ГЛАВА I. Это случилось летом, когда мне исполнилось четырнадцать и я познакомился с Человеком без Лица

Это случилось летом, когда мне исполнилось четырнадцать и я познакомился с Человеком без Лица. Все так его называли. Никто не знал, как это произошло, хотя преобладала теория об автокатастрофе и взрыве бензина. Раз в неделю он приезжал за покупками на своём древнем автомобиле в деревню рядом с нашим коттеджем и направлялся в магазин, словно не подозревая, что окружающие будут старательно избегать смотреть на него.
В первую неделю нашего пребывания там на каникулах, мы едва не столкнулись с ним, когда выходили из бакалейного магазина. Он неохотно придержал дверь для матери. Он не предложил поднести тяжелые пакеты с продуктами. В тот же миг как мы оказались на улице, дверь магазина захлопнулась за нами.

- Как думаешь, - сказала мать, укладывая пакеты в багажник универсала, - что он делал с этим. После всего, что случилось. Есть же пластическая хирургия. Вот для чего она нужна. А совсем не для того, чтобы подтягивать лицо тёте Тэнди.

Тетя Тэнди был одним из основных лиц местного летнего общества. Злые языки поговаривали, что она так часто подтягивает лицо, что врачам приходится использовать молнию вместо швов.

- Ужасно, - заявила Глория.

Она отправилась вместе с нами в деревню на прогулку, потому что могла долго сидеть на одной диете из газировки в кафетерии со своим очередным интересом, известным как Бесподобный Перси, случившимся как раз в это время.
Глория была моей сестрой и одной из главных причин, по которой мне хотелось уйти из дома. И теперь из-за её последней прихоти я был по-настоящему удручён.
До этого лета Глория, которой было почти семнадцать, всегда возвращалась в школу-интернат и именно поэтому я особо не напрягался подготовкой к школе Св.Матфея, куда, согласно семейной традиции, должен был поступать в четырнадцать лет. С отъездом Глории жизнь дома становилась более сносной. Но, прямо перед окончанием школы, она взбрыкнула и заявила, что больше не хочет возвращаться в школу-интернат этой осенью, и это после того, как я более или менее сознательно провалил экзамены для поступления в Св.Матфея.
Когда мама рассказала мне о том, что Глория никуда не уедет, я выложил почти всё, что думал.

- Она собиралась пробыть в той чертовой школе всю свою жизнь, - сказал я. - Я очень рассчитывал на это.

- Ну, сейчас она этого делать не собирается. Она говорит, что лучше останется дома. Честно говоря, Чак, я этому очень рада. И будет не так уж плохо, если ты попытаешься поладить с ней. Она старше, и давай смотреть правде в глаза, умнее, чем ты, и сможет тебе помочь по большинству тех предметов, в которых, ты, кажется, потерпел неудачу.

Такт не был одной из сильных сторон матери. Но знание того, что тесты на IQ Глория всегда проходила примерно на уровне гения (по крайней мере, так говорила мать своим подругам), а я просто средне, не сводило меня с ума, как и многие другие вещи.

- Я не хочу, чтобы мне помогали, - заявил я. - Особенно Глория, - и сбежал прежде, чем удостоился обычных в таких случаях аргументов.

Это случилось весной. Теперь наступило лето, и до сих пор решения этой проблемы не наблюдалось.
Мать и я ехали обратно к коттеджу по вьющейся вдоль берега дороге. Наше сообщество не было таким большим, как спортивный яхт-клуб, но там был белый каркасный дом, построенный на краю гавани, где существовал своего рода клуб - определённое число людей, в большинстве своём имеющие какие-нибудь небольшие лодки. Как обычно, я задумался о своих проблемах.
- Я должен попасть в Св.Матфея, - сказал я спустя время.

- Ну, у тебя был шанс, и ты его проворонил. Ты сидел на вступительном экзамене, и ты провалил его. Как же ты собираешься попасть туда?

Да, как? Она понимала меня, и мы вдвоём знали это.
Пока мы ехали к коттеджу, я молчал, надеясь, что достойно, чувствуя, как глубокая депрессия поселяется во мне и укрывается там, и то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, чтобы увидеть, заметила ли она это.
У матери были очень красивые вьющиеся каштановые волосы и карие глаза на треугольном лице. Люди говорят, что оно достойно камеи. Глория похожа на неё, так же как и Мег, моя младшая сестра. Я же похож на своего отца, своими прямыми светлыми волосами и зеленоватыми глазами, у которых, как высказался мой последний отчим Хэйрболл [Волосатая Опухоль ], тупое выражение. Это случилось после того, как они с матерью решили развестись. До той поры он пытался быть дружелюбным. Однажды, вскоре после того, как они разошлись год назад, после двух мартини на третьем, мама сказала, что я стал одной из причин развода.
- Он превосходно контачил с мальчиками, Чак. Со всеми, кроме тебя. Детям в кампусе нравился. Он всегда мог поговорить с ними, когда те игнорировали взрослых. И я действительно подумала, что он будет хорош для тебя, потому что тебе нужен отец. Но достучаться до тебя, это всё равно, что попытаться проникнуть в Первый Национальный Банк. То же самое. Ты просто сидел там с этим... этим...

Она старалась не произнести слова " глупый", потому что один школьный психоаналитик сказал ей, чтобы она не использовала оценочные суждения в разговоре со мной. Но её способность управлять собой в ту минуту была не самой лучшей.

- С этим тупым выражением, Чарльз. И лучший в мире человек не смог бы ничего тут сделать.
Я пожал плечами. Это одна из вещей, которую я научился делать по-настоящему хорошо. Она предохраняет от многих неприятностей и заставляет как мать, так и Глорию от этого лезть на стенку.
- Не пожимай плечами при мне.
Мама сказала это резким голосом, который всегда появлялся у неё после нескольких напитков.
- Извини, - сказал я и вышел из комнаты прежде, чем она смогла что-либо добавить.

Этот разговор имел место в прошлом году, когда мы приехали на остров на лето, и сразу после того, как мой отчим сообщил ей, что вместо пребывания тут он решил вернуться к учительской работе в летней школе в Беркли, и как там насчёт развода?
После того случая мать стала выпивать немного больше, чаще стала сердиться на меня, и чаще принимала сторону Глории в наших с ней стычках.
Я стал задумываться о всяких таких штуковинах, как Эдипов комплекс, которые, по слухам, бывают между матерью и сыном. Но в нашем случае он не срабатывал. Мама не хотела меня. Так было, по крайней мере, всегда, насколько я себя помню. И я не сходил с ума по ней. На самом деле, мне не нравились женщины любого возраста. Мег была ничего, потому что ещё маленькая, толстая, носила брекеты, и ещё не пыталась манипулировать мной. Ей было одиннадцать. Но она женщина, и я наблюдал за ней, потому что в любой день она могла запустить юную версию «как ты можешь так поступать со мной».

Другое высказывание матери звучало, как правило, после долгого, испепеляющего взгляда: " Ты такой же, как твой отец".
- Спасибо, - всегда вежливо отвечал я. Её это также раздражало.

Некоторые женщины в качестве хобби занимаются садоводством, или добрыми делами, или искусством. У моей матери было хобби выходить замуж. На данный момент, считая профессора, вернувшегося в летнюю школу, её рекорд равнялся четырем. Первый был профессором, отцом Глории, что, вероятно, объясняет её высокий IQ. Я не знаю, из-за чего произошёл разрыв. Излишне говорить, что меня ещё тогда не было. Затем появился мой отец, которого мать иногда представляла своим друзьям, как «свою единственную настоящую ошибку». Только Барри Рамбольт, вдовец, знавший практически всю её жизнь, и известный повсеместно как Барри Гудящий Стул, спросил её напрямик: " Почему? "

- Потому что Эрик был таким... таким... обывателем, середнячком и истинным американским бойскаутом. Ну, вы знаете, что это за тип. Они всегда становятся инженерами или пилотами.
После чего она посмотрела с веранды на меня.

Моя противная сестрица Глория однажды добралась до дневника, в который я заносил понравившиеся мне вещи, и обнаружила, что самые многочисленные записи были о самолётах. Это стало её частой шуткой, типа «это ваш пилот, Чарльз Норштадт. Сейчас мы вступаем в зону небольшой турбулентности...» После чего следовали псевдо приступы тошноты и рвоты. Я смог избавиться от этой насмешки, сказав последнему бойфренду Глории, когда тот позвонил, что она неожиданно вернулась в Нью-Йорк и не сможет пойти с ним на субботние танцы. Конечно же, субботним вечером он не появился.… Некоторое время приходилось довольно туго. Но намёки на самолёты прекратились, за исключением вот этой причуды матери, когда она хотела дать мне знать, что раздражена мной.

- А что плохого в пилотах самолётов? - сказал Барри. - Вам нравится летать. Что, если не будет лётчиков?

В этом весь Барри. Старый Мистер Благоразумие. Но что привлекательного в благоразумии?

- Мне нравится, когда убирают мусор, - заявила мать. - Но это не значит, что я хочу выйти замуж за мусорщика, или мой сын посвятит жизнь этой профессии.
Я же просто сидел в кресле-качалке на веранде и ухмылялся, желая принести сюда модель самолёта, которую собрал и засунул в верхнюю часть старомодного шкафа в моей комнате, куда Большая и Маленькая Проныры не смогут проникнуть без неприятностей с моей стороны.

- Кроме того, - продолжала мать, пополняя свой и стакан Барри, - такой спутник жизни немного не по мне. Когда Эрик собрался отправиться в Патагонию, или Тасманию, или Нижнюю Слоббовию [мифическая отсталая страна], или, что ещё там есть, и захотел, чтобы я поехала с ним и там готовила ему обеды, я сказала, что пришло время расстаться.
Из этого вы можете сделать вывод, что мой отец был инженером, профессия которого ассоциировалась у матери с глухоманью. Она предпочитала учёных и людей искусства. После того, как она и мой отец развелись, она вышла замуж за Боба, редактора шикарного издательского дома из Нью-Йорка, и они провели счастливые зимы, которые Барри называл " тусовкой Нормана и Ирвинга" [Ирвинг Норман - известный американский художник]. Всё это закончилось после яростной битвы из-за обзора в «New York Review of Books» о книге, которую опубликовал Боб. Посередине сражения Боб обнаружил, что мама эту книгу не читала. Именно так. Он ушёл, оставив матери в наследство Мег. Кстати, у Мег тоже высокий IQ.

Затем появился ещё один профессор. Мама прекратила участие в вечеринках и включилась в протесты. Этот профессор, должно быть, состоял в десятке комитетов, потому его имя склонялась в статье на целой странице «Times» как протестующего против всего, что имело принадлежность к истеблишменту. Это был единственный период в жизни моей матери, когда она получила навыки проведения пикетов или чего-то подобного.
Я видел её по телевизору, но тот раз не в счёт, потому что по улице шла контрдемонстрация, и когда мама попала в камеру, то оказалось, что она забрела в лагерь оппозиции. Профессор был очень недоволен.
Но ничто не раздражало профессора (кличка - Волосатая Опухоль) больше, чем я, и это было великолепно, потому что было исключительно взаимно. Он припёрся со своей силосной бородкой пророка Иезекииля [один из великих еврейских пророков ] в мою комнату, шлёпнулся своим огузком на мою кровать и попробовал закорешиться. Не думаю, что ему удалось бы, но он утопил все шансы, заявив, что попробует позже. Когда он припёрся ещё раз, я сидел за столом, пытаясь сделать домашнее задание,
После раздражающей меня пустой болтовни, он поднял маленькую фотографию со стола.
- Это что за спасатель?

Я забрал фотографию из его рук и убрал в ящик стола.
- Это мой отец. И единственный раз, когда он был спасателем, зарабатывая себе на колледж.

Я высказал это профессору, он сделал извиняющий вид, который я смог заметить на его лице между чёлкой и бородой.
- Послушай, я ничего такого не имел в виду. Просто так сказал. Мне хочется, чтобы мы стали друзьями.

- Конечно, Но сейчас мне нужно доделать домашнее задание.

Он выдал своего рода дружеский смех.
- Ну, может быть, я смогу тебе помочь.

- Мне не нужна ваша помощь, спасибо.

- Твоя мать сказала, что у тебя не всё так хорошо.

Это было правдой. Но то замечание заставило меня вспыхнуть. Нет нужды говорить, что у Глории с Мег таких проблем, как у меня, не было. Конечно же, я не сказал ему об этом, но для себя решил, что, когда мне исполнится семнадцать, я поступлю в ВВС. Только там я мог изучать вещи, из-за которых даже хотел попасть в колледж, чтобы затем стать пилотом. Между тем, я не был самоубийцей.

- Потом, - сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало саркастически и не создало проблем, - наверное, мама сказала вам, что я немного тугодум, поэтому мне нужно заучивать дважды. А это довольно сложно.

Он что-то протестующе пробормотал, но я умышленно уткнулся в книгу, применив приём, который я находил очень эффективным. Большинство игнорируемых не переносит его. Рано или поздно они разворачиваются, взмахивают крылышками и исчезают, или же начинают просто красться к двери. В любом случае вы в выигрыше. Профессор, кроме всех его степеней и званий, ничем не отличался от других людей. Когда я оглянулся через несколько минут, его уже не было.
Он проделал ещё несколько попыток, после чего начинал каждое обращение с «похоже» и бросал «относиться» и «межличностные взаимоотношения», как будто это были какие-то кодовые слова. Он даже попытался заставить меня заглотнуть некоторые из его наживок, которыми на этот раз выступили слова «актуально» и «включаться». Не смотря на то, что он и мать считали меня безмозглым, я слышал эти слова и раньше.
Я даже знал, что они означают и думал (про себя), что, обычно, они попадают в цель. Но я не собирался обсуждать что-либо с этой волосатой опухолью, особенно его роль моего отчима.
Но сейчас он ушёл, во всяком случае, это было всецело хорошо, хотя отсутствие мужа вызывало у матери нервные симптомы. С одной стороны, кроме случаев, когда рядом находился Барри Гудящий Стул, это означало, что она будет ходить на вечеринки в одиночку. А ей этого не хотелось.

Ну, ладно, вернёмся к Человеку без Лица, и как я познакомился с ним...

Это началось, как я говорил вам, из-за Глории, и её решения остаться в дневной школе в Нью-Йорке в последующие два года. Я не мог с этим смириться. Я чувствовал, что тону в женщинах. Забавно, но когда дома оставались только мама, Мег и я, это было совсем не плохо. Порой, это было даже весело. У Мег существовал один интерес в жизни - животные, что являлось ещё одним доводом в её пользу, несмотря на то, что она была женщиной. Из-за аллергии матери мы не могли заводить животных с шерстью. Поэтому интерес Мег сводится к двум аквариумам, четырём черепахам, канарейке, волнистому попугайчику, попугаю и целой полке с книгами о дикой природе.
Она смотрит все телешоу с животными и является членом Флиппер-клуба. Когда она разойдётся, то может выдать уйму информации по теме.

И, хотя трудно поверить, но мама была мастерица рассказывать различные истории. Её отец был каким-то исследователем, или что-то в этом роде, и, побуждаемая Мег или мной, она могла неожиданно выдать по-настоящему крутую историю о людях типа Саладина [Султан Египта и Сирии XII века.], лидера сарацин во времена крестоносцев, или о некоторых валлийских, болгарских или китайских нравах, байки о которых она запомнила, будучи ещё ребёнком. Но такой она бывала только наедине со мной и Мег. Глория и два моих прошлых отчима, заслышав подобное, сразу же перебивали её. Однажды, когда Волосатая Опухоль пришёл к концу ужина, и мама уже начала рассказывать о Роберте I Брюсе [Шотландский король XIII века], или Кадваладре [Король Гвинеда в VII веке], или о Кнуде Великом [Датский король X века], или о ком-то ещё, он заявил, что эта подкормка невротической потребности в совершено мифических героях тормозит общественное сознание. И знаем ли мы, что у Роберта I Брюса (или у Кадваларда, или Кнуда) была чесотка, сифилис и вши? История, сказал он, присаживаясь и накладывая остатки тушёного мяса, это хроника движение масс, и важно, чтобы Мег и я не забывали об этом. Мать выглядела очень виновато, и мне на секунду стало жаль её. Но так как она обычно возлагала вину перед общественным сознанием на меня, то моё огорчение было недолгим.

Глория имела такое же влияние на мать и общую атмосферу, как и профессор. И когда она сбросила бомбу о том, что не собирается уезжать в школу, я понял, что мне нужно самому выбираться отсюда. Я был на вступительных экзаменах в Св.Матфее на прошлой неделе, но хотя и готовился каждый вечер, было слишком поздно нагонять то, чего я не знал. Конечно же, если я не был бы так глуп, как говорят все окружающие, я бы учился хорошо просто так, на всякий случай, вроде наступившего сейчас. Но, насколько помнил я, Глория никогда не говорила ничего, кроме как о великолепии Академии Фенвик (по окончании школы она должна была туда поступать). И я просто не принял во внимание то, что у Глории сердечный интерес будет преобладать над всем остальным, и что Нью-Йорк намного ближе к Принстону и Бесподобному Перси, чем Фенвик, находящийся в Вирджинии. А, кроме того, так как я решился отколоться в любом случае, как только мне исполнится семнадцать, то мне приходило в голову, что школа-интернат будет для меня не лучшим местом, в отличие от дома, где, по крайней мере, я понимал ситуацию. Именно поэтому я не беспокоился. И, конечно же, когда с письмом от директора школы к матери пришли результаты экзамена, как раз перед нашим отъездом сюда на лето, оказалось, что я провалился.

- Ах, вот оно что, - сказала мама, складывая письмо и даже не пытаясь казаться расстроенной. В любом случае, она не одобряла школы-интернаты для мальчиков. Волосатая Опухоль рассказал ей, что там высокий процент гомосексуалистов, и мама запомнила это.

Так я узнал, что у меня серьёзные неприятности, и я должен что-то делать, чтобы попасть в эту школу. Поэтому, прежде чем мы уехали из Нью-Йорка, я написал директору и спросил, есть ли другая возможность поступить, несмотря на мой проваленный экзамен.

Ответ пришел на следующий день после того, как мы столкнулись с Человеком без Лица, чье прозвище, строго говоря, должно быть Человек с половиной лица. Одна сторона его лица была, как сказала Глория, ужасна. Другая же, если вы сможете посмотреть на неё, когда большинство людей ещё не отошли от первого шока, совершенно в порядке. Его ещё называли Брюзгой, потому что ни один человек не слышал от него лишнего слова, кроме тех, что были абсолютно необходимы, таких как «буханку хлеба и фунт кофе, пожалуйста».

В своем письме директор школы написал, что единственная надежда для меня - в конце лета попасть на экзамен еще раз, и если я тогда получу в среднем «В», то мой «случай может быть пересмотрен».

Конечно, если в Св.Матфея мог поступить всякий, имеющий за плечами подготовительную школу, я бы не молился. Как заявила Глория, когда стал известен результат моего экзамена: «Кому нужен полуграмотный белый протестант [WASP - белые англосаксонские протестанты, англ. White Anglo-Saxon Protestant] ».
Но в Св.Матфее (где учились мой дед и несколько знаменитых дядей) на протяжении десятилетий происходил аристократический упадок, и хотя там был новый директор, они не могли быть слишком разборчивыми. Туда поступали те, кому не нашлось места в Андровере, Эксетере, Гротоне или Чоат, и других престижных школах. И это становилось моей последней надеждой.
Я показал маме письмо.

- Ты за всю свою жизнь ни разу не брал летом книгу в руки, Чак. Почему ты думаешь, что сейчас будет по-другому?

- Но если я так сделаю, я смогу уехать?

- Тебе совершенно нечего беспокоиться, мама, - сказала Глория.
Она сидела за кухонным столом, пытаясь приладить новый набор накладных ресниц.
- Он по любому не может подтянуть свою учёбу до необходимого уровня стандарта первого класса старшей школы, даже для бедного старого Св.Матфея, потому что он может переплыть гавань. На самом деле, - Она взмахнула прилаженными ресницами, - у него больше мускулов, чем мозгов, это плохая аналогия. Знаешь, что такое аналогия, Чак? - Она посмотрела на меня с таким приторным выражением, что мне захотелось её пнуть.

Я знал, что являюсь приманкой. И также знал, что не способен находчиво ответить. Если же ответ приходил мне в голову, то только спустя несколько часов, или же в три утра, после того, как я засыпал, продумав об этом полночи. Поэтому я просто проигнорировал её выпад.

- Я смогу, ма?

Но у мамы было хорошее настроение.
- Конечно. Если ты задумал, то сможешь.

К концу недели я понял, что Глория права: мне никогда не сделать этого в одиночку. Каждый вечер, обычно во время ужина, она допытывалась:
- Как продвигается учёба, Чак? Ты на Цезаре или ещё на Виргилии?
Или:
- Я буду рада помочь тебе с обществознанием.

- Отлично, - врал я напропалую, и рыл себе могилу, потому что чем больше я говорил так, тем меньше у меня оставалось шансов получить реальную помощь.

- Это хорошо, - говорила она, глядя на меня своими наглыми карими глазами. - Это показывает, что ты действительно сможешь, когда попытаешься. Жаль, что ты не попробовал раньше, за все эти годы, со всеми счетами за учёбу и прочим.

Я закусил удила.
- Почему ты не отстанешь от меня? Если тебе хочется быть предводителем местного женского клуба, то пробуй сначала на своих бойфрендах, или причина в том, что Стива и Ларри не будет в этом сезоне?

Только одна вещь у Глории получается не очень хорошо (физически) - румянец. Он выглядит, словно тяжёлый случай кори.
Недавно она с шовинизмом рассуждала об этих тупых мужчинах, у которых имеется только одна превосходная вещь - их мускулатура. Это её новое словечко - мускулатура.

- Моя мускулатура готова великолепно соединиться с твоим лицом, Глория - старая дева. Позволь,
я продемонстрирую, - и я сделал вид, что тянусь через стол.

Глория труслива. Она сразу впадает в панику, если сделать выпад в её сторону.
- Останови его, мама, - заверещала она.

- Если ты собираешься учиться, то тогда я предлагаю тебе заняться подготовкой, - сказала мама, загружая посудомоечную машину. - В конце концов, это же тебе хочется попасть в школу-интернат.
Я направился в свою комнату и закрыл дверь. Затем я осмотрел книги, которые привёз с собой из Нью-Йорка, чьё содержание должно перелиться в мою голову раньше, чем я помолюсь о поступлении в Св.Матфея. Может быть, все эти тоскливые моралисты правы: мне никогда не выработать привычку учиться, и сейчас я не знал, с чего начинать. В Нью-Йорке вместо школы я предпочёл бы ходить к Рози, гиппопотаму из Центрального парка, рискуя потерять плату за обучение. Кроме того, это было последним прибежищем, где я чувствовал себя свободным. От запретов. От устаревших методов. От множества тестов Роршаха, от экзаменов.

Я не плакал с тех пор, как мне исполнилось семь. Я знаю, что это кажется невозможным.
Но это правда. Люди, говорившие, что я не умею ни к чему себя приспособить, не знают, о чём говорят. Я решил для себя не плакать, чтобы не случилось. Нет, вы понимаете, это не потому, что я боялся потерять мужество, или что-то в этом роде. Но плач давал матери какую-то странную власть надо мной. Ей это нравилось. Раньше, когда случалось подобное (до того, как мне стукнуло семь), она прижимала меня к своей груди, наполовину придушив (в то время как Глория посмотрела на нас), и некоторое время после была очень мила со мной, что было прекрасно. Но у этого была своя цена. Она чувствовала, что я был ЕЁ собственностью, и пока мне не удалось получить некоторую свободу для себя, сильно досаждало, что я не мог сходить в туалет, или сделать себе бутерброд, или отправиться на прогулку без нее, хотевшей знать, куда я иду, что буду там делать, и может ли она мне помочь? Йоу!

Или, если быть по-настоящему правдивым, когда я не мог избежать слёз, то плакал, если был уверен, что я один, и никто не слышит.
Беда в том, наш дом на острове был построен не для личной жизни. Поэтому я уселся на кровать, посмотрел на книги, и очень постарался задуматься о вещах, которые были действительно весёлыми, вроде падения Глории с одной из скал в округе в котёл с кипящей нефтью. Спустя некоторое время я выключил свет и улёгся в постель, зарывшись лицом в подушку.
Должно быть, я заснул, потому что следующее, что я увидел, проснувшись, взошедшую луну, и за окном раздалось низкое, мягкое урчание, после которого последовал шлепок на мою кровать.

- Мокси, - сказал я, и протянул к нему руки.

Урчание превратилось в глубокое, хрипящее мурлыканье. Я почувствовал мокрый нос на моей щеке и неприятный запах изо рта. Бедный Мокси. По любому, вы можете считать, что его нельзя держать в приличном доме. Мокси - это большой рыжий кот, у которого одно ухо целое, а от второго осталась только половинка, со следами выдранной во многих схватках шерсти, и со шрамами вокруг его морды, придающими ему определённо злое выражение.
Он был долговязым котёнком, когда я его нашёл три года назад.
Но, конечно, с аллергией матери, я не мог держать его здесь в доме или взять с собой в Нью-Йорк. Всю зиму он живёт охотой и подачками. Я просил некоторых жителей деревни, чтобы они подкармливали его, предлагая им деньги (когда думал, что они не оскорбятся) или за это выполняя для них случайную работу летом. Я предполагаю, что они так и поступают. Подкармливают его, имею я в виду. Или что-то подобное. Поскольку каждое лето он первое, что я ищу, и он никогда не упускает из виду наш приезд. В течение первых трех ночей, после того, как стемнеет, он приходит на крышу гаража к моему окну. Он знает, что это лучше, чем приходить к одной из дверей днём. Мать ненавидит его совершенно независимо от своей аллергии. Два года назад она предложила, что позволит мне официально держать его в моей комнату, если я соглашусь его кастрировать. Но, я знал, что это всего лишь часть общего плана матери по приручению и одомашниванию особей мужского пола, и поэтому отказался.
В результате, мама принимает как личное оскорбление каждого рыжего котенка вокруг гавани, и таких с каждым годом становится все больше.

- Не позволяй этому животному входить в дом, Чарльз, - говорит она, и в качестве оправдания, - от него пахнет и у него вредные привычки.
Все верно.

- Mокси, - пробормотал я в его потрепанную шкуру. Его мурлыканье стало громче. Он вытянул своё длинное, украшенное боевыми шрамами, тело рядом с моим. Мать была права в одном: он вонял. Должно быть, побывал где-то недалеко от мест, где водились скунсы.
Но для меня всё едино, животное это или человек, если он любим, и это взаимно. Единственная причина, по которой я убираю собственную постель по утрам, и которую считаю уступкой женскому шовинистическому империализму, чтобы мать не узнала, что он побывал здесь. С не застеленной кроватью она узнает об этом сразу же, как только попадёт в дверь.

Той ночью я, понизив голос, рассказал обо всем Мокси, пока он попеременно мурлыкал и храпел (думаю, что у него искривление носовой перегородки или, может быть, один из его неудачных соперников бил его по носу). Стены нашего дома тонкие, так что я не удивился, увидев, как дверь открылась, и за ней в раннем свете утра обнаружились бочкообразные формы Мег.

- Чего тебе? - спросил я угрюмо.

Мы вдвоём уставились на Мег. Мокси приподнял голову. Его мурлыканье прекратилось. Не издав ни звука, и не шевельнувшись, он, знал я, наблюдает каждым своим волоском и жилкой. Он терпел Мэг. Если бы это оказалась Глория или мать, он издал бы свой необычный хриплый рык, и в один прыжок ушел через окно. Одна из вещей, которую, чувствую, должен сказать о Мег, что, даже с её знаниями о животных, она не беспокоится о том, что большинство животные чокнутые. Они каким-то образом чувствуют угрозу, если существо, встреченное ими, не позволяет прыгнуть к себе на колени.

Она просто стояла там, со своими вьющимися волосами, делавшими ее похожей на коротышку-святого с нимбом.
- Поговорить о Св.Матфее, - сказала она.

- Что о Святом Матфее?

- Тебе никогда не сделать этого в одиночку.

Я открыл рот ответить, чтобы она держала свои блестящие открытия при себе, но прежде чем я успел что-либо сказать, она настойчиво продолжила:
- Не нужно задаваться и важничать, нужно посмотреть в глаза фактам и от этого идти дальше.

Я имею в виду, что на самом деле это неразумное дитя говорило как один из пяти школьных психоаналитиков. Я снова открыл рот, готовясь подавить ее раз и навсегда, когда меня ударило - ведь именно об этом я думал, когда ложился спать. Все, что я смог сказать, так это:
- Ну и что?

- А то, что по слухам, Брюзга был когда-то учителем. Может быть, он сможет подтянуть тебя.

- Ты шутишь?

- Почему?

Я лежал в полутьме. Действительно, почему? Слухов о Брюзге по прозвищу Человек без Лица, он же Джастин Маклеод, было хоть отбавляй.
В нашем маленьком сообществе все знали практически всё обо всех. Единственным исключением оказался Маклеод, живший в старом доме на материковой стороне маленького полуострова, отличающий наш остров от настоящего острова. Конечно же, это сделало его увлекательным источником сплетен: по одной версии он сидел тюрьме. По другой, он был из ЦРУ и получил зажигательной бомбой от двойного, тройного, или четверного шпиона. По третьей, он был известным физиком, жившим под псевдонимом из-за эксперимента, взорвавшегося в его лицо. Была ещё одна, о машине.
Никто из нас не верил ни в одну из них, но так как ничего больше не было, то все лето смаковались истории, одна путанее другой. Один или двое детей наведались в его владения, чтобы посмотреть, что они смогут там вынюхать, но бежали, преследуемые огромной собакой размером с чуть ли не в лошадь. и готовой растерзать насмерть. Все поняли намек. Он не хотел компании. Поэтому мы оставили его в покое.

И сейчас Мэг пришла в голову эта, по-настоящему простая идея, о том, что он может оказаться учителем.
- Ну, - произнесла Мэг от двери. - Ты можешь попробовать. Все, что может случиться, так это собака откусит кусочек от тебя.

- Спасибо.

Я больше не уснул. Moкси расслабился, замурлыкал и даже немного похрапел. Но когда стало ещё светлее, и зашумели птицы, его разум, очевидно, повернулся в сторону завтрака. Кроме того, было нелишне помнить о врагах (матери или Глории), которые могут встать и начать отправлять недружественные волны в его сторону. С последним гортанным мяуканьем, потершись об меня головой, он собрал своё запущенное тело, бросился к окну и исчез.