Я рассказал ему. Он ничего не ответил.

Затем:
- Кстати, где ты живешь?

- Первый дом на той стороне рядом с лодочным причалом.

Он остановился в нескольких ярдах от дома.
- Хорошо. Приходи к моему дому завтра в восемь утра. Я буду готовить тебя по три часа каждое утро пять дней в неделю, и я задам тебе достаточно работы, чтобы загрузить тебя еще на три часа. Всего по шесть часов в день в течение того, что могло стать твоим отдыхом. Это будет трудно. Но если я увижу, что ты не выполнил задание, которое я тебе дал, то можешь больше не приходить. Ты уверен, что оно того стоит?

С моим обычным везением, я нашел себе другого Гитлера. Подавляя желание сказать " зиг хайль" и, как в кино, отсалютовать вытянутой рукой, я сказал:
- Да. Сэр.

Я сразу понял, что мы проведём прекрасное лето, он и я. Но он не нуждался во мне. Я нуждался в нем.
И мы оба об этом знали. И вдобавок ко всему прочему, я должен буду смотреть на него по три часа в день пять дней в неделю. Я знаю, звучит довольно ужасно, когда говоришь, например, что, не желаешь быть замеченным с калекой. Но я ничего не могу с этим поделать. Единственное, это менее ужасно, чем находиться рядом с Глорией в течение следующих трех лет.

- Где ты был? - спросила мать, когда я вошёл через заднюю дверь в кухню. - Ты знаешь, который сейчас час?

- Девять, - сказал я, зная, что уже позже десяти, и попытался побыстрее пересечь комнату.

- Сейчас половина одиннадцатого. И не смей выходить из комнаты, пока я не поговорю с тобой. Ты ужинал?

- Да, - соврал я, по-прежнему двигаясь в сторону двери на заднюю лестницу.

- Где?

Я усиленно соображал, потому что не собирался рассказывать ей, что Маклеод взялся заниматься со мной, до того момента, как это произойдёт. Но вроде как решение было принято, и все, что мне нужно сделать, так это найти приемлемое объяснение, почему я приехал домой так поздно и в странной одежде. Признаюсь, что мои нервы были натянуты до предела, пока я искал, что сказать.

- Что это за одежда? - спросила Глория, как будто получала сигналы о том, что происходило в моей голове.

- Пита Лэнсинга. Я упал с причала и Барни дал мне её.
Барни был младшим братом Пита. Пит находился во Вьетнаме, и, следовательно, был недоступен для допроса. А Барни будет играть в немого. Кроме того, со дня на день он должен уехать в летний лагерь.

- Я хочу, чтобы ты был более осторожен, - сказала мать. - Ты мог удариться головой о камень и по-настоящему себе навредить. Это не Флорида и Лонг-Айленд, где на дне нет ничего, кроме песка.

- Сначала нужно что-то иметь в голове, чтобы ей стало больно, - протянула Глория, как героини Бетт Дэвис из старых фильмов. Она посмотрела на брюки Маклеода.
- Я не знала, что Пит такой высокий, - сказала она. - А в этот свитер можно засунуть двух таких, как он.

- Может быть, просто находиться вдали от тебя то же самое, что питаться витаминами, - к моему изумлению сказала Мэг. Она читала, сидя за столом, пила газировку, не забывая наведаться в коробку с шоколадным печеньем.
Это правда, Пит Лэнсинг, казалось, был когда-то неравнодушен к Глории, вместе со всеми другими старшими мальчиками. Но ни один из них не продержался долго. Что было одной из причин, почему наша Глория была такой кислой. Хотя, возможно, было наоборот.

- Перестань набивать себя, - сказала Глория Мег, - а то вокруг тебя вообще не окажется парней.

Мэг взяла ещё одно печенье. Но я видел, что ее щеки покраснели. Долг платежом красен.

- Может, что у неё не будет их столько, сколько у тебя, - сказал я многозначительно, - но на семь твоих придётся восемь тех, кому она понравиться, и кто захочет познакомиться с ней. Кроме того, ты можешь похудеть, но ничто не поможет тебе изменить свою гадкую натуру.
Глория не краснеет, когда злится, в отличие от Мег. Она становится белой, словно обезжиренное молоко. Она встала.
- Давайте посмотрим на бирку на этих штанах, - сказала она, протягивая ко мне руку.

Это было довольно мило с её стороны. В джинсах Пит был снобом, и носил только Levi's. Только подлинные, сшитые для настоящих ковбоев. Он привозил их из Джексона, штат Вайоминг, где часть каждого лета работал на ранчо, до того, как ушёл в армию. Я не знаю, где Маклеод купил эти штаны, в которых был я, но шансы, что они изготовлены в Джексоне, штат Вайоминг, были близки к нулю.
Так случилось, что на столе лежала линейка; зачем, я не знаю. Но она была, словно змея в саду Эдема, и, конечно же, я схватил её и треснул Глорию по руке. Думаю, я ударил сильнее, чем собирался…
Единственное, о чём могу рассказать, так что последовало за всем этим, потому что мой мозг в тот момент выключился, и я не знаю, где был, и что делал.
Лекция матери продолжалось, по ощущениям, с полчаса, пока она обмывала руку Глории и останавливала кровь из раны на ее ладони. Тонкий край стальной пластины порезал её руку с внутренней стороны, и она не принимала моих слов, что случилось это совершенно непреднамеренно. На фоне рыданий Глории, словно подвергшейся нападению с ножом, мать раз за разом возвращалась к моему опасному характеру, и к тому, что случится с моим отцом, когда он услышит об этом?

- Ты извинишься перед Глорией, ты слышишь меня? - сказала мама, когда я снова попытался выскользнуть на черную лестницу. - Если ты не сделаешь этого сейчас же, то останешься в своей комнате до той поры, пока не выполнишь этого.

Я бы ещё добавил: " Тогда держись! " Но мама издавна освоила только эту единственную угрозу. Всё в доме и в квартире в Нью-Йорке принадлежало им. Только моя комната оставалась моей, и я готов был платить цену за это, обычно извинениями, чтобы оставить всё как есть. Я обернулся и пошёл к лестнице.
- Извини меня, - процедил я сквозь зубы, скрестив пальцы за спиной.

Подумал же я другое - надеюсь, что у тебя будет столбняк и ты умрёшь. И суеверный ужас объял меня. / Боже, не делай этого, я поторопился. Отмени это, пожалуйста. Я не хочу, чтобы это было на моей совести.
Посреди того, что Волосатая опухоль назвал бы " Бурей и Натиском" [литературное движение " Буря и натиск" в Германии 18 в.; характеризовалось резкостью и эмоциональностью], распахнулась входная дверь, и вошёл старый Барри Гудящий Стул.

- Привет всем, - сказал он, как будто сейчас полдень, и все сидевшие излучали добродушие и свет.

- Привет, - откликнулась Мег.

- Привет, дорогая.

Мэг понимает Барри. На ум приходит только то, что называется обществом сострадания. У обоих избыточный вес. Она одарила его своей лучшей улыбкой, раскрывшейся вовсю ширь, несмотря на её брекеты и полный рот печенья.

Он улыбнулся в ответ.
- Что происходит?

Кучи бинтов по всему столу, дезинфицирующие средства, делавшие запах на кухне похожим на больничный, и Глория, сидевшая со следами слёз, словно жертва изнасилования, - я могу понять, почему он это спросил. Но за такое вступление Глория Невинно Пострадавшая должна была молиться на него. Как только я сник, зазвучала ее любимая тема.
- Нужно что-то делать с параноидальными атаками Чака. С его происхождением и таким отцом...

Я вошел в свою комнату, едва устояв, чтобы не хлопнуть дверью. Глория, гадюка, знает, куда засунуть в иглу, это одна из причин, почему она такая всеобщая любимица...
Я пнул мусорную корзину и наблюдал, как бумага, фантики и арахисовые скорлупки рикошетят от стены и усеивают ковёр, думая, как все отвратительно и паршиво. По шесть часов занятий в день, Гиммлер Маклеод, и если все получится, то вшивая школа-интернат по осени, где, вероятно, по шесть раз на дню будут водить гуськом в часовню.
- Но ты получил, что хотел, - сказал мой внутренний голос, Иуда, который всегда отзывается, когда я собираюсь насладиться своим несчастьем.

***

В течение ночи я пришёл к решению ничего не говорить матери или Глории о том, что Маклеод будет заниматься со мной, но рассказать Мег, поскольку это была ее идея. Но больше никому, потому что в таком летнем сообществе, как наше, об этом стало бы известно всем через двадцать четыре часа. Не знаю, почему я так сильно переживал по этому поводу, за рамками обычных причин, связанных с Глорией, способной испортить всё, что можно, если она обнаруживала нечто важное для меня.

Вы можете подумать, принимая во внимание наши чувства друг к другу, что она будет счастлива, если я окажусь в школе-интернате, когда она останется дома. Но это не так. Единственное, что я понял, в ней существует какая-то сила противодействия. Когда-то давным-давно, когда Глория принялась за свои обычные ухищрения, я спросил у матери:
- Почему она так поступает со мной? Я же так не делаю.

Мать в это время гладила, и я думаю, что мы были здесь, на острове. Я помню, она была в шортах и длинной розовой рубашке, оставшейся от одного из мужей. С ее темными волосами, она смотрелась, я клянусь, моложе Глории, и больше походила на Мэг после успешной диеты. Итак, она гладила с минуту, а потом сказал:
- Ты родился, Чарльз, вот что ты ей сделал.

- Но это же не моя вина.

- Нет, но когда ты появился, ей было всего три, и она ещё ничего не понимала. Все, что она запомнила - появился кто-то другой, отвлекающий от неё не только моё внимание, но ещё и её нового отчима, с которым она только начала флиртовать.

- Но она ненавидела моего отца. Она всегда говорила, что он был ничтожеством рядом с тобой.
Это была одна из тех минут, когда у меня появлялось необычное ощущение, что я почти понял происходящую между мамой и мной игру, и это почти удалось, но не до конца. Спустя минуту она уже выглядела ужасно несчастной – образ убитой горем. Когда она становилось такой, у меня появлялось желание защитить её, но я сдерживался, потому что помнил, что если я войду в эти ворота, то они с лязгом захлопнутся позади меня. Поэтому я стискивал зубы и молчал.

- Чарльз, я никогда не хотела... я не хочу...

Мне хотелось сказать ей, что все в порядке, и я ничего не имел в виду. (Чего именно? я не знал, но это не имело значения.) Мне хотелось поцеловать ее в щеку и сказать ей, что я обо всем позабочусь. Да, я поступил так. Это невероятно, но я так сделал.
Я помню это очень хорошо, а потом открылась дверь, и вошла Глория. Лицо матери изменилось. Она отвернулась забрать что-то еще для глажки, и когда она вновь повернулся, она просто сказала:
- Мы не всегда чувствуем, что происходит у него на душе.

Мы, подумал я. Неожиданно, она и Глория снова оказывались в одной команде. Они были по одну сторону, а папа и я - по другую и этой паре никогда не пересечься, и все такое прочее. Только это немного неверно, потому что я едва помнил своего отца. Я помнил крупного мужчину со светлыми, как у меня, волосами и улыбкой; он поднимает меня на уровень своих плеч, которые, по ощущениям, словно в милю высотой. А за ним море. Я больше помню свои ощущения, чем то, как он выглядел. И ощущения эти были счастливыми. Как и остальное, относившееся к нему.

Во всяком случае, я понял, что помимо моей легко возбудимой сестрицы, для меня будет не очень хорошей идеей распространять факт, что я собираюсь водить компанию с Человеком без Лица. Он вызывал подозрение у людей, а мама была обычным консерватором. Ей не нравилось, когда кто-то находился рядом, делая странные вещи. А Маклеод был определенно чудак.
Мое отсутствие не должно вызывать беспокойства, потому что я почти всегда уходил и снова возвращался к семье в течение дня, и снова уходил к ребятам в гавань. Чаще всего я не возвращался на базу до самого ужина.
Так что тут проблемы быть не должно. Это выглядело абсолютно ясно. Теперь все, что осталось сделать, так это дотащить книги, привезённые мной на остров, до дома Маклеода, что было нелёгким делом.