Не могу сказать, что его голос стал громче, но, несмотря на всю мою решимость, я резко и быстро вскинул голову.

- Теперь послушай меня, Чарльз. Я скажу это только раз. Я согласился натаскивать тебя в момент жалости, о чём теперь сожалею. Но я держу свое слово. Если ты будешь держаться своего. Я не собираюсь объяснять свои методы. Меня не интересует твоё мнение обо мне. Меня не волнует, нравлюсь я тебе, или ты ненавидишь меня. Но ты собираешься попасть на экзамен, и в любой момент, если я подумаю, что это не так, потому что ты не выполняешь то, что я задаю тебе, то мы прекращаем всё. Ясно? Принимаешь ли ты это? Потому что, если ты с чем- то не согласен, то лучше остановиться сейчас.

«Жалость» было сказано преднамеренно, и даже разозлившись, я почувствовал это. И мне стало ясно, для чего всё это поддразнивание, это запугивание: он хотел отказаться. Но у него не хватило смелости сказать мне, что он передумал. Такие люди никогда не признают, что поменяли свое мнение. Они заставляют вас сделать это за них. Я сообразил, что в своём роде он действительно выиграл сражение, почти также хорошо, как это делала Глория. Но на тот момент она была для меня не важна. После чего, внутри, я словно стал разворачиваться, словно от чего-то червивого. Я ощущал, как делаю это. Стало не так обидно. Я отступил, по крайней мере, в своих мыслях, и он наблюдал за мной. От его носа к зарубцевавшейся области ниже его рта пролегла линия. Этим он похож на змею, подумалось мне. И его глаза, утопленные в глубине горелой плоти, были так бездонны, словно смотришь сквозь окно в никуда. Я услышал свой голос, раздавшийся, будто, со стороны.

- Я остаюсь.

- Зачем?

Потому что я ненавижу твои потроха.
- Я хочу сдать экзамен.

- Ты уверен?

- Да. Уверен.
Странно, но я внезапно успокоился.

Он кивнул в сторону стопки разлинованных листков.
- Хорошо. Триста слов.

Пока я делал его паршивые три сотни слов, сидя за столом, он уселся в одно из комфортабельных кожаных кресел и снова стал рыться в книгах, которые я принес, а Микки, лежа перед пустым камином, фыркал и дергался, будто во сне гонялся за кроликами, или, что вероятнее, за людьми. Мои трудности были только в том, чтобы тысячу слов оригинального эссе Джейка Родмана, старшего брата Джоуи, свести до трех сотен.
С ним Джейк победил в своей школе, в которой, по счастью, мы с Джоуи не учились, а его гордая мать сохранила. Я уже трижды использовал эссе у трех разных учителей, каждый раз под другим названием, и мне впервые было сказано, что я, наконец-то, показал не только творческий талант, но созревание общественного сознания. Его оригинальным названием было «Почему система должна быть изменена». После того, как Джейк написал его, оно было опубликовано в школьной газете, и команда старшеклассников обсуждала эссе перед собранием учащихся, преподавателей и родителей. Это был по-настоящему большой успех. Его родители так обрадовались, что повезли сына в Европу, а школа уговорила подать заявление о поступлении в Гарвард, куда Джейка и приняли. Разве мог я написать лучше? Джоуи предложил эссе мне, взяв слово, что никто ничего не узнает, когда я уже собирался перерезать себе горло, сидя над чистым листком бумаги, на котором ничего не смог написать. Поэтому я, в целях безопасности, поменял несколько слов тут и там, и использовал.
Молодчина! Когда ещё я получил бы немного голубой ленты почёта [голубая лента - отличительный знак высокого качества ]. Даже наши младшие юниоры SDS [Студенты за Демократическое общество - левое студенческое движение в США в конце 60-х.] выглядели впечатлёнными. Это по-настоящему вдохновляло. Так что спустя год, когда мне потребовалось написать ещё один реферат на английском, я поменял еще несколько слов, изменил название, добавил большую цитату, найденную Джоуи в последнем номере «Ramparts» [Политический и литературный журнал, издаваемый в США в 1962-1975гг.], и снова его использовал. И второй раз в жизни получил " А". Учитель английского языка не включил его в школьное обсуждение, поскольку тема обществознания была слишком полна, и, как он объяснил, он был вынужден подвергнуться терапии и урезать чувства, чтобы направить своё либидо, главным образом, на свой психодраматический класс, с который встречался ежевечерне. Это случилось после того, как он заснул в классе, пока мы читали вслух поэму Гинзберга «Вопль» [Ирвин Аллен Гинзберг (1926—1997), американский поэт второй половины XX века, основатель битничества, автор знаменитой поэмы «Вопль» (1956).], и обсуждали её актуальность для современной революции. Один или пара реакционно настроенных ребят посчитала, что поэма тянется, как резина, но ответственные лидеры перекричали их и объяснили тем, что они контрреволюционный мусор и могут покинуть школьный двор, расставшись с некоторыми частями своих тел...

Во всяком случае, либидо учителя было занято другим; он не стал придавать большого значения реферату, я имею в виду читать вслух, или что-нибудь в этом роде, что было довольно хорошо, потому что многие ребята в классе узнали бы его через минуту. Он просто поставил мне " А". Таким образом, успех воодушевлял, и было очевидно, что нет смысла отказываться от хорошей вещи, поэтому я решил опробовать его ещё раз на новом учителе...
Ну, в конце концов пыль осела, мать вызывали в кабинет принципала, а я снова стал посещать школьных психоаналитиков, поняв, что перестарался, и стало ясно, что зерно истины в древнем старом девизе " Умеренность во всем" всё-таки присутствует...

Тем не менее, Квазимодо-Иван-Грозный-Маклеод с ним не сталкивался, а я к тому времени отлично знал его наизусть. Так, время от времени останавливаясь, чтобы похмуриться в сторону камина, или пожевать шариковую ручку для отвода глаз, на случай, если он пожелает заметить это, я разогрел старое блюдо, и готовился его подать.
Это было ошибкой, и я незамедлительно понял, что должен был об этом догадаться. Он молниеносно пролистал сочинение.

- Так, - сказал он, когда прочел его. - Ты задумываешься над социальными вопросами. Кто бы мог подумать.