется. А когда туда светила луна, мне

почудилась рука мертвеца со свечой. Я думал, это сам Мистикот. Но ничего!

Давайте, работайте, выбрасывайте землю подальше. Нет, вы работничек

отменный, могильщик не хуже самого Уила Уиннета! Чего же вы вдруг

остановились? Удача-то, поди, совсем рядом.

- Хватит! - с досадой воскликнул разочарованный немец. - Я дошел до

скалы, на которой стоят эти проклятые - прости господи! - развалины.

- Ну что вы, - сказал нищий, - похоже, что это просто большая плита,

положенная, чтобы прикрыть золото. Берите-ка мотыгу да хватите хорошенько,

и, черт ее дери, наверняка расколете этот камень. Ага, вот это дело!

Смотри-ка, у него сила, как у Уоллеса!

Поощряемый понуканиями Эди, заклинатель нанес по камню два или три

отчаянных удара и, хоть не расколол того, по чему бил, - это оказалось, как

и предполагал немец, сплошная скала, - зато сломал инструмент, который

отлетел и ушиб ему обе руки.

- Ура, ребята! Вот вам и рингановская мотыга! - завопил Эди. - Позор

фейрпортцам! Продавать такие хлипкие штучки! Двиньте-ка еще разик лопатой -

ну-ка, мистер Дустердевил!

Заклинатель молча выкарабкался из ямы, глубина которой достигала

теперь шести футов, и голосом, дрожавшим от гнева, обратился к своему

компаньону:

- Знаете ли ви, мейстер Эдис Охилтрис, с кем ви посфоляете себе все

эти шуточки?

- Да, с болтуном, мистер Дустердевил! Таким я знаю вас уже не первый

день. Но тут мне совсем не до шуток. Я давно хочу увидеть наше сокровище.

Нам уже пора бы наполнить обе половины этого мешка. Хватит нам его, чтобы

все упрятать?

- Смотри, ти, подлый старик! - выкрикнул разъяренный философ. - Если

ти только попробуешь снофа истефаться надо мной, я тебе раскрою череп вот

этой лопатой!

- А что в это время будут делать мои руки и посох? - самым беззаботным

тоном спросил Эди. - Потише, мистер Дустердевил, не для того я так долго

прожил на белом свете, чтобы меня выкинули из него лопатой. И чего вы так

наскакиваете на ваших друзей? Бьюсь об заклад, что я в одну минуту найду

сокровище!

- Клянусь вам, - пригрозил заклинатель, теперь уже полный подозрений,

- если ви сыграете со мной еще одну шутку, я изобью вас, мейстер Эдис!

- Нет, только послушайте его! - сказал Охилтри. - Он знает, как

заставить человека искать клад! Наверно, его самого так учили!

При таком обидном предположении, содержавшем явный намек на недавнюю

сцену между немцем и сэром Артуром, философ потерял последние остатки

терпения и, будучи человеком бурных страстей, замахнулся рукояткой

сломанной мотыги над головой старика. Удар, по всей вероятности, оказался

бы смертельным, если бы тот, против кого он был направлен, не воскликнул

твердым и суровым голосом:

- Какой стыд! Неужто земля и небо потерпят, чтобы вы убили старого

человека? Да я вам в отцы гожусь! Оглянитесь!

Дюстерзивель инстинктивно обернулся и, к своему крайнему изумлению,

увидел высокую темную фигуру, стоявшую у него за спиной. Привидение не дало

ему времени произнести заклинание или принять какие-нибудь меры, а

мгновенно прибегло к voie de fait* и угостило мудреца тремя или четырьмя

столь основательными подзатыльниками, что он свалился и несколько минут

оставался без сознания, скованный оцепенением и страхом. Когда заклинатель

пришел в себя, он уже был один в разрушенном алтаре и лежал на мягкой сырой

земле, выброшенной из могилы Мистикота. Он приподнялся со смешанным

чувством гнева, боли и ужаса и, лишь посидев несколько минут, мог настолько

собраться с мыслями, чтобы хоть вспомнить, как и зачем он сюда попал. Когда

к нему возвратилась память, он уже почти не сомневался, что приманка,

посредством которой старый Охилтри завлек его в это уединенное место,

насмешки, которыми тот вызвал ссору, и мгновенная помощь, приведшая

столкновение к такой развязке, - все это были части плана, задуманного для

того, чтобы навлечь на него, Германа Дюстерзивеля, беду и позор. Ему трудно

было предположить, что своим утомлением, тревогой и перенесенными побоями

он обязан коварству одного лишь Эди Охилтри, и он пришел к выводу, что

нищий просто выполнял роль, предписанную ему каким-то более значительным

лицом. Его подозрения падали то на Олдбока, а то и на сэра Артура Уордора.

Первый не трудился скрывать сильную неприязнь к нему, второму же

Дюстерзивель нанес серьезный ущерб. И, хотя он полагал, что сэр Артур сам

не знает, насколько расстроены его дела, все же, вероятно, он постиг истину

в достаточной мере, чтобы пожелать отомстить. Во всяком случае, Охилтри

намекнул на одно обстоятельство, которое заклинатель имел все основания

считать известным только сэру Артуру и ему самому. Откуда же, как не от

сэра Артура, узнал о нем Эди? Далее, речи Олдбока свидетельствовали о его

убежденности в мошеннических намерениях Дюстерзивеля, а сэр Артур слушал

все это и, если защищал немца, то очень вяло. Наконец, способ мести,

избранный, по мнению Дюстерзивеля, баронетом, не расходился с практикой

других стран, с которой заклинатель был лучше знаком, чем с нравами

Северной Британии. Для него, как и для многих дурных людей, заподозрить

обиду - значило тут же замыслить и мщение. И, еще не твердо держась на

ногах, Дюстерзивель мысленно поклялся разорить своего благодетеля, а для

этого он, к несчастью, имел достаточно возможностей.

______________

* Рукоприкладству (франц.).

Однако, хотя планы мести и всплывали в голове немца, сейчас не время

было предаваться подобным размышлениям. Час, место, его собственное

положение и вероятная близость его обидчиков заставили авантюриста прежде

всего позаботиться о безопасности. Фонарь, отброшенный прочь во время

стычки, уже погас. Ветер, который раньше так громко завывал в боковых

приделах разрушенного храма, теперь почти стих, зато дождь лил вовсю. Луна

совсем скрылась, и хотя Дюстерзивель был уже более или менее знаком с

местом и знал, что ему надо добраться до восточной двери алтаря, мысли в

голове у него так путались, что прошло еще несколько минут, прежде чем он

мог определить, в каком направлении искать выход из руин. Пока он находился

в такой растерянности, голос суеверия, ободренный темнотой и нечистой

совестью немца, вновь заговорил в его расстроенном воображении.

- А, чепуха! - храбро увещевал он себя. - Все это вздор и обман. Черт!

Неужто этот твердолобый шотландский баронет, которого я пять лет водил за

нос, перехитрит Германа Дюстерзивеля?

В ту минуту, когда он пришел к этому выводу, произошло нечто, сильно

потрясшее посылки, на которых этот вывод зиждился. Среди меланхолических

вздохов замиравшего ветра и плеска дождевых капель, падавших на листья и

камни, зазвучало - и, по-видимому, на небольшом расстоянии от слушателя -

пение, такое печальное и строгое, словно отлетевшие души клириков, некогда

обитавших в ныне покинутых руинах, оплакивали безлюдье и запустение,

воцарившиеся в их священных приделах. Дюстерзивель уже поднялся на ноги и

пробирался ощупью вдоль стены. При этих новых звуках он остановился как

вкопанный. Все его чувства в этот миг как бы сосредоточились в слухе и все

единодушно докладывали ему, что глухой, заунывный и протяжный напев был

церковной музыкой, сопровождавшей торжественную панихиду по обряду римской

церкви. Почему пели в таком уединенном месте и кто были певчие - все эти

вопросы перепуганное воображение заклинателя, населенное такими образами

немецкого суеверия, как русалки, лесные цари, оборотни, домовые, духи

черные и белые, синие и серые, даже не пыталось разрешить.

Вскоре в исследовании нового явления приняло участие еще одно из пяти

чувств Дюстерзивеля. В конце поперечного нефа церкви, за несколькими

ведущими вниз ступенями, находилась небольшая дверь, забранная железной

решеткой. Насколько помнил заклинатель, за ней был невысокий сводчатый зал

- бывшая ризница. Взглянув в сторону, откуда доносились звуки, он заметил,

что сквозь прутья решетки проникают, падая на ступени, яркие отблески

красного света. Одно мгновение Дюстерзивель колебался, не зная, что делать.

Потом, исполнясь отчаянной решимости, двинулся по проходу к месту, откуда

исходил свет.

Подбадривая себя крестным знамением и всеми заклинаниями, какие могла

подсказать ему память, немец подвигался к решетке, чтобы, оставаясь

невидимым, наблюдать за тем, что происходило внутри сводчатого помещения.

Когда он робкими и неуверенными шагами приблизился к двери, пение после

нескольких унылых и протяжных аккордов стихло и сменилось глубоким

безмолвием. За решеткой открылось удивительное зрелище внутри ризницы.

Посередине зияла открытая могила с четырьмя светильниками, высотой около

шести футов, по углам. На досках сбоку от могилы стояли носилки, и на них

лежал закутанный в саван труп со сложенными на груди руками, по-видимому,

готовый к погребению. Священник в епитрахили и ризе держал перед собой

раскрытый молитвенник, другая духовная особа в церковном облачении -

кропильницу со святой водой, а двое мальчиков в белых стихарях - кадила с

благовониями. Отдельно от других и ближе всех к гробу стоял мужчина в

глубоком трауре, фигура которого некогда была высокой и властной, а теперь

согнулась под бременем лет и недугов. Таковы были главные действующие лица

этой сцены. На некотором расстоянии виднелось несколько мужчин и женщин,

закутанных в длинные траурные плащи, а еще дальше от тела, у стен,

неподвижно вытянулись в ряд другие фигуры, в таких же мрачных одеяниях, и у

каждой была в руке огромная свеча из черного воска. Дымный свет множества

свечей, мерцавший в тусклом, багровом сиянии, придавал всей этой

необычайной картине смутные, колеблющиеся, призрачные очертания. Священник

громким, ясным и звучным голосом стал читать из молитвенника те

торжественные слова, которые обряд католической церкви посвятил возвращению

праха во прах. Изумленный Дюстерзивель по-прежнему не был уверен,

действительно ли происходит все это в таком месте и в такой час, или же он

видит, как сверхъестественные силы воспроизводят ритуал, обычный для этих

стен в былые времена, но теперь редко выполняемый в протестантских странах

и лишь в исключительных случаях - в Шотландии. Он не знал, выжидать ли ему

конца церемонии или же сделать попытку вернуться в алтарь, но как только он

чуть-чуть шевельнулся, его заметил сквозь решетку один из пришельцев. Тот,

кто первый его обнаружил, указал на него человеку, который стоял возле

гроба, отдельно от других. По его знаку от группы отделились двое, и,

бесшумно скользя, словно боясь помешать богослужению, отперли и отвели в

сторону решетку, отгораживавшую от них заклинателя. Они схватили его за

руки с такой силой, которой он не мог бы преодолеть, даже если бы страх и

позволил ему сопротивляться, усадили в алтаре на землю, а сами сели с двух

сторон, как бы держа его под стражей. Убедившись, что он находится во

власти таких же смертных, как и сам, заклинатель собрался было задать им

ряд вопросов. Но один из пришельцев указал на ризницу, откуда явственно

доносился голос священника, а другой, требуя молчания, приложил палец к

губам, и немец счел благоразумным прислушаться к этому намеку. Так они

удерживали его, пока громкая аллилуйя, прогремевшая под старыми сводами

святой Руфи, не закончила удивительную церемонию, при которой ему довелось

присутствовать.

Когда пение стихло и все его отголоски замерли вдали, одна из черных

фигур, все еще стороживших мага, обратилась к нему на местном диалекте и

голосом, который он, казалось, узнал:

- Вот те на! Мистер Дюстерзивель, это вы? Разве вы не могли дать нам

знать, что хотите присутствовать на церемонии? Милорду не очень

понравилось, что вы тут подслушивали да подсматривали.

- Ради всего сфятого, скашите мне, кто ви такие! - перебивая его,

спросил, в свою очередь, немец.

- Кто я такой? Кто ж, как не Ринган Эйквуд, нокуиннокский лесничий. А

что вы тут делаете в этот ночной час, если пришли не затем, чтобы видеть

погребение старой леди?